Сияние (др. издание)

Гамбургеры в больших пластиковых пакетах — по десять фунтов в каждом, дюжина пакетов; сорок неразделанных цыплят свисали с крюков, рядком вбитых в деревянные планки стенных панелей. Банки консервированной ветчины стояли штабелями, как фишки для покера. Под цыплятами — десять пластов говядины, десять — свинины и большущая баранья нога.

— Любишь барашков, док? — усмехаясь, спросил Холлоранн.

— Обожаю, — немедленно ответил Дэнни. Барашка он еще никогда не пробовал.

— Так я и знал. Холодным вечером нет ничего лучше парочки добрых кусков баранинки, да еще с мятным желе. Мятное желе тут тоже имеется. Баранина облегчает желудок. С этим сортом мяса столковаться нелегко.

Джек за их спиной с любопытством спросил:

— Откуда вы узнали, что мы зовем его «док»?

Холлоранн обернулся:

— Пардон?

— Дэнни. Мы иногда зовем его «док». Как в мультфильме про Кролика Багза.

— Да он просто вылитый док, верно? — Поглядев на Дэнни, Холлоранн наморщил нос, облизал губы и сказал: — Э-э-э, в чем дело, док?

Дэнни захихикал, а потом Холлоранн очень ясно что-то

(Точно не хочешь во Флориду, док?)

сказал ему. Он расслышал каждое слово. Ошарашенный и немного испуганный, Дэнни взглянул на повара. Тот серьезно подмигнул и снова занялся продуктами.

Венди перевела взгляд с широкой, обтянутой шерстяной материей спины на сына. У нее было невероятно странное чувство, что между ними что-то произошло — что-то, чего она понять не могла.

— Тут у вас дюжина упаковок сосисок, дюжина упаковок бекона, — говорил Холлоранн. — То же самое со свининой. В этом ящике — двадцать фунтов масла.

— Настоящегомасла? — спросил Джек.

— Первый номер — высший класс.

— Я, кажется, не пробовал настоящего масла с тех пор, как ребенком жил в Берлине, Нью-Хэмпшир.

— Ну, тут вам его есть и есть, пока постное масло лакомством не покажется, — смеясь, сказал Холлоранн. — Вон в том ларе хлеб — тридцать буханок белого да двадцать — черного. Мы в «Оверлуке» стараемся поддерживать расовое равновесие, вот так. Знаю, знаю, пятидесяти буханок маловато, но тут полно форм для выпечки, а свеженькое всегда лучше размороженного, что в будни, что в праздники. Тут, внизу, рыба. Пища для мозгов, так, док?

— Да, мам?

— Раз мистер Холлоранн так говорит, милый, — улыбнулась она.

Дэнни сморщил нос:

— Не люблю рыбу.

— Как бы не так, — сказал Холлоранн. — Просто тебе не попалась рыба, которой тыпо душе. Эта рыба тебя полюбит, еще как. Пять фунтов радужной форели, десять фунтов камбалы, пятнадцать банок тунца…

— У-у, тунца я люблю.

— …и пять фунтов палтуса, вкусней которого в море не бывало. Мой мальчик, когда подкатит следующая весна, ты скажешь спасибо старине… — Он прищелкнул пальцами, словно запамятовал что-то. — Ну-ка, как меня звать? Что-то я подзабыл.

— Мистер Холлоранн, — сказал Дэнни улыбаясь. — Для друзей — Дик.

— Вот, точно! А раз ты мой друг, пусть будет Дик.

Пока Холлоранн вел их в дальний угол, Венди с Джеком обменялись озадаченными взглядами — каждый пытался вспомнить, называл ли им Холлоранн свое имя.

— А вот сюда я положил кой-что особенное, — сообщил повар, — надеюсь, ребята, вам понравится.

— Ну, это ни к чему, честное слово, — растроганно сказала Венди. «Кой-что особенное» оказалось двенадцатифунтовой индейкой, обвязанной широкой ярко-алой лентой, увенчанной бантом.

— Венди, в День Благодарения вы получите свою индейку, — серьезно произнес Холлоранн. — Где-то тут, кажись, был рождественский каплун, вы на него наткнетесь, тут сомневаться нечего. А теперь давайте-ка отсюда, пока все не подхватили воспаление легких. Идет, док?

— Идет!

