Страница 2 из 88
Этап? Перегоняют в другое место?
Ну что ж, пусть будет этап. Безразлично, где стоит барак, именем какого километра называется лагерь. Неужели вас это интересует, молодые люди?
«Молодых людей» это интересовало.
Петра Сергеевича за то, что никогда не выполнял норм, зачислили в бригаду к «законным» уркам… Умирающая категория людей, последние из последних, они бравировали отчаянностью, истеричным бесстрашием — потому что нечем было больше блеснуть. Их интересовали крапленые беспроигрышные карты, хромовые «прохаря» — сапоги с голенищами, собранными в гармошку, песни с нескладными словами на жалобные мотивы и пути следования этапов. Они интересовались этим по традиции, которая тоже умирала, но от которой нельзя было отказаться, потому что тогда вовсе ничего не осталось бы им в жизни.
Лагерь был их домом.
Они хвастались тем, что почти не жили «на воле».
Урки. Босяки. Жулики.
Кроме того, они называли себя людьми. Только себя.
Петр Сергеевич был чертом, рогачом, оленем, фрайером. Ему было положено «упираться рогами», как именовалась на воровском жаргоне работа; у него можно было «отвернуть» даже законную пайку. Но Петр Сергеевич не больше других упирался рогами и всегда ел свой хлеб. Его считали «чокнутым» за равнодушие ко всему, а таких не принято обижать, хотя такие не станут ни сопротивляться, ни «стучать» начальству…
Урки всегда знали все.
От них и услышал Петр Сергеевич название пункта назначения этапа.
— Как? Позвольте, так ведь это…
Он переспросил еще раз. Нет, не ослышался: этап следовал туда, где Петр Сергеевич Бородин сам ковырялся в поисковых шурфах. Туда, где он из кабинета в Москве, словно незыблемости трех измерений не существовало, следил за тектоническими сдвигами земной коры, что происходили за миллионы лет до того, как человек придумал слово «ископаемые». Этап следовал туда, где Петр Сергеевич циркулем по кальке крупномасштабных карт промерял каждый поворот каждого ручья.
Этап направляли на лесоразработки.
Первый день бригада Фиксатого работала по ремонту в зоне.
— Послезавтра выходим на плотбище, баланы закатывать в штабеля. А весной придется на сплаве вкалывать, рот его нехороший, — объявил вечером бригадир.
— Водички попить хватит… — проворчал кто-то.
Фиксатый неохотно сунул окурок в протянутую с ближних нар руку и выплюнул горькую крошку махорки. Усмехнулся криво.
— Могу проиграть желающим полную водой реку Ухоронгу и пристегнуть эту самую Лену, из которой она вытекает или наоборот…
В ловких пальцах зашуршала колода карт, переливаясь из ладони в ладонь.
— Рамс, терс, коротенькая?..
Петр Сергеевич не терпел невежества. Отложив прожженный у костра бушлат, на который пристраивал заплату, сказал брюзгливо:
— Следовало бы знать, где течет Лена. Следовало бы… Очень далеко отсюда, кстати…
Он представил себе развернутую двухкилометровку, кажется, лист за номером тридцать восьмым. Голубую ленточку — реку Ухоронгу, выкручивающую замысловатые петли на пути к устью. Коричневатый цвет водораздела, обрезанный по гребню белизною чистой бумаги там, где должен подклеиваться тридцать девятый лист.
— Если это Ухоронга, то мы должны находиться в районе отметки сто сорок пять. Думаю, что именно этот триангуляционный знак стоит на сопке около лагеря…
И умолк, вспомнив, что это никого не может интересовать.
Но Фиксатый заинтересовался:
— А ты что, бывал здесь раньше?
— Он тут первый срок отбывал, а теперь фраером представляется. Всю дорогу с котелком за добавкой, старый босяк! — засмеялись в углу, куда не доходил свет коптилки.
— Заткнись! — приказал шутнику Фиксатый и с необычной вежливостью напомнил Петру Сергеевичу: — Батя, я вас внатуре спрашиваю: знакомые места, что ли?
Петр Сергеевич воткнул иголку в подкладку шапки, чтобы не потерялась. Бережно снял подвязанные бечевкой очки.
— Я, молодой человек, мало того, что вдоль и поперек исходил эти места. Я их в глубину на километр знаю. Понимаете, в глубину!
— Глубины мне везде хватит, если шлепнут. Глубоко не зарывают. В ширину далеко знаете?
