Страница 7 из 43
Начальник переспросил про незнакомое слово.
— Голкипер? Понятия не имею, — пожал плечами Козловский. — Должность какая-нибудь. Выясним.
И вдруг слышит:
— Господин офицер, я знаю. Голкипер — это игрок, который в футболе «гол» защищает. Ну, на воротах стоит. Я сам на первом курсе…
Рассматривая потолок и сконцентрировавшись на тяжелом разговоре, про студента Козловский совсем запамятовал.
Замахал на мальчишку рукой: уйди, уйди, не до тебя.
В дверь бесшумно проскользнул отлучавшийся Пантелей Иванович, успокоительно кивнул. Очень вовремя!
— Кое-что, правда, зацепили, — сказал штабс-ротмистр начальству. — Может, и найдем герра резидента. Люди работают.
В общем, закончил разговор на ноте сдержанного оптимизма.
Студент все топтался у дверей, не уходил.
— Простите, господин офицер, а что такое «Генеральный план развертывания»?
У Лучникова на лице появилось вопросительное, даже недоверчивое выражение. Смысл этой гримасы был для князя нелестен: неужто, ваше благородие, вы при постороннем вели такие разговоры?
Прав был фельдфебель, безусловно прав.
Но про план развертывания Романову объяснить все-таки следовало. Иначе, не дай Бог, начнет расспрашивать знакомых, всяких встречных-поперечных.
Едва сдерживаясь, Козловский проскрипел:
— Это документ огромной важности. В нем изложен весь порядок предполагаемых действий против Германии. И благодаря вашей дурости этот план теперь может оказаться у немцев. Понимаете, что вы натворили? По крайней мере, хоть держите язык за зубами! Вашему слову можно верить?
Вид у студента сделался совсем убитый.
— Господи! Я очень виноват. Господин штабс-ротмистр, позвольте мне как-то исправить… Давайте я буду вам помогать. Я бесплатно, из одного патриотизма. Вы, может быть, думаете, я ни на что не годен? Я на велосипеде езжу, боксирую. Кстати, и в футбол играю. То есть раньше играл, хавбеком в университетской команде.
Сердиться на него Козловский больше не стал. Лишь устало попросил:
— Послушайте, хавбек, уйдите, а?
Мальчик продолжал лепетать чушь:
— Я сообразительный. У нас на факультете был чемпионат по разгадыванию ребусов, так я первое место занял…
— Марш отсюда!!! — гаркнул тогда князь страшным голосом. — Ребусы, тттвою мать!
Студента Романова за дверь вынесло будто ураганом.
— Значитца так, — доложил тогда Лучников. — В Питере двенадцать китайских прачечных и еще три в пригородах. В каждую послал по толковому человечку. — Он потрогал красное, распухшее ухо и усмехнулся. — А крепко вкатал мне боксер этот сопливый. До сих пор башка гудит.
В Царском Селе
Симе Чегодаевой жить на свете было трудно, но интересно. С одной стороны, она ужасно страдала. С другой — летала, как на крыльях. Оказывается, так тоже бывает.
Страдала она, потому что жалела Алешу. Вчера так и не успела исполнить свое намерение: провести сцену расставания нежно, но твердо. Алеша милый и хорош собой, но невероятно инфантильный. Спрыгнул с забора, ввязался в какую-то драку, и его забрали в полицию. Мама, как всегда, права: это не вариант.
Сегодня прибавился новый повод для терзаний — неспокойная совесть. Ведь формально с Алешей она не порвала. Поцелуи, пускай коротенькие, все-таки были, а это очень серьезно. Между тем нынче случилось нечто чрезвычайно важное.
Мама, как и собиралась, повезла Симу в Павловское и познакомила с племянником Анфисы Сергеевны, тем самым существенным вариантом, о котором дочка давеча и слушать не захотела.
Но штука в том, что «вариант», действительно, оказался очень, то есть даже в высшей степени существенным.
Единственное, немножко староват, лет тридцати пяти. Но красив, статен, в прекрасно сидящем мундире и брюнет. Мама сказала, что Мишель занимает какую-то чудесную должность в интендантстве и вообще «твердо стоит на ногах».
