Страница 22 из 131
Песнь двадцать вторая
Тридцать девятый день
Одиссей убивает Антиноя, открывается женихам и отвергает мирное предложение Евримаха. Телемах приносит сверху оружия; он забывает затворить дверь, и в нее входит Меланфий, который снабжает оружиями женихов; но схвачен потом Евмеем и Филойтием; они запирают его, связанного, наверху. Явление Афины, сперва в виде Ментора, потом в виде ласточки; она приводит в расстройство чувства женихов. Все они, кроме глашатая Медонта и певца Фемия, умерщвлены. Одиссей повелевает вынести трупы из столовой. Казнь рабынь и Меланфия. Одиссей посылает Евриклею позвать Пенелопу.
Рубище сбросив поспешно с себя, Одиссей хитроумный Прянул, держа свой колчан со стрелами и лук, на высокий Двери порог; из колчана он острые высыпал стрелы На пол у ног и потом, к женихам обратяся, воскликнул: «Этот мне опыт, друзья женихи, удалося окончить; Новую цель я, в какую никто не стрелял до сего дня, Выбрал теперь; и в нее угодить Аполлон мне поможет». Так говоря, он прицелился горькой стрелой в Антиноя. Взяв со стола золотую с двумя рукоятями чашу, Пить из нее Антиной уж готов был вино; беззаботно Полную чашу к устам подносил он; и мысли о смерти Не было в нем. И никто из гостей многочисленных пира Вздумать не мог, чтоб один человек на толпу их замыслил Дерзко ударить и разом предать их губительной Кере. Выстрелил, грудью подавшись вперед, Одиссей, и пронзила Горло стрела; острие смертоносное вышло в затылок; Набок упал Антиной; покатилася по полу чаша, Выпав из рук; и горячим ключом из ноздрей засвистала Черная кровь; забрыкавши ногами, толкнул от себя он Стол и его опрокинул; вся пища (горячее мясо, Хлеб и другое), смешавшись, свалилася на пол. Ужасный Подняли крик женихи, Антиноя узрев умерщвленным. Всею толпою со стульев вскочили они и, глазами Бегая вкруг по стенам обнаженным, искали оружья — Не было там ни щита, ни копья, заощренного медью. Гневными начали все упрекать Одиссея словами: «Выстрел твой будет бедою тебе, чужеземец; последний Сделал ты выстрел теперь; ты погиб неизбежно; убил ты Мужа, из всех, обитающих в волнообъятой Итаке, Самого знатного; будешь за то ястребами расклеван». Мнили они, что случайно стрелой чужеземца товарищ Их умерщвлен был. Безумцы! Они в слепоте не видали Сети, которою близкая всех их опутала гибель. Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный: «А! Вы, собаки! Вам чудилось всем, что домой уж из Трои Я не приду никогда, что вольны беспощадно вы грабить Дом мой, насильствуя гнусно моих в нем служанок, тревожа Душу моей благородной жены сватовством ненавистным, Правду святую богов позабыв, не страшася ни гнева Их, ни от смертных людей за дела беззаконные мести! В сеть неизбежной погибели все наконец вы попали». Так он сказал им, и были все ужасом схвачены бледным; Все, озираясь, глазами искали дороги для бегства. Тут Евримах, сын Полибиев, бросил крылатое слово: «Если ты подлинно царь Одиссей, возвратившийся в дом свой, Праведны все обвиненья твои. Беззаконного много В доме твоем и в твоих областях совершилось; но здесь он, Главный виновник всего, Антиной, пораженный тобою, Мертвый лежит. Он один, зломышлений всегдашний зачинщик, Нас поджигал: не о браке одном он с твоей Пенелопой Думал; иное, чего не позволил Кронион, таилось В сердце его: похищение власти царя; Телемаха, Власти державной наследника, смерти предать замышлял он. Ныне судьбой он постигнут; а ты, Одиссей, пощади нас, Подданных; после назначишь нам цену, какую захочешь Сам, за вино, за еду и за все, что истрачено нами; То, что здесь сто́ят откормленных двадцать быков, даст охотно Медью и золотом каждый из нас, чтоб склонить на пощаду Гнев твой; теперь же твой праведен гнев; на него мы не ропщем». Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный: «Нет, Евримах, — и хотя бы вы с вашим сполна все богатства Ваших отцов принесли мне, прибавя к ним много чужого, — Руки мои вас губить не уймутся до тех пор, покуда Кровию вашей обиды моей дочиста не омою. Выбор теперь вам один: иль со мной, защищаяся, бейтесь, Или бегите отсюда, спасаясь от Кер и от смерти, — Знайте, однако, что Керы вас всех на пути переловят». Так говорил он; у них задрожали колена и сердца. Тут Евримах, обратясь к женихам устрашенным, воскликнул: «Этот свирепый безжалостных рук не уймет, завладевши Луком могучим и полным стрелами колчаном; до тех пор Будет с порога высокого стрелы пускать он, покуда Всех не положит нас мертвых. Друзья, не дадимся ж без боя В руки ему; обнажите мечи и столами закройтесь Против налета убийственных стрел; всей толпою наперши, Можем мы, сбивши с порога его и из притолок двери Вытеснив, выбежать из дома, броситься в город и в помощь Скликать людей; расстреляет он скоро ужасные стрелы». Так он сказав, из ножен, ободрившийся, выхватил меч свой, Медный, с обеих сторон заощренный, и с криком ужасным Прянул вперед. Но навстречу ему Одиссей богоравный Выстрелил; грудь близ сосца проколола и, в печень вонзившись, Крепко засела в ней злая стрела. Из руки ослабевшей Выронил меч он, за стол уцепиться хотел и, споткнувшись, Вместе упал со столом; вся еда со стола и двудонный Кубок свалилися наземь; он об пол стучал головою, Болью проникнутый; ноги от судорог бились; ударом Пяток он стул опрокинул; его наконец потемнели Очи. Тогда Амфином благородный, вскочив, устремился В бой; уповая, что против него Одиссей не замедлит Выйти, сошедши с порога, свой меч обнажил он; но сзади Бросил копье Телемах, заощренное медью; вонзилось Между плечами и грудь прокололо оно; застонавши, Треснулся об пол лицом Амфином. Телемах же проворно Прочь отскочил; он копья не хотел из убитого вырвать, Сердцем тревожась, чтоб в это мгновение, сбоку напавши, Кто из ахеян его, занятого копья исторженьем, Острым мечом не пронзил неожиданно; свой совершивши Смертный удар, под защиту отца поспешил он укрыться. Близко к нему подбежавши, он бросил крылатое слово: «Щит, два копья медноострых, родитель, и крепкий из твердой Меди, к твоей голове приспособленный, шлем принесу я; Сам же надену и латы; Евмею с Филойтием верным Также надеть их велю; безопаснее в латах нам будет». Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный: «Дельно! Беги и, пока не истратил я стрел, возвратися; Иначе буду, оставшись один, оттеснен от защитных Притолок». Так он сказал; Телемах все исполнил поспешно: Бросясь в ту верхнюю горницу, где находились доспехи, Взял там четыре щита он, четыре с густыми хвостами Конскими шлема и восемь блестящей окованных медью Копий; и с ношей своей он к отцу возвратился немедля; Прежде, однако, надел на себя меднолитные латы; Медными латами также облекшись, Евмей и Филойтий Стали с боков Одиссея, глубокою полного думой. Он же, покуда еще оставались пернатые стрелы, Каждой стрелой в одного из врагов попадал, не давая Промаха; друг подле друга валяся, они издыхали. Но напоследок, когда истощилися стрелы, великий Лук Одиссей опустил, не имея в нем более нужды, К притолке светлой его прислонил и стоять там оставил. Четверокожным щитом облачивши плеча, на могучей Он голове укрепил меднокованный шлем, осененный Конским хвостом, подымавшимся страшно на гребне, и в руку Взял два копья боевых, заощренных смертельною медью. Там недалеко от главных дверей находилась другая, Тайная дверь; от высокого залы пространной порога Тесный был этою дверью на улицу выход из дома; Доступ желая к нему заградить, Одиссей свинопасу Стать приказал перед дверью, чем всякий исход был отрезан. Тут Агелай, к женихам обратясь, им крылатое слово Бросил: «Друзья, не удастся ль кому потаенною дверью Выбежать, крикнуть тревогу и нам поскорее на помощь Вызвать людей? Уж