Клиника верности

Ему больно было думать, как прекрасно можно было бы устроиться на все эти, по сути, выброшенные деньги, а жена продолжала гордиться своим умением вести дела и считать его совершенно не приспособленным к жизни человеком, которого на пушечный выстрел нельзя подпускать к семейной кассе.

Последние годы в ней появилась некая поза, нотка надрыва, эдакого смиренного геройства двужильной женщины, тянущей на своем горбу взрослеющую дочь и никчемного мужа. То, что Илья Алексеевич был назначен главным врачом одной из крупных городских больниц, никак не разрушало этой стройной концепции. Карьера Ильи Алексеевича не интересовала жену, поскольку не приносила в семью большого дохода. В пример ему постоянно приводились другие начальники от медицины, многие из которых были их однокурсниками. Они без конца меняли иномарки, строили загородные дома, покупали квартиры детям. Жена тоже так хотела и старательно делала вид, будто искренне убеждена в том, что все это добро однокашники зарабатывают честным трудом, а ее муж беден не потому, что честен, а потому, что лопух.

Но Илья Алексеевич никогда в жизни не брал левых денег, и это было единственное, в чем он смел перечить жене. Будучи полностью отстранен от управления домашними делами, он отводил душу тем, что крепко хозяйничал в больнице. Выдвинувшись в главврачи из начмедов несколько лет назад, Илья Алексеевич прекрасно знал, какое заведение принимает под свою руку. Воровство в администрации было таким же обыденным делом, как внутримышечные инъекции. Профессор Колдунов, смеясь, говорил, что у бухгалтерии больницы «синдром обкрадывания» — есть такое понятие в сосудистой хирургии, когда кровь вместо мозга избыточно поступает в руку. Илья Алексеевич на свой страх и риск провел множество болезненных мероприятий, каждый раз ожидая, что его с треском выгонят. Его спасло только безоговорочное уважение коллектива, которое он завоевал в должности начмеда. Он разогнал бухгалтерию, вместо молодых цепких баб взял опытных старушек. Поменял начальника АХЧ. Ликвидировал отдел маркетинга, путем несложной арифметики выяснив, что на его содержание тратится больше средств, чем отдел приносит в больницу. Сменил поставщиков препаратов и расходного материала. Закончил ремонт оперблока, причем удалось сделать так, что средства пошли действительно на ремонт, а не осели по карманам.

Он внимательнейшим образом изучал счета, караулил чуть ли не каждый пакет с цементом, проверял, соответствуют ли полученные препараты накладным. Единственным местом, куда Илья Алексеевич не совался, был пищеблок. Воровство на кухне неистребимо.

Но он прекрасно понимал: сравнительно честный уклад жизни в больнице продлится ровно до того момента, пока он сам является эталоном честности. Стоит ему хоть раз оскоромиться — все! Обозленные его ханжеством, сотрудники начнут воровать остервенело. И чем больше он будет их контролировать, чем жестче запрещать, тем циничнее они станут тянуть все, что не приколочено.

Илья Алексеевич положил себе зарплату по тарифной сетке, премии получал наравне с другими сотрудниками, по коэффициенту, и жил на эти деньги, подрабатывая частными консультациями.

«От трудов праведных не наживешь палат каменных», — отмахивался он от нападок жены.

Печка дзинькнула, Илья Алексеевич осторожно достал тарелку, отрезал себе кусок черного хлеба и, умостившись на краешке стола, заработал ложкой. Фирменный куриный суп. Точно такой же, как неделю, как двадцать лет назад. В семье все работают, приходят поздно, когда супу не оченьто и хочется. В будни вполне можно обойтись пиццей… Илья Алексеевич вздохнул. Он обожал эти итальянские лепешки с помидорами, колбасой и сыром. В конце концов, можно творогом поужинать или просто чаю с бутербродами попить. Но жена — человек долга, раз положено кормить семью супом, значит, так и будет. И не важно, нравится это семье или нет. Наверное, отсюда у Алиски и склонность к полноте, оттого что жена каждый раз заставляет ее съедать свои обеды.

— Илья, черт побери! С какой радости ты поставил в кладовку свои ботинки? Иди сюда, посмотри, какую грязь развел!

— Что я, грязи не видел? — буркнул Илья Алексеевич в тарелку.

— Это не смешно! — Не дождавшись его на месте преступления, жена сама пришла в кухню. — Ты вообще ни о чем не думаешь! Я только убрала!

— Я затру. Поем и затру.

— Да уж, ты затрешь. Я не могу расценить это иначе, как неуважение к себе и своему труду.

