Страница 5 из 63
«Первостепенной задачей Лигачева было осуществление «революции Андропова» среди руководства областных и краевых партийных организаций. К концу 1983 года было сменено около 20 % первых секретарей обкомов партии, 22 % членов Совета Министров, а также значительное число высшего руководства аппарата ЦК (заведующие и заместители заведующих отделами). Эти перестановки в значительной степени упрочили возможности осуществления нововведений Андропова. В декабре 1983 года Лигачев стал полноправным членом Секретариата ЦК. Так же расширилась сфера его деятельности: теперь ему чаще приходилось занимать позицию и по подготовке и рассмотрению идеологических вопросов. Избрание Егора Лигачева членом Политбюро и главным идеологом партии возродило традиционную дискуссию о том, является ли он «либералом» или «консерватором». В некоторых западных оценках весной 1985 года отмечалось, что в советской культуре стали проявляться более свободные мнения и что хорошо образованный и начитанный Лигачев благосклонно относится к устремлениям деятелей культуры и вообще интеллигенции. Примерно такие же оценки высказывались в 1982 году об Андропове…»
Что касается приведенных финским политологом процентов смены руководящих кадров, то они близки к истине. А вот упоминание о том, что уже в декабре 1983 года меня избрали секретарем ЦК КПСС, заслуживает особого разговора.
Все началось с Горбачева.
Приближался декабрьский Пленум ЦК КПСС, и Михаил Сергеевич однажды сказал мне:
— Егор, я настаиваю, чтобы тебя избрали секретарем ЦК. Скоро Пленум, я над этим вопросом усиленно работаю.
За минувшие полгода мы с Горбачевым еще более сблизились, проверили друг друга в деле. Наступил такой этап наших взаимоотношений, когда мы начали понимать друг друга с полуслова, разговор всегда шел прямой, откровенный.
Поэтому я не удивился, когда через несколько дней мне позвонил П.П. Лаптев, помощник Андропова:
— Егор Кузьмич, вам надо побывать у Юрия Владимировича. Он приглашает вас сегодня, в шесть часов вечера.
Андропов уже был тяжело болен и заседаний Политбюро не проводил. Он лежал в больнице, я слабо представлял себе, как и где может состояться наша встреча, о чем прямиком и сказал помощнику.
— За вами придет машина, и вас отвезут, — ответили мне.
Напоминаю, стоял декабрь, темнело рано, и, когда мы ехали по Москве, уже зажглись фонари. Я перебирал в памяти события последних месяцев. Политический курс Андропова уже определился: речь шла о совершенствовании социализма и преемственности в политике на основе всего лучшего, что было добыто трудом народа, при этом предстояло решительно отбросить негативные наслоения.
Я знаю, что после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС Андропов получил десятки тысяч телеграмм и писем с просьбами и требованиями укрепить в стране дисциплину и порядок, повысить ответственность руководителей. И Юрий Владимирович откликнулся на этот зов народа. «Год Андропова» остался в народной памяти как время наведения порядка в интересах людей труда. Причем речь шла прежде всего об эффективном использовании гигантского потенциала нашей страны. Тут я должен сказать о том, что Юрий Владимирович обладал редким, истинно лидерским даром переводить общие задачи на язык конкретных дел. Он держал в руках такие ключевые вопросы, как соотношение между темпами роста производительности труда и зарплаты, сбалансированность между товарной массой и доходами населения. Для него это были вопросы большой политики.
Как заведующему отделом мне приходилось докладывать Андропову о положении дел в этих важнейших сферах жизнедеятельности государства. Обычно Юрий Владимирович начинал так:
— Расскажи-ка, Егор Кузьмич, где мы находимся?
С этой фразы — «Оцените, где мы находимся? Дайте оценку текущему моменту» — Андропов часто начинал рабочие совещания. А потом добавлял:
— Давайте погоняем эту проблему.
И мы основательно «гоняли» ту или иную проблему, одновременно гоняя чай с сушками. Если же мы вели разговор вдвоем, Юрий Владимирович частенько заканчивал беседу такими словами:
— Вот я на тебя посмотрел…
В эту фразу Андропов, видимо, вкладывал свой, одному ему известный смысл. И, думаю, заканчивал беседу такими словами не только со мной.