свои расстрелял он последние стрелы». Кончил. Меланфий, на то возражая, сказал Агелаю: «Нет, Агелай благородный, нельзя; потаенные двери Слишком у них на виду, да и выход так тесен, что целой Может толпе заградить там дорогу один небессильный. Но погодите, оружие вам я найти не замедлю; Горницу знаю, в которой доспехи, из этой палаты Взятые, кучею склал Одиссей, помогаемый сыном». Так Агелаю сказав, злоковарный Меланфий обходом В горницу тайно прокрался, где складены были доспехи. Вынес оттуда двенадцать великих щитов он, двенадцать Копий и столько же медных, хвостами украшенных шлемов. С ними назад возвратясь, женихам их поспешно он роздал. В ужас пришел Одиссей, задрожали колена, когда он, Вдруг оглянувшись, увидел их в шлемах, с щитами, трясущих Длинными копьями; гибель ему неизбежной явилась. К сыну тогда обратившись, он бросил крылатое слово: «Верно, какая из наших рабынь, Телемах, изменивши Нам, помогает противникам нашим иль хитрый Меланфий?» Робко на то отвечал рассудительный сын Одиссеев: «Горе! Мое небреженье причиной всему; я виновник Этой беды — заспешив, позабыл оружейной палаты Дверь запереть; и лазутчик, хитрее меня, побывал там. Слушай, мой честный Евмей, побеги ты туда и за дверью Стань там и жди; кто придет, ты увидишь: служанка ль какая Или Меланфий? Я сам на него подозренье имею». Так говорили о многом они, собеседуя тайно. Тою порой за оружием хитрый Меланфий собрался Снова прокрасться наверх. То приметив, Евмей богоравный На ухо так прошептал Одиссею, стоявшему близко: «О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный, Вот он, предатель; его угадал я; он крадется, видишь, Снова туда за оружием; что, государь, повелишь мне Сделать? Убить ли крамольника, если удастся с ним сладить? Или насильно сюда притащить, чтоб над ним наказанье Сам совершил ты за наглое в доме твоем поведенье?» Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный: «С сыном моим Телемахом я здесь женихов многобуйных Буду удерживать, сколь бы ни сильно их бешенство было; Ты ж и Филойтий предателю руки и ноги загните На спину; после, скрутив на спине их, его на веревке За руки вздерните вверх по столбу и вверху привяжите Крепким узлом к потолочине; двери ж, ушедши, замкните; В страшных мученьях пускай там висит ни живой он, ни мертвый». То повеление царское было исполнено скоро: Вместе пошли свинопас и Филойтий; подкравшися, стали Справа и слева они у дверей дожидаться, чтоб вышел Он к ним из горницы, где женихам во второй раз доспехи Брал. И лишь только Меланфий ступил на порог (нес прекрасный Гривистый шлем он одною рукой, а в другой находился Старый, широкий, подернутый плесенью щит, в молодые, Давние годы герою Лаэрту служивший, теперь же Брошенный, вовсе худой, без ремней, с перегнившими швами), Кинулись оба на вора они; в волоса уцепившись, На пол его повалили, кричащего громко, и крепко Руки и ноги ему, их с великою болью загнувши На спину, сзади скрутили плетеным ремнем, как велел им Сын Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный. Вздернувши после веревкою вверх по столбу, привязали К твердой его потолочине; там и остался висеть он. С злобной насмешкой ему тут сказал свинопас богоравный: «Будь здесь покуда заботливым сторожем, честный Меланфий; Мы для тебя перестлали покойную, видишь, постелю. Верно, теперь не проспишь златотронной, в тумане рожденной Эос в ее восхождении с вод Океана и в пору Коз на обед женихам многославным отборных пригонишь». Кончил. И, бросив его там, висящего в страшных мученьях, Оба с оружием, дверь за собой затворив, удалились. К месту они подошли, где стоял Одиссей хитроумный. Яростью все там кипели. В дверях на высоком пороге Четверо грозно стояли; другие толпились в палате. К первым тогда подошла светлоокая дочь Громовержца, Сходная с Ментором видом и речью, богиня