Любовник королевы

Сесил почти всегда ходил в черном, поэтому ему не понадобилось подбирать себе траурную одежду.

– У меня для вас добрые вести, ваше высочество, – сказал он, кивнув Роберту Дадли. – Я получил письмо от сэра Фрэнсиса Ноллиса и понял, что такую новость нужно сообщить вам без промедления. Они с женой и всем семейством покинули Германию и к Новому году будут здесь.

– Значит, Екатерина не успеет к моей коронации? – спросила Елизавета.

Она скучала по своей двоюродной сестре Екатерине, истой протестантке, обрекшей себя на добровольное изгнание.

– Понимаю вашу досаду, – сказал Сесил. – Но семейству Ноллис никак не поспеть к вашей коронации. А мы не имеем права откладывать такое событие.

– А она согласится быть моей фрейлиной? У Екатерины ведь и дочь подросла. Как зовут девочку? Вспомнила. Летиция. Я бы и ее тоже сделала фрейлиной.

– Она будет только рада, – отозвался Сесил. – Сэр Фрэнсис торопился отправить мне это письмо. Сообщение от леди Ноллис вы получите позже. Сэр Фрэнсис пишет, что его жене захотелось поведать вам о столь многом, что он просто не посмел задерживать курьера.

– Жду не дождусь, когда увижу Екатерину! Мне тоже нужно ей столько сказать. – Лицо Елизаветы расцвело в улыбке.

– Если так, то нам придется удалить из дворца всех придворных, чтобы вы могли беспрепятственно болтать, – заметил Дадли. – Помню, когда мы играли в молчанку, Екатерина вечно проигрывала. А ты помнишь?

– Помню. Еще она первой начинала моргать, когда мы играли в гляделки.

– Зато когда Амброс засунул ей мышь в сумку для рукоделия, Екатерина не только моргала. Она вопила на весь дом.

– Я скучаю по ней, – призналась Елизавета. – Екатерина – почти вся родня, что у меня осталась.

Ни Роберт, ни Сесил не осмелились напомнить ей о жестокосердных Говардах, отрекшихся от Елизаветы, едва она впала в немилость. Теперь же члены этой семьи толкались среди возникавшего двора будущей королевы, уверяя, что всегда считали ее своей родней.

– У тебя есть я, – тихо напомнил ей Роберт. – И моя сестра, которая любит тебя ничуть не меньше, чем если бы она была твоей.

– Екатерина непременно попеняет мне за свечи в королевской часовне и за то, что я поставила там распятие. – Елизавета надула губы, подбираясь окольным путем к главной своей тревоге.

– То, как вы собираетесь молиться в королевской часовне, выбирать не Екатерине, а вам, – напомнил Елизавете Сесил.

– Так-то оно так, но ведь Екатерина предпочла покинуть Англию, только бы не жить под духовной властью Папы Римского. Теперь, когда она и все остальные протестанты возвращаются на родину, они наверняка ожидают увидеть страну реформированной.

– Уверен, мы все на это надеемся, – сказал советник будущей королевы.

Роберт Дадли вопросительно посмотрел на Сесила, словно давал понять, что не все обладают столь ясным видением дальнейших событий. Сесил не обратил на это ни малейшего внимания. Он с ранних лет был убежденным протестантом, за что немало пострадал, когда Мария стала вновь насаждать в Англии католицизм. Роберт знал Сесила едва ли не с детства. Прежде чем стать советником опальной принцессы, этот человек служил у его отца и немало способствовал наступлению Реформации. Роберт и Сесил были давними союзниками, хотя дружба между ними как-то не сложилась.

– В распятии на алтаре нет ничего папистского, – заявила Елизавета. – Меня нельзя упрекнуть за это.

Сесил покровительственно улыбнулся. Так делают взрослые, потакающие детским шалостям. Елизавета любила богатое церковное убранство: золото, драгоценные камни, роскошные одежды священников, расшитые алтарные салфетки, яркие цвета стен, все внешнее великолепие, присущее католической вере. Однако Сесил не сомневался, что сможет удержать будущую королеву в лоне реформированной церкви, поскольку раннее детство Елизаветы протекало в протестантской среде.