— К сожалению, не далеко, — вздохнул геолог. — Не так далеко, как хотелось бы. Не успел, знаете. И не успею теперь… Вот так!
Фиксатый присел рядом и, спрятав карты, стал скручивать новую папироску. Прикурив от коптилки, услужливо пододвинутой дневальным, спросил небрежно:
— Батя, а напрямую, тайгой, можно добраться отсюда до приличного города? Далеко?
— Экспедиция базировалась на Канск. Считаю, что мы в пятистах километрах от Красноярска. В пятистах. Удовлетворены?
Он протер очки полою бушлата, надел их и потянулся к шапке за иголкой, вздохнув: портновское дело давалось ему с трудом.
— Тут запутаешься, — словно оправдываясь, буркнул Фиксатый. — Черт его знает, в какую сторону тебя трелюют: и на барже, и на автомашине, и на своих ходулях… Значит, полтыщи?.. Далековато… Полтыщи… — повторил он, вставая. Засунув большие пальцы беспокойных рук в верхние карманы жилета, надетого поверх вышитой косоворотки, похлопывая по груди ладонями, пошел к своим нарам.
Утром Петр Сергеевич получил небывало большой паек хлеба. Хлеб выдавался по выработке, он не мог заработать столько.
— Вы, наверное, ошиблись… — обратился было геолог к раздатчику.
— Жри, если дают! — отмахнулся тот. — Столько бригадир выписал. Эх ты, олень!..
Кончился развод, закрылись тяжелые ворота вахты — людей вывели на работы. Завтра они закроются за спиной Петра Сергеевича, бригада пойдет на плотбище. А сегодня он опять будет рыхлить землю в запретке или чинить дощатый трап около бани.
— Иди в барак, отец. Отдыхай, — неожиданно разрешил бригадир.
Петр Сергеевич посмотрел на него, недоумевая, и отправился заканчивать починку бушлата. Давно привыкнув подчиняться, на этот раз он подчинился с радостью.
Через полчаса явился Фиксатый, сел рядом, по обыкновению задымил махоркой.
— Батя, а поселки в тайге попадутся, если, скажем, в Красноярск топать?
Сегодня с бригадиром следовало быть любезным в благодарность за неожиданный отдых и усиленный паек. Петр Сергеевич постарался объяснить подробно: да, редкие поселки, прииски, избы бакенщиков по берегам. Что еще интересует бригадира?
Бригадира интересовало многое. Впрочем, все вопросы сводились к одному: как найти дорогу до Красноярска, дорогу по бездорожью, через гари и буреломы, как найти ее и не заблудиться.
— Я вас понимаю, — многозначительно произнес Петр Сергеевич и посмотрел по сторонам: не слушает ли кто их? — Для вас это невозможно. Нужны карта, компас, не говоря уже о многом другом, без чего не обойтись в подобном походе. А вы не сможете ориентироваться и по карте…
— А ты… Нашли бы вы дорогу, отец? Без карты и без компаса?
— Ну, видите ли… Я смог бы руководствоваться в какой-то степени топографическими отметками, просеками. И потом, я знаю этот район. Я помню его геологию и географию, так сказать… Вам этого не объяснить…
Фиксатый вскочил, прищурился. У него вздрагивали ноздри.
— Слушай, отец! Может, мы рванем когти с тобой на пару?
Петр Сергеевич только по интонациям уразумел смысл фразы, усмехнулся грустно.
— Я и в молодости не был склонен к авантюрам, молодой человек. А теперь — тем более. К чему, зачем мне это?
— Ясно, — жестко сказал Фиксатый, повернулся и вышел из барака.
Послушав, как стучат его сапоги по доскам трапа, Петр Сергеевич сызнова принялся портняжничать. В мозгу лениво ворошились мысли, разбуженные разговором. Ради чего рваться на свободу, даже если свобода будет возвращена ему законным порядком? Разве смог бы он работать, сознавая, что ему не доверяют? Разве захотел бы? Да и «они» не допустят геолога Бородина, человека «с пятном на биографии», к прежней работе…
«Они» — это люди в голубых форменных фуражках, с властными жестами и голосами. Те из них, что истязали его на Лубянке. Те, что выносили Петру Бородину приговор… нет, не приговор, «черную метку» какую-то. Боящаяся света дня червоточина, обращающая в гниль и прах тысячи и тысячи хороших и нужных людей. Паразитическая опухоль, поедающая прекрасное тело и отравляющая душу простодушного богатыря — народа. Нечто необъяснимое, как ставший материальным кошмар…