Страница 9 из 95
Тем более что мужчина по-прежнему был ласков с ним и даже нежен по-своему. Он все еще «лисенок»… Улыбка сама просилась на губы.
И если иногда со стороны Ожье явно проглядывала доля снисходительности - что в том такого? Какой дурак сказал, что жалость это унизительно? Легко привередничать тому, кому судьба посылала только прямые и светлые дороги!
Еще в серале, Мирза ведь тоже никогда не спал с ним в подобном смысле. Так что, как говорится: сироп отдельно, мухи - отдельно! Ожье прав, секс - это всего лишь физическая потребность, и, как у всякой потребности тела, ее удовлетворение можно сделать прекрасным, а можно - отвратительным.
Да, конечно, его тело было молодо, полностью восстановив свои силы, оно нет-нет, да и напоминало, что живО, хочет любить и радоваться жизни, что ни прошлое, ни настоящее, не избавляют его хозяина от определенных желаний, присущих всем здоровым и полноценным особям мужского рода. Уединяясь, чтобы взять в ладонь свой настойчиво требующий разрядки член и достичь необходимого облегчения, Равиль готов был проклинать Ожье, так убедительно доказавшего ему, что плотская любовь не только подчинение и прочие его градации до унижения.
А особенно за то, что в эти интимные моменты представляет на себе мощные, но совсем не грубые руки, а в себе… да, кое-что им под стать! Что плохого, что он думает о человеке, который заставил его кричать по-настоящему? И от страсти, а не от боли?
Плохо было одно - что в этом плане, юноша знал, он безвозвратно запятнан. Мужчина великодушно не винил его ни в чем, догадываясь, а может, точно зная, как оно бывает… Что иногда все желания и чаяния, и сам человек оказываются втоптаны даже не грязь - очень большую и зловонную кучу дерьма, как бы отчаянно он не сопротивлялся. И можно ли после того, как Ожье отмыл и принял его, такого, как есть, винить мужчину в том, что тот его больше не хочет?
В самом деле, как бы это выглядело: они в кровати, и вместо того, чтобы заниматься любовью ко взаимному удовольствию, один - думает о том, что здесь до него побывала половина сброда со всего света, а другой - о том, что именно сейчас представляет себе партнер… Брр!
Внимание, понимание и поддержка, привязанность, которую они означают, - имеют куда больший вес! Разменивать подобную ценность на минутное (хорошо, пусть далеко не минутное!) удовлетворение? Повторюсь, Равиль был совсем не глуп, жизнь научила. От добра - добра не ищут!
Он был благодарен Ожье уже за то, что сейчас способен думать о соитии без того, чтобы стискивать зубы и собирать в кулак всю свою волю. И все же жаль… Жаль что никогда уже не испытать с ним сладкого безумия страсти. Неужели никогда?
Временами юноше казалось, что и его неожиданного покровителя волнует тоже самое. Хотя бы, что ему тоже жаль… Равиль часто ловил на себе взгляды, смысл которых не мог прочитать.
Но это оставались только взгляды. Если бы у юноши еще была возможность сохранить какие-нибудь иллюзии на свой счет! Однако Равиль давно научился трезво оценивать положение дел, да отсутствием наблюдательности он тоже не страдал, и отдавал отчет, что пусть даже на нем нет ошейника, а задница прикрыта хорошей одеждой - большинство из людей Грие все равно видят лишь симпатичную подстилку, с которой их господин развлекается, как ему угодно. Сблизится с кем-то, Равиль не пытался, - было все же нечто, выше его сил!
Что ж, в каждой бочке… А иногда и меда, и дегтя столько, что уже не принципиально чего больше. Все как обычно. Знал бы Равиль философию, сказал бы: такова жизнь.
- Готов? - на плечо легла тяжелая ладонь.
Юноша удивленно обернулся на бесшумно приблизившегося Ожье, но потом вспомнил и кивнул.
Сейчас ему надлежало думать вовсе не о плоти и ее желаниях. Вопрос о его крещении они оговорили давно, и Равиль нисколько не протестовал, отдавая полный отчет в необходимости такого шага благодаря кратким, но емким характеристикам нового для него мира, которыми наставлял его торговец.