– Я не потерплю, чтобы у нас на причастии раздавали облатки и поклонялись им как Богу, – твердо заявила Елизавета. – Это папистский обряд, и мне он не нужен. Я сама этого не принимаю и не допущу, чтобы кто-то вносил смущение в умы моих подданных. Поклоняться облатке – грех. Она как языческий идол. Возносить ей клятвы – значит лжесвидетельствовать. Такого я не потерплю.

Сесил кивнул. Он знал, что половина страны согласится с новой королевой. К сожалению, остальные бурно воспротивятся. Для них облатка, раздаваемая во время причастия, была и останется живым Богом. Все, что хоть как-то сокращает обряд причастия, они сочтут страшной ересью, за которую еще неделю назад виновного приговорили бы к сожжению у столба.

– Так ты нашел священника, который будет служить траурную мессу по королеве Марии? – вдруг спросила у Сесила Елизавета.

– Да. Джон Уайт, епископ Винчестерский. Он сам изъявил желание, поскольку горячо любил покойную королеву, к тому же он пользуется уважением среди католиков. – Сесил помолчал, словно решая, надо ли кое-что добавить. – Думаю, любой католический священник посчитал бы зачесть отпевать покойную королеву. Вся церковь была ей предана.

– Еще бы!.. – подхватил Роберт. – Мария щедро вознаграждала их за симпатии к католичеству, дала им право преследовать еретиков. Они не жаждут приветствовать на троне принцессу-протестантку. Но ничего, научатся.

Сесил поклонился и дипломатично промолчал. Он-то знал, что католическая церковь в Англии полна решимости сохранять все догматы своей веры и противиться любым реформам, предлагаемым принцессой-протестанткой. В этом их поддержит половина населения страны. Сесил надеялся, что открытого столкновения между верховной церковной властью и молодой королевой все-таки удастся избежать.

– Я согласна. Пусть епископ Винчестерский проводит траурную мессу, – сказала Елизавета, обращаясь к Сесилу. – Но ему непременно надо напомнить о необходимости быть умеренным в своих речах. Незачем будоражить народ. Пока мы не начали реформы, нам нужен мир.

– Уайт – убежденный католик, – напомнил ей Роберт. – Его взгляды и так широко известны, ему необязательно излагать их вслух.

– Если ты столь хорошо осведомлен, то найди мне другого! – накинулась на Роберта Елизавета.

Дадли пожал плечами и ничего не сказал.

– В том-то и вся загвоздка, ваше высочество, – осторожно начал Сесил. – Найти кого-то другого просто невозможно. Они все – убежденные католики, епископы, рукоположенные своим римским начальством. За пять лет святые отцы привыкли обвинять протестантов в ереси и сжигать на кострах. Половина из них мгновенно поступила бы так и с вами. Они просто не в состоянии измениться за один день.

Война с собственным темпераментом давалась Елизавете с трудом. Дадли знал, что сейчас ей отчаянно хочется топнуть ногой, развернуться и уйти. Но то, что дозволялось рассерженной девчонке, недопустимо для будущей королевы.

– Никто и не требует, чтобы они изменились за один день, – наконец сказала Елизавета. – Я всего лишь хочу, чтобы они исполняли свой долг, к которому их призвал Бог. Покойная королева тоже не пренебрегала своими обязанностями. Я же буду делать свое дело.

– Я предостерегу епископа, чтобы проявлял сдержанность и благоразумие, – унылым тоном пообещал Сесил. – Но не могу приказать, о чем ему говорить с кафедры.

– Тогда поскорее научись этому, – бесцеремонно отрезала Елизавета. – Не хватает мне только бед от собственной церкви.

– «И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе», – начал епископ Винчестерский, в его голосе звенело неприкрытое бунтарство. – Такова тема моей сегодняшней проповеди, которую я произношу в этот трагический день похорон нашей великой королевы Марии. У Екклезиаста сказано: «Ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе». Какой урок должны извлечь мы из слов древнего проповедника, вложенных ему в уста самим Богом? Можно ли сказать, что живая собака лучше мертвого льва? Или лев, пусть даже и мертвый, все равно остается более благородным и возвышенным существом, нежели самая распрекрасная, проворная и весело тявкающая молодая дворняжка?