Любовник королевы

Дадли улыбался, поворачивая голову в разные стороны, однако глаза под тяжелыми веками внимательно и настороженно оглядывали толпу. Ему было знакомо это обожание и гул приветственных голосов. Он успел познать и другое отношение к себе, когда его под крики, свист и улюлюканье вели в Тауэр. Тогда Роберт оказался вторым самым ненавидимым человеком в Англии, сыном первого, казавшегося простолюдинам настоящим исчадием зла. Толпа бывала такой же ласковой и податливой, как девушка, жаждущая любовной близости, однако на следующий день могла превратиться в покинутую женщину, брызжущую злобой и ненавистью.

Но сегодня народ обожал Роберта Дадли. Он был для них фаворитом Елизаветы и самым обаятельным мужчиной Англии, их любимцем, который совсем молодым попал в Тауэр как изменник, но вышел оттуда героем. Он пережил мрачные годы и уцелел. Точно так же спаслась Елизавета, да и они сами.

По прибытии в Вестминстерское аббатство красоту и безупречность процессии сменил такой же великолепный обряд коронации. Голова Елизаветы приняла корону, лоб – помазание елеем, а руки – скипетр и державу. Обряд совершал епископ Карлайлский, искренне уверенный в том, что через несколько месяцев он обвенчает Елизавету с самым набожным католическим королем во всем христианском мире. Эта уверенность наполняла его душу такой же искренней радостью. После коронации личный священник королевы отслужил мессу, на которой дарохранительница не поднималась и никто не преклонял колени перед лепешкой из пресного теста.

Выйдя из сумрачного зала аббатства на яркий дневной свет, Елизавета услышала приветственный гул толпы. Люди расступались, давая ей дорогу, а она неторопливо шла, позволяя каждому рассмотреть ее, запечатлеть в своей памяти. Она была королевой, стремившейся потрафить всем. Любовь подданных становилась бальзамом для ее души, врачующим раны всех тех лет, что она провела в вынужденном затворничестве.

Во время торжественного пира ей вдруг сдавило горло. Румянец на щеках свидетельствовал не о волнении, а о поднимавшемся жаре. Но ничто не заставило бы ее рано покинуть торжество. Венценосную особу ждал сюрприз. Двери зала распахнулись, и туда на коне въехал Роберт Дадли, давая понять всем и каждому, что отныне он является защитником королевы. Елизавета улыбалась ему, самому лояльному государственному изменнику, своему новому совету, половина которого лояльностью не отличалась, родственникам, вдруг вспомнившим о своей племяннице, волею судеб превратившейся из преступницы в законодательницу.

Елизавета не покидала зал до трех часов ночи, пока в дело не вмешалась Кэт Эшли. На правах бывшей гувернантки, не раз загонявшей будущую королеву спать, она шепнула Елизавете, что той нужно немедленно ложиться, иначе завтра ее величество станет клевать носом и валиться с ног.

«Боже, покарай ее смертью, едва она поднимется утром», – думала Эми Дадли, лежа без сна в далеком Норфолке и ожидая, когда длинная зимняя ночь сменится стылым рассветом.

Ночь муж Эми провел в объятиях и постели одной придворной дамы. Утром он проснулся, прекрасный как Адонис, мягко, но настойчиво расцепил руки, обвивавшие шею, оставил на губах, ласкавших его, прощальный, ни к чему не обязывающий поцелуй и поспешил на прием к королеве. Дадли надеялся застать Елизавету одну, однако опоздал. С нею уже находился Уильям Сесил. Они о чем-то сосредоточенно говорили, сидя за столиком, заваленным бумагами. Подняв голову, королева улыбнулась Роберту, но войти не пригласила. Ему пришлось подпирать стены передней, обшитые деревянными панелями, вместе с дюжиной других придворных, явившихся поутру к королеве с заготовленными комплиментами и обнаруживших, что Сесил их опередил.

Двери в комнату, где беседовали королева и ее советник, не были плотно закрыты. Хмурый Дадли попытался подслушать их разговор. Сесил вновь был одет в черное.

«Как писарь», – пренебрежительно подумал Роберт.