Афина. Ей Одиссей, ободрившийся, бросил крылатое слово: «Ментор, сюда! Помоги нам; бывалое дружество вспомни; Много добра от меня ты имел, мой возлюбленный сверстник». Так говорил он, а внутренно мыслил, что видит Афину. Но женихи обратились на Ментора всею толпою. Первый сказал Агелай, сын Дамасторов: «Будь осторожен, Ментор, не слушай его убеждений, не думай в сраженье С нами вступать, подавая ему безрассудную помощь. С нами один он не сладит, свое мы возьмем; но, когда мы, Их пересилив обоих, отца уничтожим и сына, С ними тогда умертвим и тебя, ненавистного, если Вздумаешь здесь к ним пристать; головою заплатишь за дерзость; После ж, когда уничтожит вас медь беспощадная, всё мы, Что ни имеешь ты дома иль в поле, возьмем и, смешавши Вместе с добром Одиссеевым, между собою разделим; Выгоним из дому ваших детей; сыновьям, дочерям здесь Вашим не жить; и расстанутся ваши с Итакою жены». Кончил он. Дерзость его раздражила богиню Афину. Гневными стала она упрекать Одиссея словами: «Нет уж в тебе, Одиссей, той отваги могучей, с которой Ты за Елену Аргивскую, дочь светлорукую Зевса, Девять с троянами лет так упорно сражался; в то время Много погибло врагов от тебя в истребительной битве; Хитрость твоя наконец и Приамов разрушила город. Что ж? Отчего ты, домой возвратясь, Одиссей, с женихами Так нерешительно, медленно к битве теперь приступаешь? Друг, ободрись; на меня погляди, ты увидишь, как смело Против врагов, на тебя нападающих здесь совокупно, Выступит Ментор Алкимид, тебе за добро благодарный». Кончив, она Одиссею не вдруг даровала победу: Бодрость царя и разумного сына его Телемаха Строгому опыту прежде желая подвергнуть, богиня Вдруг превратилась, взвилась к потолку и на черной от дыма Там перекладине легкою сизою ласточкой села. Тою порой Агелаем, Дамастора сыном отважным, Димоптолем, Еврином и Писандр, сын Поликторов бодрый, С Амфимедоном и умным Политосом яростно были В бой подстрекаемы (силой они отличались от прочих, Сколько еще их там было живых и спастись уповавших Боем; другие же, все умерщвленные, кучей лежали). Так, обратясь к остальным, Агелай благородный воскликнул: «Этот свирепый, я думаю, скоро от боя уймется; Ментор покинул его, бесполезно нахвастав; один он С ними теперь на высоком пороге стоит беззащитный. Разом всех копий своих медноострых, друзья, не бросайте; Бросьте сначала вы шесть; и великая будет нам слава, Если его поразим, ненавистного, с помощью Зевса; С прочими ж сладить нетрудно, лишь только б сломить Одиссея». Так он сказал, и, ему повинуясь, пустили другие Разом шесть копий; но сделала тщетным удар их Афина: Вкось полетевши, глубоко вонзилося в притолку гладкой Двери одно; а другое в одну из дверных половинок Втиснулось; третье воткнулось в дощатую стену; когда же Всех женихами в них брошенных копий они избежали, Так, обратяся к своим, Одиссей хитроумный сказал им: «Очередь наша теперь; приступите, товарищи, к делу, Копья нацельте и бросьте в толпу женихов, уничтожить Нас замышляющих, прежде столь много обид нам нанесши». Так он сказал. И, прицелясь, они медноострые копья Кинули разом; и Димоптолема сразил многосильный Сам Одиссей, Телемах — Евриада, Филойтий — Писандра, Старый Евмей-свинопас поразил Элатопа: и разом Все повалились они, с скрежетанием стиснувши зубы. Прочие, к дальней стене отбежавши толпой и поспешно Вырвав из трупов кровавых вонзенные в недра их копья, Снова их разом в противников, метко прицелясь, пустили; Снова Афина могучая сделала тщетным удар их. Вкось полетевши, глубоко вонзилося в притолку гладкой Двери одно; а другое в одну из дверных половинок Втиснулось; третье воткнулось в дощатую стену. Однако Амфимедон Телемаха поранил, в ручную попавши Кисть: пролетая, копье острием оцарапало кожу. Тронул плечо над щитом у Евмея Ктесипп длинноострой Медью; копье же, над ним