За чужую свободу

Толь вышел.

VI

Зарницын, придя в штаб, сейчас же отыскал знакомого адъютанта и попросил его помочь молодым людям узнать как‑нибудь об их дальнейшей судьбе. Нелегко было вообще чего‑нибудь добиться в такой сутолоке. Наверх, где были покои светлейшего, пускали только избранных, преимущественно курьеров из действующих армий, где ближайшие к князю дежурные адъютанты или сам Толь принимали их донесения, редко допуская до главнокомандующего. А в приемных нижнего этажа была вторая толпа народу. Тут были военные всех рангов и возрастов и всех родов оружия. Адъютанты едва успевали опрашивать, принимая от некоторых рапорты и прошения. Большинство военных были в старых, потрепанных мундирах, в грубых сапогах; по их загорелым, обветренным лицам, как и по костюму, можно было безошибочно определить, что они сломали весь поход. Но здесь эти герои чувствовали себя непривычно и неловко. Было заметно, что они не привыкли к штабной обстановке и, видимо, робели, разговаривая с важными, нарядными адъютантами. Среди этой толпы выделялись щегольски одетые в новенькие, блестящие мундиры прусские офицеры. Они держались в стороне, насмешливо поглядывая на оборванных русских офицеров и перекидываясь короткими замечаниями.

Ко всему равнодушный, Бахтеев невольно обратил на них внимание

– Посмотри, – сказал он Новикову, – похоже, что не мы пришли их спасать, а они оказывают нам великодушное покровительство.

Новиков передернул плечами.

– Они держат себя победителями, – ответил он. – Боюсь, как бы нам не перессориться с дорогими союзниками.

В это время к проходившему адъютанту подошел один из немецких офицеров и, остановив его, довольно резко произнес:

– Господин адъютант, я жду уже целый час. Соблаговолите доложить обо мне главнокомандующему.

– Вы курьер из армии? У вас донесения? – быстро спросил адъютант.

– Я не курьер, – ответил офицер, – но я адъютант генерала Блюхера.

– С донесением? – нетерпеливо переспросил адъютант. – Если с донесением, дайте его мне, я передам его начальнику штаба.

Немец вздернул голову.

– Я имею лично доложить главнокомандующему, – сказал он. – Прошу меня не задерживать. Я лейтенант гвардейского конного полка имени ее величества королевы Луизы барон Герцфельд.

– Очень рад, – сухо ответил адъютант, – но фельдмаршал слишком занят, чтобы выслушивать личные доклады каждого желающего. Напишите рапорт и подайте. А теперь позвольте мне пройти, – и, слегка отстранив изумленного барона, он прошел дальше.

Барон вернулся к группе своих товарищей и что‑то начал говорить негодующим тоном. После его слов вся группа прусских офицеров, гремя саблями и гордо подняв головы, направилась к выходу.

Бахтеев с изумлением смотрел им вслед.

– Что же это такое? – невольно произнес он, – каждый прусский лейтенант считает, что главнокомандующий обязан его принять по первому слову.

Стоявший рядом пожилой полковник с седыми усами обратился к нему и сказал:

– Я всю русскую кампанию командовал батареей, а тут вдруг получил приказ сдать ее на пополнение прусских парков… Как же это, – в волнении продолжал он, – я каждое орудие в батарее по имени звал! И что ж теперь? Теперь и я без дела. Мало того, сколько им пороху да снарядов передавали, смотри, пожалуй, и до орудий добрались. Вот я и пришел к Михал Ларивонычу. С турецкой войны знает меня. Не таковский – не выдаст.

К разговору присоединились и другие. Большинство оказалось недовольных. Кто неожиданно был переведен из армии» своего» Витгенштейна к Бюлову или Блюхеру, кто, явившись из госпиталя, вдруг находил свою должность замещенной и оставался не у дел, некоторые, как в свое время Бахтеев, были исключены из службы» за смертью». Вообще стремительное движение русских войск вперед, поспешный переход через Неман внесли в армию настоящий хаос. Не хватало провианта, пороху, снарядов. Армия таяла от болезней и изнурения, лошади падали…

Бахтеев слушал и не верил ушам… Как! При таком положении дел лететь вперед на борьбу с великим полководцем, в чужой стране!.. Сердце его сжималось от тоскливого предчувствия…

Наконец появился торжествующий Зарницын.