Сначала Симочка, конечно, на племянника и смотреть не хотела, хоть и приметила, что он пожирает ее взглядом. Но после обеда они подружились. Мишель оказался ужасно славный. Рассказывал еврейские и грузинские анекдоты, так что рассмешил до слез. Потом учил стрелять из револьвера. А самое лучшее началось, когда он повез ее кататься на собственном автомобиле «форд» и даже дал подержаться за руль.
За весь день Сима ни разу не вспомнила об Алеше, а ведь еще накануне была уверена, что влюблена до конца жизни.
Все это было нехорошо, непорядочно.
По дороге домой она твердо решила, что сегодня же с ним объяснится, и тогда будет принимать ухаживания великолепного Мишеля с абсолютно чистой совестью.
Спросила у горничной Степаниды, телефонировал ли Алексей Парисович. (И телефон, и горничная стоили очень недешево, но Антония Николаевна тратилась, потому что без этих атрибутов приличного дома не бывает.) Вопрос был риторический — Алеша звонил по четыре-пять раз на дню.
Каково же было изумление Симы, когда Стеша ответила отрицательно.
Тут к угрызениям совести прибавилась тревога. Неужто не выпустили из околотка или куда там его забрали? Не может быть!
Она сама протелефонировала на квартиру Алешиному дяде. Тот успокоил: мол, все в порядке, оболтус провел ночь в узилище, но утром вернулся и сидит у себя в комнате. Наверное, занимается.
Очень все это было странно.
— Подозвать?
— Да.
Сима набрала в грудь побольше воздуха и приготовилась к тяжкому разговору.
Главное успеть сказать: «Алеша, только не перебивайте. Нам больше не нужно видеться. Я не могу любить вас так, как вы того заслуживаете. Прощайте навсегда».
И не втягиваться в выяснение отношений. Дать отбой, а будет звонить — не снимать трубку. Когда узнает про Мишеля, сам все поймет.
— Сима? — Голос у Алеши был необычный, какой-то взвинченный.
— Алеша, только не перебивайте. Нам больше не нужно…
Но он ее перебил:
— Вы чудо! Вы как ньютоново яблоко!
— В каком смысле? — удивилась Симочка.
— Я целый день бьюсь над одной шарадой, не могу найти решения. Вдруг дядя: «Иди к телефону, звонит царица твоей души». И меня как ударило! В Царское нужно ехать! На месте, возможно, что-то прояснится!
Она нахмурилась. Совсем ребенок, честное слово. Какая еще шарада?
— Мне нужно вам сказать что-то важное. Шарада подождет.
— Да это не в том смысле шарада! Дело громадного, титанического значения. Простите, у меня сейчас нет времени разговаривать, я спешу на вокзал. После, после!
Чтоб у него не было на нее времени? Что-то невиданное и неслыханное!
С одной стороны, Сима почувствовала себя уязвленной. С другой, хотелось покончить с неприятным делом. Ну и еще, конечно, стало любопытно.
Мама, успокоенная удачной поездкой в Павловское, сочла возможным оставить дочку одну, поехала пить чай к подруге. Сима была вольна действовать по собственному усмотрению.
— Разговор срочный, — сказала она тоном, не допускающим препирательств. — Много времени это не займет. Вам нужно в Царское? Отлично. Встретимся через полчаса на вокзале.
Однако разговора не получилось и на Царскосельском вокзале. Алеша вел себя странно. Говорил непонятно — то слишком громко, то чересчур тихо. Глаза горят, на лице возбужденный румянец. Красивый он все-таки, вздохнула Сима, не очень-то вникая в его сбивчивый рассказ (какая-то малоинтересная история про военные секреты). Следовало признать, что Алеша обладает важным, редко встречающимся у мужчин свойством: так носить всякую одежду, даже потрепанный летний пиджачок из мятой чесучи, будто она сшита на заказ лучшим портным. Алексей Романов проигрывал Мишелю по большинству пунктов, но не по всем. Особенно хороши у него руки, с длинными и сильными пальцами пианиста, с изящно очерченными ногтями. Как тут не вспомнить гоголевскую Агафью Тихоновну! Если б к состоянию, автомобилю и душистым усам Мишеля прибавить лицо, ресницы и руки Алеши, да не позабыть про дивный баритон…