прошумев, водрузилося в землю. Стоя с боков Одиссея, ужасною полного думой, Снова они в женихов неизбежные бросили копья. Евридаманта сразил Одиссей, городов сокрушитель; Амфимедон был пронзен Телемахом, Полиб — свинопасом; Метко нацелив копьем медноострым, Филойтий Ктесиппу Грудь просадил; и, удачным ударом хвалясь, он воскликнул: «Сын Полиферсов, лихой на обидные речи, теперь ты Дерзкий язык свой уймешь от ругательств нахальных; предайся В волю богов; им одним подобает и слава и сила. Я же тебя отдарил здесь за ногу коровью, которой Так благосклонно попотчевал ты Одиссея-бродягу». Так говорил криворогих быков сторожитель Филойтий. Тою порой умерщвлен был Дамасторов сын Одиссеем, Сын Леокритов, младой Евенор, был убит Телемахом: Острою медью в живот пораженный, лицом он, со всех ног Грянувшись, об пол ударился, жалобно охнул и умер. Тут с потолка наклонила над их головами Паллада Страшную людям эгиду: и ужас расстроил их чувства. Начали бегать они, ошалев, как коровы, когда их Вешней порою (в то время, как дни прибывать начинают) Густо осыплют на пажити слепни сердитые. Те ж их Били, как соколы кривокогтистые с выгнутым клевом, С гор прилетевшие, бьют испугавшихся птиц, — и густыми Стаями с неба на землю, спасаясь, бросаются птицы; Соколы ж гонят их, ловят когтями, и нет им пощады, Заперт и путь для спасенья, и травлею тешатся люди; Так женихов (разогнав их по горнице) справа и слева, Как ни попало, они убивали; поднялся ужасный Крик; был разбрызган их мозг, был дымящейся кровью их залит Пол. К Одиссею тогда подбежал Леодей, и колена Обнял его, и, трепещущий, бросил крылатое слово: «Ноги целую твои, Одиссей; пощади и помилуй. В доме твоем ни одной из рабынь, в нем живущих, ни словом Я не обидел, ни в дело не ввел непристойное; сам я Многих, напротив, удерживать здесь от постыдных поступков Тщился — напрасно! От зла не отвел я их рук святотатных; Страшною участью все неизбежно постигнуты ныне. Я же, их жертвогадатель, ни в чем не повинный, ужели Лягу здесь мертвый? Такое ли добрым делам воздаянье?». Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный: «Если ты подлинно жертвогадателем был между ними, То, без сомнения, часто в жилище моем ты молился Дию, чтоб мне возвратиться домой запретил, чтоб с тобою В дом твой моя удалилась жена и чтоб с нею детей ты Прижил, — за это теперь и людей ужасающей смерти Ты не избегнешь». Сказал. И, могучей рукою схвативши Меч, из руки Агелая в минуту его умерщвленья Выпавший, им он молящего сильно ударил по шее; Крикнул он — в крике неконченном с плеч голова покатилась. Но от губительной Керы избегнул сын Терпиев, славный Песнями Фемий, всегда женихов на пирах веселивший Пеньем; с своею он цитрой в руках к потаенной прижавшись Двери, стоял там, колеблясь рассудком, не зная, что выбрать, Выйти ли в дверь и сидеть на дворе, обнимая великий Зевсов алтарь, охраняющий дом, на котором так часто Жирные бедра быков сожигал Одиссей многославный, Или к коленям его с умоляющим броситься криком? Дело обдумав, уверился он, что полезнее будет, Став на колена, Лаэртова сына молить о пощаде. Цитру свою положив звонкострунную бережно на пол Между кратерой и стулом серебряногвоздным, поспешно К сыну Лаэртову дивный певец подбежал, и колена Обнял его, и, трепещущий, бросил крылатое слово: «Ноги целую твои, Одиссей; пощади и помилуй. Сам сожалеть ты и сетовать будешь, когда песнопевца, Сладко бессмертным и смертным поющего, смерти предашь здесь; Пению сам я себя научил; вдохновением боги Душу согрели мою; и тебя, Одиссей, я, как бога, Буду гармонией струн веселить. Не губи песнопевца. Будет свидетелем мне и возлюбленный сын твой, что волей В дом ваш входить никогда я не мыслил, что сам не просился Песнями здесь на пиру забавлять женихов, что, напротив, Силой сюда приводим был и пел здесь всегда