– Идем наверх. Главнокомандующий сейчас примет вас, – сказал он.

Наверху их встретил тот же адъютант, приятель Семена Гаврилыча, поручик Рощин.

– Подождите минутку. Сейчас я доложу о вас генералу Толю, – произнес он.

Прошло еще несколько минут. Рощин вернулся и провел их в соседнюю комнату. Там их встретил Толь.

Он очень любезно поздоровался с молодыми людьми и осведомился, чего именно они желают.

– Мы хотим поскорее попасть в действующую армию, в какой‑нибудь передовой отряд, – ответил Бахтеев.

– А, ну что ж, это нетрудно, – сказал Толь, – вы, я вижу, оба кавалеристы, – добавил он, окинув их взглядом.

– Да, ваше превосходительство, – ответил Новиков, – и если возможно, мы хотели бы получить назначение в один отряд.

– Низус и Эвриал, – улыбнулся генерал.

– И потом, ваше превосходительство, – добавил Лев Кириллович, – мы бы просились в состав отряда, находящегося под командой русского генерала.

Толь недовольно поморщился.

– Это я не понимаю, – сухо сказал он. – Мы сражаемся за одно дело, и мы все братья. Его величество не одобряет подобных чувств своих офицерах.

Бахтеев молчал.

– Впрочем, – снова начал генерал, – это пока еще не представляет затруднений.

Он подошел к столу и наклонился над развернутыми листами.

Несколько минут он рассматривал их, словно соображая.

– Отлично, – сказал он наконец, – вы хотите вперед? Мы вас назначаем в корпус Винцингероде, в бригаду генерала Ланского, в Сумский драгунский полк. Это вас устраивает?

Молодые офицеры поклонились.

– Рощин, – обратился Толь к молодому адьютанту, – заготовь приказ.

В эту минуту из кабинета фельдмаршала вышел дежурный офицер и произнес:

– Здесь ли князь Бахтеев? Его светлость желает принять его.

– Я, – ответил Лев Кириллович.

– Пожалуйте, – любезно проговорил офицер, приоткрывая дверь.

С чувством невольной робости, несвойственной его характеру, Бахтеев переступил порог кабинета. Дверь за ним затворилась. Он сделал шаг вперед и почтительно поклонился. Он давно, чуть ли не с самого Смоленска, не видел Кутузова и теперь был поражен его болезненным видом. До сих пор все слухи о болезни фельдмаршала он склонен был считать интригой со стороны его врагов, всеми силами старавшихся доказать, что старый фельдмаршал уже не годится в вожди. Но теперь он сам увидел и почувствовал, что этот старец уже стоит на краю могилы.

Кутузов поднял на него безучастный, утомленный взор.

– Ты князь Бахтеев, племянник Никиты Арсеньевича? – спросил он.

– Да, ваша светлость, – ответил Лев Кириллович.

– А, ну, здравствуй, – продолжал Кутузов, – мы большие друзья с твоим дядей, подойди ко мне. Ближе!

Лев Кириллович подошел вплотную к креслу фельдмаршала.

– Дай обнять тебя, – с чувством произнес он, – ты словно гость залетный из стран моей молодости.

Он обнял склонившегося к нему Льва Кирилловича и поцеловал его в голову.

– Ну, Христос с тобой, – начал Кутузов, – я получил письмо от князя Никиты. Он пишет, что ты молодец, да это и сам я знаю. Этих крестиков я даром не давал, – он кивнул на Георгиевский крест, белевший в петлице Левона. – Ну, что старик? Как живет? Чай, не такая развалина, как я?

Левон ответил, что дядя вполне здоров и даже несколько месяцев тому назад женился.

Слабая улыбка промелькнула в лице князя.

– Ах, он злодей! Не забыл прежних авантюр, – произнес он. – На ком же?

Левон сказал.

– И, поди, хороша? – даже несколько оживляясь, спросил князь.

Старый фельдмаршал питал слабость к красивым женщинам.

– Ее находят красавицей, – ответил Левон, невольно побледнев, до такой степени ярко промелькнуло в его воображении прекрасное лицо Ирины.

– Эх, эх! – тяжело вздохнул фельдмаршал, – суета сует и всяческая суета, – в горьком раздумье, как бы про себя произнес он.