Лев Лангедока

И она не ошиблась: Леон был слишком пьяным для того, чтобы видеть что-либо, кроме образа Мариетты Рикарди – обнаженной Мариетты в постели Рафаэля де Мальбре.

На следующее утро Мариетта избежала встречи с обоими – Леоном и Рафаэлем, вызвав Лили и Сесиль на урок вязания кружев в необычайно ранний час. Солнце уже припекало, роса на траве высыхала, и день обещал быть таким же ясным, как и предыдущий. Деревенские женщины еще не пришли, в оранжерее было непривычно тихо. Девушки прилежно склонились над работой, а Мариетта начала плести кружевное полотно, которое должно было превратиться в подвенечное платье Элизы Сент-Бев.

Лили и Сесиль время от времени негромко переговаривались, но Мариетта не обращала на них внимания. Странное, совершенно необычное состояние охватило ее, когда она устремила взгляд вдаль. Она больше не видела ни оранжерею, ни далекие отсюда холмы, перед ней возникла церковь в Шатонне, а в церкви рука об руку стояли Леон и его нареченная. Элиза выглядела великолепно, платье из венецианского кружева так плотно облегало ее фигуру, что Элиза больше, чем обычно, напоминала изящную статуэтку. Лицо ее было скрыто под вуалью, но лицо Леона Мариетта видела ясно. Его черные волнистые волосы свободно ниспадали на широкие плечи; одет он был в темно-красную бархатную блузу, отделанную золотым галуном; сапоги начищены до блеска, шпага в ножнах.

Мариетта почувствовала такое стеснение в груди, что испугалась потерять сознание. Она словно вошла в тоннель, озаренный непереносимо ярким светом. Перед ее внутренним взглядом появилось видение: время года изменилось, листья опали, но цветы еще цвели. В церкви Шатонне появилось намного больше скамей, над алтарем висело позолоченное распятие, которого сейчас еще не было. Перед священником, который должен был совершить церемонию брака, стояла совсем юная девушка, не старше семнадцати лет, с такими же темными, как у Леона, глазами и полными, красиво очерченными губами. На ней было платье матери, которое сидело на ней великолепно, хотя изначально шилось не на нее.

Мариетта почувствовала любовь к этой девушке, которая явно была дочерью Леона, к девушке, которая венчалась в церкви Шатонне в том платье, для которого Мариетта сейчас вязала венецианские кружева.

Снова сместились туманы времени, и на месте этой девушки появилась другая – маленькая, с розовыми щечками, на которых от улыбки появлялись ямочки. Кружевное платье выглядело на ней еще более изысканно, наверное, его сохраняли много лет, оберегая от света.

До этого часа Мариетта думала, что покинет Шатонне и больше не будет частью жизни Леона, как и он частью ее жизни. Теперь она поняла, что заблуждалась. Подвенечное платье Элизы станет семейной реликвией. Дочь Леона именно в этом платье произнесет свои брачные обеты, а позже это сделает его внучка. Сколько бы ни прожил Леон де Вильнев, он будет помнить ее, Мариетту.

Веселое личико внучки Леона медленно исчезло, как бы растаяло, и Мариетта снова увидела перед собой оранжерею, а вдали – округлые вершины холмов, залитые ранним утренним светом. Лили и Сесиль о чем-то негромко разговаривали.

Над головой у нее, среди ветвей яблони, пела свою нехитрую песенку коноплянка. И Мариетта вдруг ощутила прямо-таки невероятный душевный покой. Она поняла, какое будущее ее ожидает. Это будет жизнь без Леона, но никого другого она не полюбит. И все же она останется частью его.

Мариетте показалось, что более ни о чем просить судьбу и не следует.

В дверях кухни появилась Матильда и, сердито прикрикнув на собак, сообщила, что, пока Лили и Сесиль бездельничали в оранжерее, она испекла хлеб и приготовила завтрак.

– Вы бы лучше вернулись на кухню, пока не пришли деревенские женщины. Тогда и продолжим занятия, – сказала девушкам Мариетта, собирая спицы.

Платье, которое она представила в воображении, должно было быть целиком из кружева, и ей некогда было тратить время попусту.

Девушки неохотно вернулись к своим обязанностям, а Мариетта продолжила работу. Ее уединение нарушила Селеста:

– Что ты тут делаешь в такую рань? Матильда сказала, что ты поднялась еще до рассвета.

– Мне не спалось.

Мариетта сидела на траве, так же как Лили и Сесиль, ноги у нее были босыми. Селесте даже трудно было сейчас представить, что перед ней та самая особа, которая накануне вечером играла на спинете и так увлеченно танцевала. О том, что Рафаэль намерен сделать Мариетте предложение выйти за него замуж, Селеста, к счастью для себя, не знала, но, конечно, заметила, что он ею увлечен. Почему, думала она, Рафаэль выбрал Мариетту, а не ее? Уж она-то никогда бы не позволила себе показаться на людях в такой нелепой одежде... И танцевал Рафаэль с Мариеттой гораздо больше, чем с ней. А когда танцевал, то все равно то и дело поглядывал на Мариетту.

Жизнь, к сожалению, весьма несправедлива, и Селеста, которая, в общем, была расположена к Мариетте, хотела одного: чтобы та поскорее упаковала вещи и отправилась в Венецию или в Монпелье... или в Нарбонн. Словом, куда угодно, только бы уехала отсюда, а она, Селеста, могла бы соблазнить Рафаэля де Мальбре.

– Леон уже готовится к поездке в Лансер, – сказала она, с любопытством наблюдая за выражением лица Мариетты. – Кажется, он не в состоянии провести без мадам Сент-Бев и дня.

– Но ведь именно так и должно быть, поскольку он собирается жениться на ней, – с полным спокойствием ответила Мариетта.

Селеста не заметила ничего похожего на ревность в ее глазах, никакой, даже самой малой гримаски раздражения на ее лице, хотя была уверена, что между кузеном и Мариеттой что-то есть. Прилюдно, в обществе, он просто не замечал ее, что было странно, так как Леона считали завзятым ловеласом, а Селеста ни разу не видела, чтобы он с какой-нибудь женщиной держался с тем безразличием, какое проявлял по отношению к Мариетте. А ведь даже Селеста вынуждена была признать – пусть и с неохотой, – что любой мужчина захотел бы познакомиться с Мариеттой поближе. Рафаэль де Мальбре был сражен ею, и уже это одно могло служить высочайшей оценкой ее чар.

Дорога на Лансер проходила в опасной близости к оранжерее, а Мариетта вовсе не хотела увидеть Леона, и тем более не хотела, чтобы он увидел ее.

– Думаю, мне пора навестить Нинетту, – сказала она, аккуратно складывая свою работу.

– Но ведь она уже выздоровела, не так ли? Арман снова в замке и уверяет, что его дочь поправилась.

– Тем не менее я считаю, что мне следует ее повидать, – твердо проговорила Мариетта и почти в ту же секунду вздрогнула от полного ужаса вскрика Селесты.

В траве прямо к ним ползла гадюка. Мариетта инстинктивно отпрянула, но прежде чем успела вскочить, гадюка подняла голову и вонзила свои ядовитые зубы ей в бедро.

Селеста, окончательно потеряв голову от страха, закричала еще громче. Но гадюка уже скрылась в траве – так же быстро, как и появилась. Бледная как смерть, Мариетта смотрела на оставленные змеей отметины и не знала, что предпринять. Наконец она повернулась к Селесте и сказала:

– Прекрати орать! Лучше высоси яд, и немедленно! Скорее!

Взгляд у Селесты стал совершенно безумным, и она закричала еще громче. Беспомощная Мариетта поняла, что не получит от нее никакой помощи, а оставалось всего несколько минут, в течение которых еще можно было спасти ей жизнь. Тщетно пыталась она дотянуться до ядовитых отметин сама, но у нее ничего не получалось, да и не могло получиться.

Она умрет. Умрет и не сможет завершить платье к свадьбе Вильнева.

– Помогите! Леон! Ради Бога!

Селеста заметила знакомого коня и всадника на нем, направлявшего лошадь к дороге на Лансер, и это привело ее в чувство. Она, спотыкаясь, побежала к Леону, вопли ее далеко разносились по округе.

Леон тотчас натянул поводья. Заметив, что к нему, взывая о помощи, во весь опор бежит Селеста, он спрыгнул с коня и направился к каменной стене, отделяющей дорогу от оранжереи. Петляя между деревьями, он приближался к лежащей на траве Мариетте.