принужденно». Так он сказав, возбудил Телемахову силу святую. Громко отцу закричал Телемах, находившийся близко: «Стой! Не губи неповинного яростной медью, родитель! С ним и к Медонту-глашатаю благостен будь: обо мне он В детстве моем неусыпно имел попеченье. Но где он, Честный Медонт? Не убили ль его свинопас иль Филойтий? Или он сам, злополучный, попал под удар твой смертельный?» Так говорил Телемах; и дошло до Медонта благое Слово; дугою согнувшись, под стулом лежал он, коровьей, Только что содранной кожей покрытый, чтоб Керы избегнуть. Выскочил он из-под стула и, сбросивши кожу коровью С плеч, подбежал к Телемаху и, ноги его обхвативши, Стал целовать их и в трепете бросил крылатое слово: «Здесь я, душа Телемах; заступись за меня, чтоб отец твой Грозно-могучий на мне не отмстил беспощадною медью Злым женихам, столь давно, столь нахально его достоянье Грабившим здесь и тебя самого оскорбившим безумно». Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный: «Будь благодарен ему; он тебя сохранил, чтоб отныне Ведал и сам ты и людям другим говорил в поученье, Сколь здесь благие дела нам спасительней дел беззаконных; Слушай теперь: из палаты, убийством наполненной, вышед, Сядь на дворе у ворот с песнопевцем, властителем слова; Я же остануся в доме и все здесь устрою, что нужно». Так он сказал; и Медонт с песнопевцем, из горницы вышед, Оба вблизи алтаря, посвященного Зевсу-владыке, Сели; но все озирались кругом, опасаясь убийства. Очи водил вкруг себя Одиссей, чтоб узнать, не остался ль Кто неубитый, случайно избегший могущества Керы? Мертвые все, он увидел, в крови и в пыли неподвижно Кучей лежали они на полу там, как рыбы, которых, На берег вытащив их из глубокозеленого моря Неводом мелкопетлистым, рыбак высыпает на землю; Там на песке раскаленном их, влаги соленой лишенных, Гелиос пламенный душит, и все до одной умирают. Мертвые так там один на другом неподвижно лежали. К сыну сперва обратяся, сказал Одиссей хитроумный: «Должен теперь, Телемах, ты сюда пригласить Евриклею; Нужное слово желаю я молвить разумной старушке». Так говорил Одиссей. Телемах, повинуяся, отпер Двери, позвал Евриклею и так ей сказал: «Евриклея, Добрая няня моя, так давно за рабынями в доме Нашем смотрящая, все сохраняя усердно в порядке, Кличет отец, говорить он с тобою намерен; поди к нам». Кончил. Не мимо ушей Евриклеи его пролетело Слово. И, двери отперши тех горниц, где жили служанки, Вышла она; и старушку повел Телемах к Одиссею. Взорам ее Одиссей посреди умерщвленных явился, По̀том и кровью покрытый; подобился льву он, который, Съевши быка, подымается, сытый, и тихо из стада — Грива в крови и вся страшная пасть, обагренная кровью, — В лог свой идет, наводя на людей неописанный ужас. Кровию так Одиссей с головы был до ног весь обрызган. Трупы увидя и крови пролитой ручьи, Евриклея Громко хотела воскликнуть, чудясь столь великому делу; Но Одиссей повелел ей себя воздержать от восторга; Голос потом свой возвысив, он бросил крылатое слово: «Радуйся сердцем, старушка, но тихо, без всякого крика; Радостный крик подымать неприлично при виде убитых. Диев их суд поразил; от своих беззаконий погибли; Правда была им чужда, никого из людей земнородных, Знатный ли, низкий ли был он, уважить они не хотели. Страшная участь их всех наконец, злополучных, постигла. Ты же теперь назови мне рабынь, здесь живущих, дабы я Мог отличить развращенных от честных и верных меж ними». Так он сказал. Евриклея-старушка ему отвечала: «Все я, мой сын, объявлю, ничего от тебя не скрывая; В доме теперь пятьдесят мы имеем служанок, работниц Разного возраста; заняты все рукодельем домашним; Дергают волну; и каждая в доме свою отправляет Службу. Двенадцать из них, поведеньем развратных, не только Против меня, но и против царицы невежливы были. Сын твой в хозяйство вступил; но разумно ему Пенелопа В дело служанок мешаться до сих пор еще запрещала. Я же наверх побегу объявить ей великую нашу Радость: она почивает; знать, боги ей сон ниспослали». Так, возражая, сказал Одиссей хитроумный старушке: «Нет, не буди, Евриклея, жены; прикажи, чтоб рабыни — Те, на которых ты мне донесла, — здесь немедля явились». Так говорил Одиссей, и поспешно пошла Евриклея Кликнуть рабынь и велеть им идти к своему господину. Он же, позвав Телемаха с Филойтием, с старым Евмеем, Бросил крылатое слово, свою изъявляя им волю: «Трупы теперь приберите; пускай вам помогут рабыни Вынести их, а потом все столы, все богатые стулья Дочиста здесь ноздреватою, мокрою вытрите губкой. После ж, когда приберете совсем пировую палату, Всех поведеньем развратных рабынь из нее уведите; Там на дворе, меж стеною и житною круглою башней, Смерти предайте беспутниц, мечом заколов длинноострым Каждую; пусть, осрамивши развратом мой дом, наказанье Примут они за союз непозволенный свой с женихами». Так говорил он. Тем временем все собралися рабыни, Жалобно воя; из глаз их катилися крупные слезы. Начали трупы они выносить и в сенях многозвучных Царского дома, стеной обведенного, клали их тесным Рядом, один прислоняя к другому, как сам Одиссей им Делать предписывал; дело ж не по сердцу было рабыням. Вынесши трупы, они и столы и богатые стулья Дочиста все ноздреватою мокрою вытерли губкой. Заступом тою порой Телемах, свинопас и Филойтий В зале просторной весь пол, обагренный пролитою кровью, Выскребли чисто; оскребки же вынесли за дверь рабыни. Залу очистив и все приведя там в обычный порядок, Выйти оттуда они осужденным рабыням велели, Собрали их на дворе меж стеною и житною башней Всех и в безвыходном заперли месте, откуда спасенья Быть не могло никакого. И сын Одиссеев сказал им: «Честною смертью, развратницы, вы умереть недостойны, Вы, столь меня и мою благородную мать Пенелопу Здесь осрамившие, в доме моем с женихами слюбившись». Кончив, канат корабля черноносого взял он и туго Так натянул, укрепивши его на колоннах под сводом Башни, что было ногой до земли им достать невозможно. Там, как дрозды длиннокрылые или как голуби, в сети Целою стаей летят на ночлег свой — попавшие (в тесных Петлях трепещут они, и ночлег им становится гробом), Все на канате они голова с головою повисли; Петлями шею стянули у каждой; и смерть их постигла Скоро: немного подергав ногами, все разом утихли. Силою вытащен после на двор козовод был Меланфий; Медью нещадною вырвали ноздри, обрезали уши, Руки и ноги отсекли ему; и потом, изрубивши В крохи, его на съедение бросили жадным собакам. Руки и ноги свои, обагренные кровью, омывши, В дом возвратились они к Одиссею. Все кончено было. Тут Одиссей, обратясь к Евриклее, сказал ей: «Немедля, Няня, огня принеси и подай очистительной серы; Залу нам должно скорей окурить. Ты потом Пенелопе Скажешь, чтоб сверху сошла и с собою рабынь приближенных Всех привела. Позови равномерно и прочих служанок». Так повелел Одиссей. Евриклея ему отвечала: «То, что, дитя, говоришь ты, и я нахожу справедливым. Прежде, однако, тебе принесу я опрятное платье; Этих нечистых отрепьев на крепких плечах ты не должен В доме своем многославном носить: то тебе неприлично». Ей возражая, ответствовал так Одиссей многоумный: «Прежде всего мне огня для куренья подай, Евриклея». Волю его исполняя, пошла Евриклея и скоро С серой к нему и с огнем возвратилась; окуривать начал Серой столовую он и широкий, стеной обнесенный Двор. Евриклея, прошед через светлые дома покои, Стала служанок сбирать и немедленно всем им велела В залу прийти; и немедленно, факелы взявши, рабыни В залу пришли; обступивши веселой толпой Одиссея, Голову, плечи и руки они у него целовали. Он же дал волю слезам; он рыдал от веселья и скорби, Всех при свидании милых домашних своих узнавая.