Благодаря постоянному вниманию партии в центре и на местах соотношение прироста производительности труда и зарплаты удавалось удерживать на уровне 1:0,5, что вело к оздоровлению экономической ситуации. Но не могу не сказать и об ином: как бы широко ни трактовать требования наведения порядка, сводить «год Андропова» лишь к этому — неверно, односторонне. У Юрия Владимировича было четкое видение перспектив развития страны, он не любил импровизаций и шараханья, а на основе достигнутого ранее и творческого развития марксистско-ленинской теории планировал обновление социализма, понимая, что социализм нуждается в глубоких и качественных изменениях. Юрий Владимирович считал этот процесс объективной необходимостью и не раз говорил:
— Нам его не объехать и не обойти…
Большое внимание Андропов уделял и развитию нашей политической системы. Но и в этом вопросе считал необходимым прежде всего советоваться с народом: ведь это Юрий Владимирович ввел в практику предварительное обсуждение важных партийно-правительственных решений непосредственно в трудовых коллективах, на заводах.
Все идеи Андропова здесь не перечислить, но в этой книге мне еще не раз придется возвращаться к тому памятному году, когда великая держава начала разворачиваться на новый курс. Хотя здоровье отпустило Юрию Владимировичу мало времени, но он оставил такой глубокий след в истории, что народ помнит, чтит его. Народ принял его призыв: настрой на дела, а не на громкие слова!..
Машина, которая везла меня к Андропову, свернула на Рублевское шоссе. Сопровождающий — офицер из девятого управления КГБ, которое ведало охраной членов Политбюро и секретарей ЦК, сказал, что едем мы в Кунцевскую больницу. Въехав через главные ворота, мы свернули налево, к двум одинаковым двухэтажным домам. Поднялись на второй этаж, разделись. И мне указали, как пройти в палату Юрия Владимировича.
Палата выглядела очень скромно: кровать, рядом с ней несколько каких-то медицинских приборов, капельница на кронштейне. А у стены — маленький столик, за которым сидел какой-то человек.
В первый момент я не понял, что это Андропов. Я был потрясен его видом и даже подумал: может быть, это вовсе не Юрий Владимирович, а какой-то еще товарищ, который должен проводить меня к Андропову?
Но нет, это был Андропов, черты которого до неузнаваемости изменила болезнь. Негромким, но знакомым голосом — говорят, голос у взрослого человека не меняется на протяжении всей жизни — он пригласил:
— Егор Кузьмич, проходи, садись.
Я присел на приготовленный для меня стул, но несколько минут просто не мог прийти в себя, пораженный тем, как резко изменилась внешность Андропова. Поистине, на его лицо уже легла печать близкой кончины. Юрий Владимирович, видимо, почувствовал мое замешательство, но, надеюсь, объяснил его другими причинами — скажем, просто волнением. И удивительное дело, стал меня успокаивать:
— Расскажи-ка спокойно о своей работе, какие у тебя сейчас проблемы?
Я знал, что предстоит встреча с человеком больным, которому вредно переутомляться, а потому заранее приготовился к ответу, который занял бы не более десяти минут. Но Андропов прервал минут через семь:
— Ну ясно, хватит… Я тебя пригласил для того, чтобы сообщить: Политбюро будет выносить на предстоящий Пленум вопрос об избрании тебя секретарем ЦК. — И снова перейдя на «вы», как бы полуофициально добавил: — Вы для нас оказались находкой…
Принесли чаю, и мы неторопливо беседовали еще минут пятнадцать о текущих делах в стране. Юрий Владимирович был одет не столько по-больничному, сколько по-домашнему— в нательную рубашку и полосатые пижамные брюки. Я вглядывался в его лицо и по-прежнему не узнавал того Андропова, которого привык видеть в работе. Внешне это был совсем другой человек, и у меня щемило сердце от жалости к нему. Я понимал: его силы на исходе.