В холодильной камере оказалось еще много удивительного. Сотни картонок с сухим молоком (Холлоранн серьезно посоветовал, пока будет такая возможность, покупать мальчику в Сайдвиндере свежее молоко); пять двадцатифунтовых мешков сахара; галлон патоки в банке; каши; стеклянные банки с рисом, макаронами, спагетти; выстроившиеся рядами консервные банки с фруктами и фруктовым салатом; бушель свежих яблок, от которых вся кладовка пропахла осенью; сушеный изюм, сливы и абрикосы («Если хочешь быть счастливым, ешь побольше чернослива», — сказал Холлоранн, и его смех взлетел к потолку, откуда на железной цепочке свисала несовременная лампочка в шаровидном колпаке); глубокий ларь, полный картошки; ящики поменьше с помидорами, луком, турнепсом, кабачками и капустой.

— Ну, скажу я вам, — объявила Венди, когда они вышли оттуда. Однако вид подобного изобилия свежих продуктов настолько угнетающе подействовал на нее — с ее-то тридцатью долларами на съестное в неделю! — что она так и не сумела объяснить, что же именно им скажет.

— Время уже поджимает, — сказал Холлоранн, поглядев на часы, — так я, раз уж вы тут поселились, просто покажу, что в шкафах и холодильниках. Так: сыры, консервированное молоко, сгущенка, дрожжи, питьевая сода, целый мешок пирожков — ну, тех, «Застольный разговор», несколько гроздьев бананов — но им еще зреть да зреть…

— Хватит, — сказала Венди, со смехом поднимая руки. — Мне никогда все это не упомнить. Это выше моих сил. Обещаю держать все в чистоте.

— А мне больше ничего и не надо. — Он повернулся к Джеку: — Что, мистер Уллман уже намекнул насчет крыс на своем чердаке?

Джек ухмыльнулся:

— Он сказал, что там вполне может оказаться несколько штук… а мистер Уотсон говорит, они и внизу, в подвале могут быть. Там, должно быть, тонны бумаги, но погрызенной я не видел — обычно они грызут бумагу, когда устраивают гнезда.

— Уотсон, Уотсон, — с насмешливой грустью сказал Холлоранн, качая головой. — Видали вы большего сквернослова?

— Да-а, характерец, — согласился Джек. Самым большим сквернословом, какого он в жизни встречал, был его отец.

— В общем-то его можно пожалеть, — сказал Холлоранн, провожая их обратно к широким качающимся дверям в столовую «Оверлука». — Давным-давно у его семьи были денежки. Отель-то построил Уотсонов дед или прадед… не помню, который из них.

— Да, мне говорили, — сказал Джек.

— А что случилось? — спросила Венди.

— Не сумели запустить дело, вот что, — сказал Холлоранн. — Эту историю Уотсон вам еще расскажет. Разреши ему, так он ее будет рассказывать и по два раза на дню. Старик свихнулся на этом отеле. По-моему, он позволил «Оверлуку» спихнуть себя вниз. У него было два сына, и один погиб от несчастного случая, когда катался верхом по тутошней территории, — сам-то отель тогда еще строился. Было это, наверное, году в девяносто восьмом… или девятом. Жена старика умерла от инфлюэнцы, и остались они одни с младшим сыном. Под конец их взяли сторожами в тот самый отель, который старик построил.

— Да, жалко, — сказала Венди.

— Что с ним стало? Со стариком? — спросил Джек.

— Сунул по ошибке палец в розетку, тут ему и конец пришел, — отозвался Холлоранн. — Это было в начале тридцатых, перед тем как Депрессия прикрыла отель на десять лет. Кстати, Джек, коли вы с женой присмотрите заодно и за крысами в кухне, я ничего против не имею. Ежели заметите… не травите — крысоловками их.

Джек заморгал:

— Конечно. Кто же травит крыс в кухне ядом?

Холлоранн иронически рассмеялся:

— Мистер Уллман, вот кто. Прошлой осенью его посетила эта блестящая идея. Ну, я-то объяснил, сказал: «А ну, как все мы приедем сюда на будущий год в мае, мистер Уллман, я на вечер открытия приготовлю традиционный обед — а это, кстати, лосось под очень приятным соусом — и все до единого захворают, а доктор придет и скажет: «Уллман, что это вы тут творите? Восемь самых богатых ребят в Америке отравились крысиным ядом! Чьих, интересно, рук это дело?»

Джек закинул голову и звучно расхохотался:

— Что ответил Уллман?

Холлоранн изнутри ощупал щеку языком, словно проверяя, не застрял ли там кусочек пищи.

— Он сказал: «В таком случае — ловите, Холлоранн!»

На этот раз засмеялись все, даже Дэнни, хотя он не совсем понимал, в чем состоит шутка, — ясно было только, что она касается мистера Уллмана, который в конце концов знает не все на свете.