Юноша не ощущал в себе какого-либо внутреннего протеста, хотя смена веры - безусловно, серьезное и судьбоносное решение. Даже больше: оно означает отречение от всего, что составляло прежде твою суть, личность.
Вера и религия - вот основа существующего мира! Прочная нить, которая подобно нити мифической Ариадны ведет человека сквозь лабиринт судьбы от рождения и до смерти, ежедневно, ежеминутно, днем и ночью определяя помыслы и поступки.
Человек не может существовать вне веры, он впитывает ее с молоком матери. Будь то еврей, араб или христианин - с первых своих дней он приобщен храму вероисповедания его отцов. На протяжении жизни религиозные правила общины определяют, что он ест, как одевается, сколько спит с женой и даже самое его имя.
Вера творит историю и перекраивает карты, стирает и возводит города, именем веры начинаются и оканчиваются войны. Вера - это все. Вне веры - человек ничто. Пыль, прах и сиюминутное преходящее.
Вера - кровь в жилах мира. Отречься от своей веры - значит, отречься от своей крови.
Но отчего было отрекаться юноше без роду и племени с еврейским именем и весьма своеобразным воспитанием?
От кого? От Яхве, заветов которого он не знал и не помнил, или Аллаха, благословенные дети которого отвели ему участь предмета спальной обстановки. Сосуда для жидкостей тела, нечистой вещи, запятнанной их собственной скверной без надежды на очищение…
В свете всего, что удивительного в том, что Равилю было все равно, как будут звать бога, к которому ему отныне надлежало регулярно молиться, и на каком языке? Он вообще не умел этого делать: если бы он полагался на молитвы, а не себя самого, то не прожил бы так долго!
Так что, в самом решении Равиль не сомневался, наоборот - расценивал, как еще одну твердую ступень под ногами. Было решено, что крещение лучше провести заранее, до вступления на французские земли, ибо новообращенный становился легкой и желанной добычей для церковного гона. Маленький городок в предместьях Неаполя подходил как нельзя лучше.
Больше всего Равиль волновался, что ему придется раздеться, и его клейма снова окажутся выставленными на обозрение. А еще, в глубине души все же ожидал чего-то необыкновенного: не сошествия Святого Духа, конечно, но некоего воодушевления в себе, чувства обновления и освобождения. Во время обряда и после Равиль прислушивался к себе, пытаясь обнаружить какие-нибудь отличия, и был даже разочарован: безуспешно.
Все различия заключались лишь в том, что теперь его вторым именем было «Павел», - в честь апостола одной с ним крови, так же узревшего свет истины после долгих испытаний… Равиль с мрачным юмором отметил, что все апостолы были евреями, но с крестильным именем ему еще повезло! У многих христианских святых оказались имена такие, что уже только за это они заслужили мученический венец.
Сама церемония тоже одновременно позабавила и разочаровала: под речитатив скверной латыни «отче» пару раз мазнул по нему облезлой кисточкой, помакал головой в купель, не требуя особо обнажаться, едва не разбил распятием губы вместо поцелуя и, задыхающегося от вони кадила, отправил восвояси, уединившись с бутылкой первосортного вина, задаренного Ожье.
- Поздравляю, теперь ты чист аки младенец в день своего рождения! - поддел юношу Грие.
Равиль скептически выгнул соболиные брови. Они опять вернулись на «Магдалену» и корабль уже двигался к берегам страны франков.
- Не думал, что для этого достаточно искупаться в посеребренной лохани… - получилось почти сквозь зубы. - Однако если вашего бога это устраивает, кто я такой чтобы спорить!
- Малыш… - удивленный бурной реакцией юноши, Ожье поднялся и перехватил вскочившего мальчика, вновь разворачивая к себе лицом.
Равиль ответил ему неожиданно несчастным взглядом.
- Ты меня совсем теперь не хочешь?
Проклятье, ну почему ему достаточно пары глотков вина, чтобы потерять весь свой контроль?!
- Глупый рыжик, - Ожье притянул юношу ближе, но все-таки не обнял. - Ты-то сам чего хочешь?