Страница 6 из 22
— Коли работать, как положено, и топить, такого быть не может. Все равно к другим трубам не пробраться. Да ладно, чего из-за этого переживать. Все будет нормально. Ну и погано же тут внизу! Полно паутины. У меня от нее аж мороз по коже, такое дело.
— Уллман рассказывал, первый зимний смотритель убил всю семью и покончил с собой.
— А, тот парень, Грейди. Я, как увидел, сразу понял — ненадежный человек, ухмылялся все время, чисто кот, что сметану слизал. Они-то тогда только начинали, а уж этот жирный болван Уллман и Бостонского душителя нанял бы, согласись тот работать за гроши. Лесничий из национального парка, вот кто их нашел, телефон-то не работал. В западном крыле наверху они были, на четвертом этаже, окоченели в камень. Девчушек больно жалко. Шесть и восемь. Сообразительные, что тебе мальчишки-рассыльные. Ах, черт, вот была беда! Уллман-то, когда сезон кончается, управляет каким-то поганеньким дешевым курортом во Флориде, так он — самолетом в Денвер и нанял сани, чтоб добраться сюда из Сайдвиндера, потому как дороги были перекрыты… Сани,можете себе представить? Он себе пупок надорвал, только б дело не попало в газеты. Признаться, ему это здорово удалось. Была заметочка в «Денвер пост», ну и, конечно, та вонючая газетенка, что издают в Эстес-Парк, укусила. Но и только. Здорово, коли учесть, что за репутация у этого места. Я так и ждал, что какой-нибудь репортеришка раскопает все по новой и просто вроде как втиснет Грейди туда же, чтоб оправдаться, на кой он копался в старых скандалах.
— В каких скандалах?
Уотсон пожал плечами.
— В каждом крупном отеле бывают скандалы, — сказал он. — И привидения в каждом крупном отеле имеются. Почему? Ну, черт возьми, люди приезжают, уезжают… Нет-нет, кто-нибудь и даст дуба в номере — сердечный приступ или удар, или еще что. Отели битком набиты суевериями. Никаких тринадцатых этажей и тринадцатых номеров, никаких зеркал на входной двери с изнанки и прочее. Да что там, только в прошлом июле одна дамочка померла тут, у нас. Пришлось Уллману этим заняться, и, будьте уверены, он справился. За это-то ему и платят двадцать две штуки в сезон, и, хоть я терпеть не могу этого поганца, надо признать, он свое отрабатывает. Кое-кто приезжает просто проблеваться и нанимает парня, вроде Уллмана, убирать за собой. Так и тут. Взять эту бабу — мне ровесница, как отдай, язви ее в душу! — патлы крашенные докрасна, что твой фонарь над борделем, титьки висят до пупа, потому как никакого лифчика у нее нету, вены на ногах сплошняком, здоровенные, ни дать ни взять карта из атласа дорог, побрякушки и на шее, и на руках, и в ушах болтаются. И притащила она с собой парнишку лет семнадцати, никак не больше, оброс до задницы, а ширинка выпирает, будто он туда комиксов напихал. Ну, пробыли они тут неделю, может, дней десять, и каждый день одна и та же разминка: она с пяти до семи в баре «Колорадо» сосет сладкий джин с водой и мускатом, да так, будто его завтра запретят законом, а он тянет и тянет одну бутылку «Олимпии». Она и шутит, и хохмит по-всякому, и всякий раз, как она чего-нибудь эдакое отмочит, парень скалит зубы, обезьяна хренова, будто эта баба ему к углам рта веревочки попривязывала. Только прошло несколько дней, и замечаем мы, что улыбаться ему все трудней и трудней, и Бог его знает, о чем ему приходилось думать, чтоб перед сном у него стояло. Ходили они, стало быть, обедать — он-то нормально, а ее качает из стороны в сторону, ясное дело, в стельку пьяная. А парень, как его дамочка не смотрит, то ущипнет официантку, то ей ухмыльнется. Черт, мы даже спорили, на сколько его еще хватит.
Уотсон пожал плечами.
— Потом спускается он однажды вечером, часов в десять, вниз и говорит, дескать, «жена нездорова»: понимай так, опять надралась, как каждый вечер, что они тут были, — и он, мол, едет за таблетками от желудка. И сматывается в маленьком «порше», на котором они вместе приехали. Больше мы его в глаза не видели. На следующее утро она является вниз и пытается дуть в ту же дудку, только чем ближе к вечеру, тем бледнее у нее вид. Мистер Уллман — чистый дипломат — спрашивает, может, ей охота, чтоб он звякнул фараонам, просто на случай, ежели парень попал в небольшую аварию или еще что. Она кидается на него, как кошка: нет-нет-нет, он отлично водит, я не тревожусь, все нормально, к обеду он вернется. И днем, что-то около трех, отправляется в «Колорадо». В десять тридцать она поднимается к себе в номер, и больше мы ее живой не видели.
— Что же случилось?
— Следователь потом говорил, что дамочка после выпивки заглотила чуть ли не тридцать пилюль для сна. На следующий день объявился муженек — юрист, крупная шишка из Нью-Йорка. Ну и задал же он перцу старине Уллману, чертям в аду жарко стало! «Возбудим дело такое, да возбудим дело сякое, да когда все кончится, вам и пары чистого белья не найти», ну и все в том же духе. Но Уллман, паскуда, хорош. Уллман его угомонил. Спросил, наверное, эту шишку, придется ли ему по вкусу, коли про его супругу пропечатают все нью-йоркские газеты: «Жена известного нью-йоркского ля-ля найдена мертвой с полным пузом снотворных таблеток,после того как наигралась в кошки-мышки с мальцом, который ей во внуки годится».
«Порше» легавые нашли за ночной закусочной в Лайонсе, а Уллман кой на кого нажал, чтоб его отдали этому юристу. Потом они вдвоем навалились на старину Арчи Хотона, здешнего следователя, и заставили поменять вердикт на «смерть от несчастного случая». Сердечный приступ. Теперь старина Арчи катается в «крайслере». Я его не виню. Дают — бери, бьют — беги, особенно, коли с годами начинаешь обустраиваться.
Явился платок. Трубный звук. Быстрый взгляд. С глаз долой.
— И что же происходит? Где-нибудь через неделю эта тупая шлюха, горничная, Делорес Викери ее звать, убирается в номере, где жила та парочка, и вдруг начинает орать, будто ее режут, и падает замертво. А когда очухалась, то и говорит, дескать, видела в ванной голую бабу. «А лицо-то все багровое, раздутое — да еще она ухмылялась». Тут Уллман выкинул ее с работы, сунул жалованье за две недели и велел убираться с глаз долой. Я подсчитал, с тех пор как мой дед открыл этот отель в тысяча девятьсот десятом году, тут человек сорок — пятьдесят померло.
Он проницательно взглянул на Джека:
— Знаете, как они по большей части отправляются на тот свет? От сердечного приступа или удара, когда трахают свою бабу. Таких старых дураков, что хотят гульнуть под занавес, на курортах пруд пруди. Забираются сюда, в горы, чтоб повоображать, будто им снова двадцать. Бывает, случится иногда неприятность, да только не всем ребятам, что управляли нашим отелем, удавалось скрыть это от газетчиков так же здорово, как Уллману. Так что славу себе «Оверлук» заработал ту еще, будьте спокойны. Провалиться мне, коли у хренова «Билтмора» в Нью-Йорке, ежели расспросить нужных людей, не окажется такой же славы.
— Но привидений-то нет?
— Мистер Торранс, я здесь проработал всю свою жизнь. Играл тут еще пацаном — не старше вашего сынишки с той фотки, что вы мне показывали. Но до сих пор привидений пока не видел. Хотите, пойдем со мной наружу, покажу вам сарай.
— Отлично.
Когда Уотсон потянулся, чтобы погасить свет, Джек сказал:
— Чего тут полно, так это бумаг.
— А, вы это серьезно. Похоже, копились они тыщу лет. Газеты, старые счета и квитанции, и Бог знает что еще. Папаша мой, когда тут была старая печка, здорово умел наводить порядок, но теперь никто этим не занимается. Придется мне как-нибудь нанять парня, чтобы он отволок все это вниз, в Сайдвиндер, и сжег. Коли Уллман возьмет расходы на себя. Думаю, ежели гаркнуть как следует «крыса!», он это сделает.
— Так здесь есть крысы?
— Ага, по-моему, несколько штук есть. Там у меня и крысоловки, и яд, так мистер Уллман хочет, чтоб вы это распихали по чердаку и тут, внизу. Присматривайте за своим мальцом хорошенько, мистер Торранс, вряд ли вам охота, чтоб с ним что-нибудь стряслось.
— Это уж точно.