Страница 3 из 21
— Я знаю, что мне не стоило бы делать этого. Это последние пакетики. Потом их не останется вовсе. Невозможно поверить, что они протянули так долго. Как это мы их храним, Ансельм?
— Держим в морозилке, Ваше высокопреосвященство.
— Ах, вот оно что! В морозилке. Спасибо, дражайший. Ты можешь идти.
После того как слуга выходит из комнаты, кардинал продолжает свой рассказ.
— С тех пор мы осиротели. Бенедикт был последним Папой. Апостольская конституция, Universi Dominici Gregis, [6]дает подробнейшие указания о том, как следует действовать в случае смерти понтифика. Но ситуация, подобная нашей, в ней, естественно, не предусмотрена. Согласно указаниям, я должен был удостовериться в смерти понтифика, ударив по его лбу серебряным молоточком и трижды позвав по имени в присутствии обер-церемониймейстера папских литургических церемоний, секретаря и канцлера Апостольской Палаты. Но от Папы Бенедикта остался лишь прах, носимый ветром. Получается, я должен выйти отсюда и бить серебряным молоточком по римскому небу? Если бы он был у меня, этот молоточек… — Альбани качает головой. — На девятый день я в одиночестве провел поминальную панихиду по покойному Папе, после чего похоронил в этих катакомбах горстку пепла, взятую с окраины города.
Я опускаю голову. Прежде чем войти в это убежище, я сделал то же самое. Никто из нас не знает, что сталось с его родственниками, с друзьями. Мои родители и сестра были в Бостоне, а брат — в Сиэтле. Полагаю, эти два города входили в число первых мишеней. Перед тем, как спуститься сюда, я взял горстку пепла и положил ее в кожаный мешочек. Я всегда ношу его с собой. Я не знаю, кем или чем был этот прах: мужчиной, женщиной или собакой. Быть может, даже деревом. Как бы то ни было, он был чем-то, что было живо,а теперь — нет. Когда правда скрыта, когда ее нельзя разглядеть, приходится довольствоваться символами.
Кардинал пьет свой чай.
Я подношу стакан к губам. Я наслаждаюсь водой. Было время, когда я небрежно проглотил бы ее одним махом. Но теперь она драгоценна. Она стала даром, который смакуешь по капле.
Альбани медленно и бесшумно опускает чашку на блюдце.
Здесь, внизу, все мы научились ценить тишину. Часто это единственный способ спасти свою жизнь.
— Как вы знаете, отец Джон, по истечении траура, я, будучи кардиналом-камерленго, должен был созвать имеющих право голоса кардиналов, чтобы собрать конклав для выборов нового Папы… Но, видите ли, у меня было одно препятствие… да и теперь оно существует. Я единственный кардинал. Других нет. То есть, наверное, где-то мире кто-то еще выжил. Но с практической точки зрения это не имеет значения. Один я конклав провести не могу. Так что последние двадцать лет папское кресло пустует. У нас нет Папы. Однако два месяца назад…
Кардинал выдерживает длинную паузу. Затем складывает кисти рук треугольником. Похоже, он взвешивает каждое слово, прежде чем произнести его.
— Два месяца назад разведывательный отряд, прочесывавший окрестности Анконы, [7]где мы установили постоянный аванпост, спас торговца. Последнего выжившего члена каравана, шедшего из Равенны. Караван этот, состоявший из четырех повозок, попал в засаду в нескольких километрах от аванпоста. Торговцу удалось спастись во время бойни, укрывшись в старом прибрежном бункере, стальная дверь которого была милосердно открыта. Я говорю «милосердно», потому что вижу в спасении этого человека дело рук Божьих.
Здесь внизу, вне службы и молитвы, мы редко произносим имя Господа. Мы будто разделили свою веру на части: продолжаем молиться Ему, но в повседневной жизни предпочитаем о Нем не думать.
Кардинал допивает свой чай. Я просто держу стакан в руках, наслаждаясь свежестью воды.
