Страница 41 из 63
Я понимаю так: если уж ты, следователь, решил вступить в бой с коррупцией, то сам обязан быть предельно порядочным, честным. Впрочем, о таких категориях с Гдляном и Ивановым разговаривать, разумеется, бесполезно.
А политические события в стране, между тем, продолжали стремительно раскручиваться. После того как на сентябрьском Пленуме ЦК 1989 года я был полностью реабилитирован от обвинений следователя, нападки со стороны части прессы не прекратились — это, безусловно, был политический заказ. Они, конечно, связывали руки, мешали в полной мере противостоять тем действиям, которые я считал дестабилизирующими, деструктивными. Но я продолжал драться. Думаю, рано или поздно будут обнародованы документы заседаний, совещаний в ЦК и из них станет ясно, что мои предложения неизменно были нацелены на то, чтобы не допустить сползания в кризис. Если бы к ним прислушались!
На мой взгляд, первым явным симптомом серьезного недуга, охватившего перестройку, стал второй Съезд народных депутатов СССР, который много времени потратил на разбирательство таких вопросов, как «Дело Гдляна», «тбилисское дело», пакт Молотова — Риббентропа. Не многовато ли для одного раза?
Когда шло разбирательство по докладу комиссии, проверявшей следственную группу Гдляна, ему, конечно, предоставили слово. Все ждали, что он наконец предъявит конкретные доказательства моей виновности. Ведь такой удачный момент! — по телевидению на него смотрят десятки миллионов людей, самая высокая трибуна страны, здесь же иностранные корреспонденты. Поистине «звездный час» для того, чтобы с треском разоблачить «кремлевскую мафию». Но, увы, Гдлян никаких конкретных фактов опять не привел, вызвав сильное раздражение в зале. Помню, депутат Э.А. Памфилова гневно сказала ему от микрофона:
— Тельман Хоренович, вы как юрист должны нести полную ответственность за те заявления, которые вы делаете по телевидению и на митингах. Я сама лично слышала по ленинградскому телевидению ваши обвинения в адрес Лигачева о том, что у вас лично находятся материалы, в которых есть доказательства обвинения. Я прошу вас предъявить их здесь, на съезде. Вы знали, что сегодня мы будем слушать материал вашего дела. Понимаете, вся страна ждет этого. Если есть — выкладывайте, если нет — значит хватит демагогии, хватит будоражить всю страну!
Разумеется, Гдлян ничего не ответил, и все были крайне разочарованы, более того — возмущены. Депутат Памфилова очень верно выразила чувства депутатов.
Что касается лично меня, тех обвинений, которые выдвинули следователи, то на съезде народные депутаты окончательно убедились в моей невиновности, акцент явно сместился в сторону злоупотреблений Гдляна и Иванова. Забегая вперед, скажу, что в апреле 1990 года сессия Верховного Совета СССР рассмотрела выводы созданной съездом комиссии для проверки материалов, связанных с деятельностью следственной группы Гдляна, и приняла специальное постановление. В нем осуждены «бездоказательные заявления народных депутатов СССР Т.Х. Гдляна и Н.В. Иванова, порочащие Верховный Совет СССР, отдельных народных депутатов и должностных лиц», и сделано предупреждение: «В случае продолжения такой деятельности Верховный Совет СССР выступит с инициативой лишения их депутатской неприкосновенности». Кроме того. Верховный Совет дал согласие на увольнение следователей из прокуратуры.
Они были уволены.
В общем-то, я мог бы торжествовать. Однако настроение было прескверным: в душе чувствовал, что на страну надвигается большая беда.
Помнится, в дни союзного съезда депутаты решили возложить венок к Мавзолею В.И. Ленина. Мы шагали через весь Кремль к Спасской башне, чтобы выйти на Красную площадь. Ко мне подошел Горбачев, взял под руку, спросил, как настроение.
Я находился под впечатлением только что состоявшихся, поразивших меня дебатов по «тбилисскому делу» и задал ему встречный вопрос:
— Почему никто из руководства не выступил по «тбилисскому делу» и не рассказал о разговоре в аэропорту, когда вы прилетели из Лондона и когда поручили Шеварднадзе срочно вылететь в Тбилиси?.. В вашем окружении, Михаил Сергеевич, есть непорядочные люди. Они погубят вас.
Мы шли по Кремлю быстро, кучной группой, и я намеренно говорил громко, чтобы мои слова слышали идущие рядом.
— Ты что, считаешь, что вот и Лукьянов такой? Он ведь тоже в моем окружении, — спросил Горбачев, показывая на шедшего рядом Анатолия Ивановича.
