Страница 83 из 95
Если уж невольно сорвавшееся с губ имя могло причинить столько вреда!
Застыв изваянием из теней, он смотрел, как Хедва ловко кормит больного или обтирает его обессиленное исхудавшее тело, как дежуривший Айсен смачивает губы юноши водой, меняет компресс, сосредоточенный лекарь снимает бинты с изуродованных рук, на которых навсегда вырезана печать человеческого бездушия… Это еще пару дней назад казалось, что нет ничего бессмысленнее и страшнее, чем мир без лисенка и знание, что именно ты стал причиной его смерти, и тем более не мог представить, узнав о спасении юноши, что однажды робко заглянет мысль - лучше бы умер! Тихо отмучился бы, избавившись наконец от боли, которую были не в состоянии вместить ни тело, ни разум!
Можно представить себе что-то более кощунственное, чем пожелать смерти любимому?
На некоторые вопросы - лучше не знать ответа!
Ожье тоже часто вспоминал те дни, когда его «Магдалена» уносила на юг умиравшего мальчика и не отходившего от него ни на минуту врача… Он завидовал им тогда, еще не ведая до дна ту пропасть, которую смогли пережить оба, и тем паче завидуя теперь! Особенно то и дело натыкаясь на неприметные отблески чужого счастья: вот усталый Айсен заснул у камина, привалившись головой к плечу любимого… Многомудрый лекарь сейчас сам безапелляционно отправится в царство Морфея, и бессознательно устраивается поудобнее, уткнувшись своим вечно брезгливым носом в волосы его возлюбленного. Айсен выкладывает в хлебницу ароматные булочки Риты Шапочки, а потом они вдвоем тихо говорят на арабском, что князь Тэнер наверняка уже вне себя, и решил, что они сбежали из Фесса от его строгого ока… Почему-то оба только смеются.
ПОЧЕМУ?!!
Почему они смеются, когда медленно умирает твоя душа и почему они имеют наглость быть счастливыми?! В чем секрет, которого ты так и не сумел найти и потому - сейчас бесполезным ненужным наблюдателем торчишь в углу, когда другие унимают очередной припадок…
Но кажется, - Равиль вздохнул чуть легче! Проклятый Кер говорит, что жар спал! И понимаешь, что счастье - это тихонько, чтобы не потревожить, не дай бог! - коснуться губами иссохших пальцев на плотном узорчатом одеяле.
Можно бесконечно долго описывать каждую бессонную ночь, проведенную Хедвой у постели племянника, что даже Айсену не всегда удавалось убедить ее отдохнуть, пока он сам присмотрит за больным юношей, можно скрупулезно перечислить все средства, которые применял лекарь, в глубине души все более склоняющийся к тому, что ожидать следует самого неутешительного развития событий. Можно удовлетворенно подсчитывать каждое из молчаливых «моя вина» от абсолютно бесполезного сейчас Ожье ле Грие, позлорадствовав над запоздавшими душевными терзаниями… Можно. Но не так уж нужно, а в последнем вовсе нет никакой необходимости!
Достаточно сказать, что наверное, все же существует пресловутая, затасканная всем кому не лень, а кому лень - тем более, вещь, как сила любви, потому что на определенном этапе стало отчетливо заметно, что именно в присутствии еврейки Равилю становится легче. Под обычную колыбельную, которую от века поют матери ее народа своим детям, юноша затихал, забываясь пусть болезненным, но все-таки сном, а не бредовым кошмаром. Именно ей удавалось уловить и удержать слабую искорку сознания, чтобы надеясь, что он все же поверит, снова повторить мальчику, что он нужен, что его любят, за него боятся и плачут о нем… Ну или хотя бы просто накормить жидкой постной болтанкой, которую только и мог сейчас принять его организм.
И именно ей достались его первые осмысленные слова: Равиль едва мог удержать веки открытыми, но увидев подле себя женщину, чье согревающее присутствие ощутил даже в забытьи, прошелестел едва различимо:
- Пожалуйста, не отдавайте меня им больше… не пускайте ИХ, - и всхлипнул, - мне больно…
- Никому не отдам! - истово подтвердила Хедва, успокаивающе поглаживая провалившиеся виски и лоб юноши. - Ты мой мальчик, я теперь всегда буду с тобой и никому не дам пальцем тронуть!!