«Если бы я тебя не уважал, — подумал Илья Алексеевич с неожиданной злостью, — я бы кинул эти ботинки тебе в физиономию и заставил высушить и почистить».

— Где-то я должен их ставить, — сказал он вслух. — Не в комнатах же.

— Газету нужно было подстелить хотя бы.

Он пожал плечами и вернулся к еде. Жена налила себе минеральной воды и села рядом, отпивая маленькими глотками. Презрительный взгляд, поджатые губы, общее выражение оскорбленного достоинства. Всю жизнь Илье приходилось гадать, поджаты ли губы потому, что жена скорбит о несовершенстве мира вообще, или потому, что очередным проявлением несовершенства ее поразили муж с дочерью.

Как хорошо он ее знал! Как прекрасно изучил правила игры, которой они занимались все годы супружества! Жена отворачивалась, сквозь зубы цедила слова, и нужно было заглядывать ей в глаза, а потом робко спросить: «Дорогая, что с тобой? Я чем-то тебя обидел?» На это следовала неизбежная, как восход солнца, реплика: «А ты сам разве не догадываешься?» Обычно Илья Алексеевич не догадывался, и после нескольких его осторожных предположений следовала фраза: «Как ты мог?!» Вариантов продолжения было множество: забыть вынести мусор, сказать «отстань!», пригласить в гости приятеля. Илья Алексеевич каялся, после чего его ждала либо суровая отповедь, либо бурная истерика. Второй вариант нравился ему больше, после истерики у них случался хороший секс.

Не дожидаясь, пока жена поухаживает за ним, Илья Алексеевич поднялся и заглянул под крышки кастрюлек со вторым. Полуразвалившиеся куски вареной курицы из супа и картофельное пюре — серое, как несвежая простыня.

— А Екатерина Николаевна заливает пюре горячими сливками, — внезапно сказал он. — От этого оно получается такое белое, пышное.

— Кто такая Екатерина Николаевна?

— Ну как же? Супруга профессора Колдунова, ты прекрасно ее знаешь!

— А, эта старая дева, которая до сих пор не может поверить, что ее взяли замуж! — засмеялась жена. — Конечно, она готова вылизывать Яна с ног до головы за то, что он избавил ее от одиночества. Она, верно, ни на что уже не надеялась, когда он появился на ее горизонте. Вот и выпрыгивает из штанов.

— Я смотрю, ты всех женщин делишь на три категории: проститутки, старые девы и ты, — буркнул Илья Алексеевич, закрывая кастрюльки.

Жена с достоинством английской королевы приподняла бровь:

— Ты, кажется, вздумал иронизировать?

— Что ты, что ты! — Он ретировался на балкон.

Заболела голова, темя будто сжали каменной рукой. Каска неврастеника, привычно поставил он себе диагноз.

Накрапывал мелкий нудный дождик, возле подъезда жались мокрые несчастные голуби, склевывая размокшие крошки, насыпанные сердобольными бабульками. Курить не хотелось, но Илья Алексеевич вытащил сигарету и глубоко затянулся. На губах стало горько, язык защипало от мокрого дыма, но он мужественно сделал еще затяжку. Не простит и не поймет. Не захочет понять. А возможно, она, возмущаясь, падая в обморок и скандаля, в глубине души будет даже рада такому повороту событий. У нее на руках появится козырь, оружие, которое она обратит против них. Она разрешит, потому что не может не разрешить, но выжмет из этого все, что только можно выжать.

«Господи, помоги, вразуми, как защитить дочь от ее атак, которые будут продолжаться всю жизнь?»

Когда заведующая отделением скрылась в дверях лифта, Жанна облегченно вздохнула. Подойдя к зеркалу, она сняла медицинский колпачок и попыталась вернуть прическе былую пышность. Это быстро удалось, и Жанна с удовольствием посмотрела на себя. Она была красива той особенной красотой, которую дарят человеку молодость и превосходное здоровье. Круглое личико с ямочками на щеках и лучистыми серыми глазами в обрамлении пушистых ресниц весело смотрело на мир, короткие каштановые волосы лежали волнами и красиво блестели. Жанна почти не пользовалась косметикой — природа подарила ей матовую нежную кожу, здоровый румянец и вишневые губки сердечком. Фигура в маленьком зеркале не отражалась, но Жанна и так знала, что она у нее прекрасная. Ноги, может быть, и не растут от шеи, и талия не осиная, но тело крепкое, подтянутое, упругое. Подмигнув отражению, Жанна заметила в зеркале Илью и обернулась. Он стоял возле ее рабочего стола и с улыбкой наблюдал, как она тут красуется. Жанна смутилась.