— Лукьянов — нет. Прежде всего я говорю о Яковлеве, вы знаете это. Придет время, вы поймете…
— Ты не прав.
— Нет, вы не правы, Михаил Сергеевич, — ответил я. — Придет время, поймете…
— Ты возбужден, — пытался успокоить меня Горбачев.
— Трудно быть безразличным, когда в стране предгрозовые события, — ответил я.
Разговор явно не получался, не клеился. Поняв это, я резко, демонстративно отошел в сторону.
В тот раз я откровенно высказал Горбачеву то, что было обдумано давно. Но это уже другой вопрос.
Мне не раз предлагали подать в суд на Гдляна и Иванова — за клевету. Эти требования содержались во многих письмах, телеграммах. Об этом же настойчиво говорили мне люди во время моих командировок по стране. Не просто говорили — требовали от меня этого. Разумеется, на эту тему заходили разговоры в семье.
Почему же я все-таки не подал в суд за клевету?
Я не из робкого десятка, однако сломя голову бросаться в драку не люблю. Сначала провожу анализ ситуации. И когда начала вызревать мысль о том, чтобы обратиться с иском в суд, я прежде всего попросил московских юристов помочь мне в правовом анализе возникшей ситуации. Начали скрупулезно, слово за словом изучать выступления следователей и не без удивления обнаружили, что в них нет… криминала. Да, да, как это ни странно, как это ни поразительно, ни Гдлян, ни Иванов ни разу не сказали ничего такого, что можно было бы инкриминировать им в судебном порядке. Те, кто развязал против меня клеветническую кампанию, действовали ловко: пресса на все лады муссировала «обвинения во взяточничестве», а сами обвинители ходили вокруг да около, говорили о том, что моя фамилия «замелькала» в деле, и так далее, и тому подобное. Но впрямую взяточником меня ни разу не назвали! Ни разу не использовали прямые определения, а создавали нужное впечатление косвенно.
Действительно, политические ловкачи… Вообще говоря, ничего странного, удивительного в этом не было — все-таки следователи по особо важным делам, люди в юриспруденции искушенные и отлично понимавшие, чем могут грозить им ложные обвинения. Поэтому каждое слово их было выверено — даже тогда, когда Гдлян на эстрадах летнего Крыма проводил так называемые эстрадно-криминальные шоу, зарабатывая популярность, а возможно, и кое-что еще.
После тщательного анализа юристы пришли к выводу, что в выступлениях Гдляна и Иванова не содержится такого, на основании чего суд мог бы привлечь их к уголовной ответственности за клевету в мой адрес. Следователи ни на миг не теряли из виду ту черту, которую им ни в коем случае нельзя было преступить, тщательно заботились о том, чтобы не «проколоться», не дать мне повода для обращения в суд в связи с клеветой [8].
Конкретный пример. В одном из текстов выступления Гдляна было сказано: «В материалах дела имеются данные о связях привлеченных к уголовной ответственности лиц с членами Политбюро Гришиным, Романовым, Алиевым, Лигачевым, а также с целым рядом ответственных работников различных отделов аппарата ЦК КПСС».
Юристы, которые анализировали текст, сразу задали, профессиональный вопрос: «О каких связях идет речь?» И пояснили: для того, чтобы привлечь Гдляна к уголовной ответственности за клевету, в приведенном абзаце не хватает одного-единственного слова — «преступных». Если бы он сказал, что имеются данные о преступных связях, тогда совсем иное дело. Но Гдлян отлично понимал, что делает, говорил о связях вообще. А что это значит? Приезжал в Москву Усманходжаев, заходил по служебным делам в отдел ЦК — вот вам, пожалуйста, и связи! Мерзко не только по отношению ко мне, но и ко всем соотечественникам, которых следователи попросту дурачили.
8
Газета «Известия» (4 февраля 1991 года) попыталась навязать свою, явно лживую версию о том, почему я не подал в суд на следователей за «бездоказательные обвинения». По ее мнению, я слишком долго находился вне закона, над ним. Лигачеву еще из самого себя на до было вылезти, из навыков и традиций, из собственного руководящего «я». Что касается утверждения, будто бы я находился вне закона, да еще над ним (удивительная легкость определений, оценок!), то это считаю вымыслом. Как коммунист, партийный работник я, быть может, строже чем кто-либо другой относился и отношусь к соблюдению законов. И для меня это не в тягость. А вот «Известия» в данном случае никак не могли «вылезти» из искаженного образа партийного руководителя, сфабрикованного лжедемократами, многие из которых идут на нарушения законов, о чем все чаще сообщала пресса.