Черный яростный гнев, рядом с которым всяческие порывы, приписываемые еретикам и ведьмам Святым Трибуналом - бледнели и не выдерживали сравнения, помог женщине сохранить выдержку. Она ласково успокоила юношу, убеждаясь, что он вновь заснул и заснул спокойно, и только после того позволила прорваться наружу когтями рвавшей живую плоть боли. Аккуратно прикрыв за собою дверь, Хедва просто сползла по стене на пол, беззвучно, бессловно содрогаясь одновременно от слез и ярости:
- Мальчик мой… Бедный мой мальчик…
В таком положении ее и нашел Айсен спустя почти час. Разбуженному Фейрану пришлось уже женщину отпаивать своими настойками, обрабатывать искусанные до крови губы, разбитые о доски руки, расцарапанные собственными ногтями.
Впрочем, рано или поздно, срыва следовало ожидать - такое, что творилось с Равилем, не проходит легко ни для кого…
- Что-то произошло? - раздался от входа деревянно неживой голос: вовремя для одной, потому что никуда не девшаяся боль наконец нашла себе достойную мишень, и совсем не вовремя для другого.
Опираясь на подлокотники кресла, в которое ее усадили Фейран с его возлюбленным, Хедва медленно поднялась, испепеляя взглядом ничего не понимающего и постепенно бледнеющего в ожидании худших известий Ожье. Женщина наступала, массивный торговец же пятился от нее, не отрывая взгляд от ее горящих глаз.
- Вы! - наконец выплюнула она. Открывающаяся в другую сторону входная дверь остановила это странное движение, и палец еврейки ткнулся почти в лицо. - К сожалению, я не могу разобрать по камешку каждый дом, где издевались над этим ребенком… Но кое-что сделать могу! Если кто-то из вашей гнилой семейки, а тем более вы - еще раз приблизитесь к моему племяннику ближе, чем на сотню лье - я клянусь, что перегрызу вам глотку собственными зубами!
- Что, дьявол меня разбери, произошло и по какому праву… - рявкнул Грие, глядя поверх нее на не менее ошеломленных Айсена и Фейрана.
Точнее попытался рявкнуть.
- Тихо!! - низким тоном прошипела еврейка, не отрывая от него горящего взгляда. - В доме, кажется, больной! Что до прав - я имею их полный пакет с соответствующими печатями и подписями, а если вам требуются еще объяснения - их исчерпывающим образом дал сам Равиль! Или ваше имя недостаточно часто повторялось в его кошмарах, которые, кстати, ваше же появление и вызвало?!!
Это был выстрел без промаха. Глиняные ноги колосса подломились и на какой-то момент показалось, что Ожье в самом деле сейчас упадет… Но это было обманчивое впечатление, как и большинство всех впечатлений.
- Я прошу, - обратился мужчина все так же поверх головы не отличавшейся высоким ростом Хедвы к лекарю любимого и брату старого друга, - если что-то понадобится… или случится… сообщите мне!! Я буду ждать и никуда не уеду.
У женщины даже дыхание перехватило от злости, и она нанесла последний удар, по прежнему не повышая голоса, от чего он звучал совсем сдавленно:
- По какому праву ВЫ смеете это просить?! Вы Равилю - никто! Вон!!!
И как только за Грие захлопнулись двери, повалилась на пол, разрыдавшись на плече у подскочившего к ней Айсена.
***
Ожье ле Грие не нужно было задаваться вопросами, когда и почему его более чем успешная жизнь превратилась в бесконечные метания по неразрывному кругу чистилища.
Почему чистилища? Потому что в этой жизни в принципе, грешил он много и со вкусом, не утруждая себя покаянными молитвами, чтобы требовать себе иного воздаяния чем теперь. Однако Ад вроде как подразумевает беспрерывную огненную муку, так что как еще возможно назвать существование, в котором едва успев притерпеться и свыкнуться с болью, когда от сердца откалываются пласты толстого панциря, а следом начинает сходить лоскутами кожа, обнажая нечто, чего раньше в себе не подозревал, - как с резкой вспышкой искр привычная уже боль уходит, чтобы из их пепла фениксом родился новый палач, карающий душу неотвратимым ударом меча правосудия…