Однако писари не носили одежд из великолепного черного бархата и не шили их у дорогих портных. Камзол Сесила украшали тончайшие кружева, в которых утопала его шея. Окаймлением воротнику служили длинные блестящие волосы. Теплые, участливые глаза Сесила ни на мгновение не отрывались от оживленного лица Елизаветы. Он отвечал на ее порывистые слова о великом королевстве с той же самой спокойной неторопливостью, с какой прежде давал ей советы по наилучшему управлению загородными поместьями. Тогда только Уильям удерживал ее от глупых и опасных замыслов и теперь получал награду за эти годы преданного служения.

Елизавета доверяла Сесилу, как никому другому. Он мог давать ей советы, противоречащие ее желаниям, и она их выслушивала. Назначая его своим главным советником, королева взяла с него клятву: всегда говорить ей правду без страха разгневать или желания польстить. В свою очередь, Елизавета пообещала всегда прислушиваться к его словам и не обвинять, если даваемые советы будут противоречить ее желаниям. Более никто из членов Тайного совета не обменивался подобными клятвами с новой королевой. Впрочем, никто из них и не значил для нее столько, сколько Сесил.

Елизавета видела, как ее отец прогонял советников, слова которых расходились с его желаниями. Он мог обвинить их в государственной измене только потому, что они явились с плохими новостями. Ее не смущало, что в конце концов Генрих VIII превратился в тирана, ненавидимого своими ближайшими союзниками. Такова уж природа королевского правления. Но своей нетерпимостью и нежеланием слушать советы отец отдалил от себя лучшие умы королевства. Невзирая на юный возраст, Елизавета сумела извлечь из отцовского правления полезные уроки.

Все же ей недоставало взрослости и опыта, чтобы править самостоятельно. Корона была великовата для ее головы в прямом и переносном смысле, а в стране хватало врагов новой королевы. Молодая женщина, всего двадцати пяти лет от роду, у которой ни отца, ни матери, ни любящих близких родственников, способных дать совет. Ей пришлось окружить себя надежными друзьями: Сесилом, ее бывшим учителем Роджером Ашамом, гувернанткой Кэт Эшли, грузным, любящим посплетничать казначеем Томасом Парри и его женой Бланш, которая в свое время нянчила Елизавету. Став королевой, она не забыла никого, кто оставался верным ей в ее бытность опальной принцессой. Всех своих старых друзей она щедро вознаградила за годы ожидания.

«Смотрю, она предпочитает общество низов, – думал Дадли, переводя взгляд то на Сесила, устроившегося за столом, то на Кэт Эшли, сидевшую у окна. – Ничего удивительного. Ее воспитывали слуги, люди недалекого ума, и она усвоила их ценности. Торговля, крепкое домашнее хозяйство, значимость поместья, которым умело управляют, – это весь круг их интересов. Пока я слонялся по залам дворцов и учился у отца повелевать придворными, Елизавету волновало, как бы подешевле купить бекон и не залезть в долги. – За одной чередой раздраженных мыслей последовала другая. – Пока что она – правительница мелкого калибра. Королева только по названию. Устроила столько шума из-за дарохранительницы, поскольку та с детства мозолила ей глаза. А вот в крупные церковные споры она не сунется. Узость взглядов. Да и откуда им быть широкими, если Елизавета постоянно думала только о том, как уцелеть?»

Сесил подал знак одному из своих писарей. Тот подошел и вручил молодой королеве исписанный лист бумаги.

«Если хочешь повелевать своей королевой, ее надо перво-наперво отделить от Сесила, – подумал Роберт, глядя на поглощенных чтением Елизавету и сэра Уильяма, головы которых почти соприкасались. – Если хочешь править Англией, перво-наперво придется избавиться от Сесила. А еще раньше нужно сделать так, чтобы она потеряла веру в него».

Елизавета указала на какую-то строчку и о чем-то спросила. Сесил ответил. Она утвердительно кивнула, подняла голову, увидела Дадли, глядящего на нее, и подала ему знак приблизиться.

Роберт, не скрывая самодовольства, выступил вперед, ловя на себе завистливые взгляды остальных придворных.

Подойдя к столу, он отвесил глубокий изящный поклон.