— Когда его обнаружили швейцарские гвардейцы, бедняга был почти мертв от страха и жажды. Три ночи пришлось ему слушать шумы и вопли, производимые кружившими вокруг бункера чудовищами. В первую ночь звери, которых торговец не смог описать, пировали остатками каравана. Во вторую — попытались взломать дверь бункера. На третью ночь они, казалось, отступили от этого намерения, но когда торговец попытался выйти, затаившаяся в засаде тварь почти одолела его. Гвардейцы нашли его обезвоженным и почти сошедшим с ума от ужаса.
Могу себе это представить. Каждый слышал истории о тварях, опустошающих поверхность по ночам. Мы как будто бы видели их своими глазами. Они уже много лет живут в наших кошмарах.
— Перед тем как умереть, караванщик рассказал гвардейцам нечто невероятное. По его словам, к северу от Равенны существует город призраков…
— Это распространенные легенды. Говорят, даже в Риме…
— Прошу вас, отец Джон, не перебивайте.
— Простите.
— Дело не в призраках. Не только в них. Гвардейцы сначала списали это на бред несчастного… Он говорит, что хозяева города — привидения они там или еще кто — держат в подземельях пленника высокого церковного сана. По крайней мере, в этом его заверяли жители села близ Равенны, от которых он и услышал всю историю.
Прежде чем закончить, Альбани выдержал долгую эффектную паузу.
— Речь, видимо, идет о патриархе. А город — Венеция.
Венеция…
Я никогда не видел Венеции.
Я прожил в Италии почти половину своей жизни, но это оказалась неудачная для путешествий половина. Слово «туризм» вошло в ряд фантастических слов, вроде «гиппогриф» или «единорог». Венециязначит для меня то же, что Атлантида.Мифические города потерянного прошлого.
Мне было двадцать три года, когда я приехал из Бостона в Рим. Я был еще студентом Семинарии святого Иоанна и прибыл сюда с учебной поездкой, которая должна была продлиться один год. Но спустя шесть месяцев разразилась война, а после нее Бостон стал далек, как Луна. Я принял сан здесь, под землей, спустя два года после Великой Скорби. Быстрый обряд, вовсе не похожий на то, как я себе это представлял.
Я повидал в Италии совсем немногое: несколько пляжей на побережье Лацио, Неаполь, Помпеи…
Теперь весь мир — одни большие Помпеи. Пепел и мрак. Говорят, что тогда облако пепла, поднявшееся из Везувия, затмило солнце и создало искусственную ночь. Наш мир точно так же покрыт саваном темных туч. Земля — или, по крайней мере, видимая нам ее часть — окутана вечными сумерками. Приятно представлять себе, что где-то далеко все еще есть голубые небеса, трава, полные жизни моря. Но это лишь мечты. Все это давно уже предвидели ученые. Они называли это ядерной зимой. Об этом говорилось в книгах и в кино. Но житьв этом — совсем другое дело.
Я качаю головой:
— Сейчас можно услышать столько болтовни…
— Но это не болтовня.Рассказ торговца очень подробен.
— Это пересказ того, что пересказали другие. Равенна далеко от Венеции.
— Слухи способны преодолевать большие расстояния. Мы, итальянцы, всегда были нацией сплетников.
Я нехотя улыбаюсь:
— Даже если предположить, что этот фантастический патриарх существует, скажите, Ваше высокопреосвященство, для чего вы меня вызвали?
— Прямо к делу? Хорошо, очень хорошо. Я вызвал вас потому, что вы — единственный оставшийся член Конгрегации Доктрины Веры.
Это правда. Как правда и то, раньше Конгрегация Доктрины Веры называлась Святой Инквизицией. А я, будучи американцем, с детства приученным к уважению свободы совести и слова, испытываю некоторые трудности с представлением себя в роли инквизитора. Я тоже пытаюсь шутить:
— Я никогда не исполнял своих обязанностей. Здесь, внизу, у нас налицо серьезный дефицит ересей.
Кардинал Альбани не из тех, кто принимает отказ:
— Как бы то ни было, вы приняли на себя эту миссию.
— Это было формальностью!
— Было. До сегодняшнего дня.
Он делает еще один глоток чая, тянет время.
Я смотрю на распятие за его спиной. Это старинная византийская работа. В глазах Христа — бесконечная грусть.
В конце концов, Альбани снова заговаривает. Шепотом, взвешивая каждое слово: