Страница 11 из 79
Город давно проснулся, улицы кишели людьми и нелюдями; экипажи, паланкины и одинокие конники торили дорогу в шумной многоликой толпе. Простучала по камням раззолоченная гербовая карета синдика Абри Оча, надзирающего за игорными домами Харашты. Карета катила резво, синдик куда-то торопился. Герб, однако, не мешало бы заново позолотить или как минимум протереть от пыли (желательно — языком самого синдика). Немного погодя нам встретился дорожный рыдван Нороса Тикинна, из крыши которого торчала дымящая печная труба. Усатый толстогузый синдик перемещался с комфортом даже на малые расстояния и путешествовал обычно в компании двух-трех наложниц лет, эдак, семнадцати.
—Не спится всякой швали, — процедил Олник.
—Ты просто не любишь тех, кто много работает и хорошо зарабатывает, а после — правильно отдыхает! — де-журной цитатой ответил я.
Мы вышли на бульвар Озабоченных Вдов, направляясь к набережной. Мои ноги, обутые в чужие сапоги, двигались с удивительной резвостью. В боку жгло, но при вдохе я не испытывал режущей боли — верный признак того, что ребра целехоньки и не трутся отломками. В плаще Милашки-Очаровашки я чувствовал себя полным идиотом — он малость волочился по булыжникам и был свободен в плечах; впрочем, на улицах города хватало типов, одетых куда более экзотично. Зато под плащом я спрятал два гхашшевых клинка и другие штучки, а еще он здорово спасал от мороси. Ну а в его кармане болтался кошелек привратника.
—В сторону! В сторону!
Мимо, раскачиваясь на рессорах, пронеслась узкая карета с гербом Торгару Дрима — синдика, что заправлял рыбными промыслами.
Олник проводил карету взглядом:
—Что-то происходит... Никак, у них общий сбор?
—Не исключено, — сказал я. — Вдруг да пересилят жадность и выплатят пиратам выкуп за снятие блокады... Слыхал последнюю шутку?
— А?
—Встретить трезвого гнома — не к добру!
Мой напарник сплюнул, а я хмыкнул. Этой шутке было примерно тысяча лет.
Тучи разошлись, выглянуло солнце. И как эти Гхашш не варятся в своих плащах, а?
Постепенно мостовая стала щербатой, бугристой и замусоренной, дома вокруг — обшарпанными и низкими, а у горожан появились заплаты на одежде. Потянулись кварталы дешевых меблирашек и сомнительных лавок, мы миновали полупустой рыбный рынок и вышли на набережную возле портовых складов.
Раньше это место называлось Морской Биржей, тут кипела особенная, энергичная жизнь, крутились большие деньги. Ныне морская торговля умерла: корабли стояли на приколе, лес мачт с зачехленными парусами вызывал уныние. Обнищавшие моряки, грузчики и судовые маклеры, ожидая снятия блокады, постепенно превращались в бродяг и торговцев краденым барахлом. Биржа теперь называлась Поющая Помойка.
За сторожевыми башнями гавани серебрился водный простор. Там, на траверзе Харашты, виднелись пять черных точек: пираты Кроубского Архипелага надежно блокировали наш город. Пираты — люди и орки из союза Ледяных племен. Орки таскали на головах рогатые шлемы, за что их называли «рогачами». Людей Кроуба называли просто — ублюдками. Гнусная братия под водительством Хартмера Ренго — лидера Вольного Братства Кроуба и, конечно же, человека.
Сейчас покидать гавань отваживались лишь малые каботажные суда вроде почтового бота коротышек, и то — по ночам.
Мы начали проталкиваться в толпе, и тут же какой-то малый проорал мне в ухо:
—Вкурите благовонную смесь заморских дымов! — и ткнул мне под нос коробочку, забитую прошлогодним прелым сеном.
Другой, расхлюстанный небритый тип, вцепился в рукав моего плаща с нутряным воплем:
—Дай деньгу, а то поцелую!
Я замахнулся на него, и он отстал.
—Женщины! Женщины! Лучшие женщины! — увидав нас, закричал сутенер. — Гоблинские шлюхи, троллихи по вкусу!
Я погрозил ему пальцем и словно невзначай приоткрыл иолу плаща, чтобы он узрел рукояти мечей.
Из галдящей толпы вынырнул еще один человек — молодой оборвыш с блестящими глазами безумца. В разорванной мочке его левого уха когда-то качалась серьга моряка.
—Бог этого мира мертв! Мертв! — провыл он мне в лицо.
«Какой из пятидесяти?» — хотел спросить я. Придумают тоже — мертв. Если посмотреть на дерьмо кругом, сразу становится ясно, что ни один из пятидесяти официально разрешенных богов Харашты никогда не оживал.
Я отстранил юродивого, сдвинул с пути, но он увязался за нами, полоща мои уши возгласами:
—Мертвый! Мертв! Бог этого мира умер!.. Зато она — жива!
Хм. Кто такая — она?
—Отстань, друг, добром прошу, — сказал я.
Но он не отстал, он пошел сбоку, сверля безумным взглядом и обдавая волнами перегара.
—Черная тьма грядет!
Надо же. Очень черная тьма? В каких краях тебя так перекособочило, приятель?
—А ты! Ты-ы-ы! — Он показал на меня грязной трясущейся рукой.
Я остановился, взглянул на него в упор. Обычно этого хватает, чтобы дурачки отвязались.
Не сработало. Он перекосил рот и крикнул:
—Над твоей головой крылья тьмы и смерти! Ты понесешь в своем поясе погибель всего мира! Близок час распада и гибели! Ты сожжешь белую смерть и сбросишь ее в пропасть!
Я шагнул к нему и двинул под ложечку. Он упал, стукнулся скулой о булыжник и затих, слабо дергая ногами.
—Жить будет, — уверенно сказал Олник, обошел страдальца и отвесил ему назидательного пинка. — А-а-апч-хи-и-и!
Гритт!
Я быстро оглянулся кругом. Мне показалось, в пестрой толпе мелькнуло что-то золотистое.
—Олник?
— А?
—Хочется чихнуть?
Мой напарник шмыгнул носом.
—Не-а.
Проклятие!
На нас не особенно глазели: подумаешь, оттузили юродивого. Я еще раз осмотрелся: хитро, нагнувшись якобы для того, чтобы стряхнуть пыль с сапог. Черт, ни одного эльфа в толпе... Не становлюсь ли я параноиком? Ну на кой ляд я сдался эльфам, а?
Священник какого-то мелкого божка в одном зеленом подряснике исполнял Танец-моей-трезвости [9]у дверей харчевни Лысого Арти. Явно, был на тризне по почившему богу, а может, праздновал смерть конкурента своего божества.
Не сговариваясь, мы перешагнули его и протиснулись в двери, миновали питейные комнаты и прошли в обеденный зал, место в полуподвале настолько темное, что на каждом столе горело по свече. Завсегдатаи шутили, что полумрак — это специально — дескать, толком не разглядишь, из чего приготовлены блюда, которыми тебя потчуют. Но на самом деле кормили в харчевне прилично — исключительно по той причине, что в ней любили собираться члены Ночной Гильдии, которых Арти боялся как огня.
Даже сейчас, когда бывшая Морская Биржа переживала не лучшие времена, у Арти хватало посетителей.
Мы сели в самом темном месте — под заляпанным сажей окном и заказали аперитив в виде пяти кружек эля. За соседним столиком трепались бывшие морские купцы.
—Слыхали? Полный конец торговли!...
—Синдикат не хочет выплачивать выкуп...
—Нам крышка...
—А Синдикату? Придут северяне, подомнут Харашту и все берега...
—Да пусть приходит хоть кто, лишь бы навел тут порядок! Воры на ворье, ворами погоняют!
—Вортиген и Кроуб...
Дальше можно не слушать, все и так ясно. Выкупа еще нет и, наверное, не будет, город блокирован. Из торговли — только сухопутные перевозки. Проклятая жадность Синдиката!
Когда тарелка с жареным мясом опустела, я отхлебнул эля и позволил себе немного расслабиться. Сразу ощутил, как сводит мускулы, пальцы рук ноют и дергает отбитый бок.
Дав волю эмоциям, я слегка выругался. Олник оторвал взгляд от блюда (гномы, знаете, любят приналечь на еду) с остатками жаркого:
—Горюшко-горе! Они оставили моего дедушку без квартиры!
—Угу.
—Я вот думаю, ты зря не прикончил Митризена и всю его челядь. Через час каждая собака в этом городе будет вынюхивать наш след.
—Пусть он сначала приведет в порядок своих псов и себя заодно, — буркнул я.
9
Танец исполняется исключительно ползком и только в том случае, когда у вас полностью отказывают ноги. Мычание и вой — компоненты желательные, но не обязательные.