Стихотворения

Ей-богу, мне не до стихов, Не до экспромтов — уж подавно. Однако ж было б очень славно, Когда бы эдак в семь часов, Иль в восемь, или даже в девять (Мы заняты ужасно все ведь) — Зашли Вы Нюру повидать. Она устала и тоскует, Из здравницы вернувшись вспять, Затем что здравница… пустует. «Продуктов нет» — так рапортует Хор нянек праздных… А пенять Лишь на судьбу рекомендуют. <1920> * * * Не только в древности неслышные слова Природа темная певцам вещала славным: И ныне с Оцупом беседует, как с равным, На доме Зингера пустая голова. 10 июля 1921

Памятник

Exegi monumentum.

Павлович! С посошком, бродячею каликой Пройди от финских скал вплоть до донских станиц, Читай мои стихи по всей Руси великой, —     И столько мне пришлют яиц, Что если гору их на площади Урицкой Поможет мне сложить поклонников толпа — То, выглянув в окно, уж не найдет Белицкий     Александрийского столпа. Апрель 1921 * * * Право же, только гексаметр сему изобилью приличен. Только в гексаметре можно воспеть красоту простокваши, Слоем сметаны покрытой. Сметана же чуть розовата, Персям купальщицы юной подобна по виду, а вкусом — С чем бы сравнялась она?.. Борис, удалясь от супруги, Вспомни лобзания дев, босоногих, искусных в плясанье, Также в науке любви. Языком розоватым и тонким Зубы твои размыкает прелестная… Вкус поцелуя, Сладостный, — вдруг обретает тончайшую некую свежесть С легкой и томной кислинкой. Таков же и вкус простокваши. 1921

Пути и перепутья

Без мыла нынче трудно жить Литературным ветеранам — Решился Брюсов проложить Свой путь ad gloriam per anum. <1920–1921?> * * * Люблю граненые стаканы (Их любит каждый глупый сноб) И ламп зеленые тюльпаны, Бросающие света сноп. Люблю чернильницы. Не мало Они вмещают черноты. В них потаенно задремало Осуществление мечты. Мне книги слаще поцелуя, Милей принцессовой руки, Когда меж ними нахожу я Малютки Бермана стишки. А счеты! Я смотрю не морщась На их кольчужные ряды, Когда под пальцами конторщиц Они бегут туды-сюды. Но лучше всех вещей — кубышка. Напоминает мне порой Ее прорезанная крышка Уста Полонской дорогой. Издатель! Друг! С лицом веселым Мне чек скорее подмахни И пресс-папье своим тяжелым Автограф милый промокни. <1921–1922> * * * Люблю я старой толстой «Сафо» Бледно-голубенький дымок, Подобный дыму пироскафа, Когда с изяществом жирафа Взбив на челе свой черный кок, Издатель Беренштейн Игнатий, Любимец муз и Кузмина, Мне говорит: «Прошу вас, нате», — У запотевшего окна, — А сам глистит не хуже, право, Чем пасынок глистящий мой, И распускает хвост, как пава, Остря уныло и гнусаво, Как Шершеиевич молодой — Сей бурный вождь имажинистов, Любимый бард кокаинистов, Блистательный, как частный пристав Благих, умчавшихся времен, Мелькнувших, как счастливый сон, — Времен, когда в Москве старинной Я жил безгрешно и невинно, Писал не много, важно, чинно, И толстой «Сафо» не курил, И с Беренштейном не дружил. <1921–1922>

Аполлиназм

«На Лая лаем лай! На Лая лаем лаял… То пес, то лютый пес! Поспел, посмел!» То спел Нам Демодок, медок в устах тая. И таял, И Маем Майи маял. Маем Майи млел. Ты, Демодок, медок (медовый ток) замедли! Медовый ток лия — подли, помедли лить! Сей страстный, сластный бред душе, душе не вред ли? Душе, вдыхая вздох, — паря, не воспарить.

Сочинение

Ни́ничек глаза таращит На вокзальные часы, Очень беспокоясь на счет Женственной своей красы. Ждет с любовным треволненьем, Что приеду я назад, И взирает с нетерпеньем В супротивный циферблат. Завивает русы косы И помадой щеки трет. Но у ей глаза раскосы, И всегда она урод. <1925>

Предупреждение врагу

Будут ли ясно сиять, небеса     Иль вихорь подымется дикий — В среду, как только четыре часа     Пробьет на святом Доминике, — Бодро вступлю я в подъезд «Родника»,     Две пули запрятавши в дуле; Мимо Коварского, в дверь Вишняка     Войду — и усядусь на стуле. Если обещанных франков пятьсот     Тотчас из стола он не вынет, Первая пуля — злодею в живот,     Меня же вторая не минет. 2 мая 1925 Париж