Страница 21 из 99
Но выстрел прозвучал утром в ущелье Кача-Булак.
Это широкое ущелье начиналось в нескольких километрах от села, уходило между гор в тыл и, круто поворачивая и сужаясь, упиралось в невысокую гору. Склоны Кача-Булака густо поросли малиной и шиповником. Сельчане часто ходили сюда за ягодами, встречая иногда в малинниках медведей. За горой начиналось другое ущелье. Оно петляло, поворачивало то в тыл, то к границе и, наконец, выходило к пограничным знакам. Здесь-то и заготовляли комотрядовцы лес.
Было темно, когда подводы выехали с заставы и направились к месту заготовки леса. Ехали молча: еще не отвыкли от тех тревожных дней, когда громко сказанное слово могло принести смерть всему отряду; но скрип несмазанных осей был слышен далеко и говорил о том, что хозяева не очень-то заботятся о маскировке.
На горе, в которую упирается ущелье Кача-Булак, подводы остановились: Кочукбаев Манап заметил приближавшихся всадников и решил дождаться их, а потом спускаться вниз.
Солнце уже всходило, осветив пик Хан-Тенгри, гладкостенной пирамидой возвышающийся над снежными вершинами гор. Лучи осветили одну из ее граней, другие две были темными. Свет, тень и расстояние создавали ощущение того, что над горами возвышается не пик с ледниками и пропастями, а вытесанный из гранита людьми или духами огромный памятник. Манап любил горные восходы. Любуясь ими, он замечал, есть ли возле пика тучи. Если есть — будет ветер, непогода, если нет — жди хорошего, дня. Так говорилось в легендах, созданных о высокой горе, названной народом «Подножием божьего трона». Это подтверждала и жизнь.
— Хороший день будет: чистый Хан-Тенгри, — проговорил молодой высокий джигит Киякпай Сандыбаев.
— Да, чистый, — согласился Кочукбаев. — Много заготовим.
Подъехав, Морозов поздоровался, не слезая с коня.
— Не нравится мне все это. Каждый день у села, а никого нет. Что замышляют?!
— Зря, начальник, тревожишься. Какие теперь басмачи! Всех перебили, — ответил Кочукбаев.
— Видно, не всех. Вспомни, Манап, как раньше налеты делались.
— Похоже, начальник, очень похоже.
— Вы бы хоть винтовки взяли.
— Зачем, мы бревна рубим.
— С завтрашнего дня без оружия не выезжать!
— Хорошо, раз приказываешь.
Пожелав хорошо поработать, Морозов махнул рукой коноводу и пустил коня рысью по лесной дороге к заставе. Кочукбаев посмотрел им вслед, покачал головой.
— Ни днем ни ночью не спит. Беспокоится. Может, он прав. Многие еще бандиты живыми ходят.
— Много, ой много, — согласились другие комотрядовцы.
Помолчали. Каждый из них знал, что такое басмачи. Они видели порубленные трупы пограничников и своих товарищей-комотрядовцев, слышали о том, как глумятся басмачи над пленными, знали и видели многое, но уже стали забывать, а сейчас, видно, вспомнили.
— Поехали, — прервал молчание Манап.
— Конечно. Зря столько времени потеряли.
Подводы, оглашая окрестность скрипом, медленно начали спускаться в ущелье.
Солнце поднялось из-за гор и скользнуло по крышам Нарынкола. Лучи его будто разбудили сельчан. Задымились глиняные печки летних кухонь, женщины торопливо доили коров и выгоняли их на улицу. Вот уже стадо, все увеличиваясь, брело по центральной улице к выходу из села. Пыль, смешиваясь с дымом очагов, поднималась над крышами домов; пылинки искрились в лучах солнца, прыгали, как будто водили хоровод, радуясь теплу.
Обгоняя стадо, спешили из села девушки в ярких ситцевых платьях. В руках они несли сплетенные из тальниковых прутьев корзины. Среди девушек была и Калима.
Как только девушки вышли за околицу, из трубы одного из домов, стоящих на окраине села, поднялся столб черного дыма и медленно поплыл над домами, теряясь в пыльном воздухе. И сразу же на той, китайской, стороне человек, одетый в полосатый халат, быстро спустился с сопки, вскочил на коня, стоявшего в укрытии, и ускакал в горы. Все это заметил выгонявший стадо пастух Бектембергенов.
«Сигнал басмачам дал Джалил, байский шакал», — с гневом подумал Бектембергенов. Он крикнул своему подпаску Жаппару: «Постереги стадо! Я скоро вернусь!» — и поскакал на заставу.
Комотрядовцы распрягли лошадей, сняли куртки (все они были одеты в солдатское обмундирование) и принялись за работу. Четверо стали пилить сосны, двое обрубать ветви с деревьев, спиленных еще вчера.
— Берегись!
Высокая сосна вздрогнула, постояла немного неподвижно, будто раздумывая, падать или нет, потом медленно начала клониться; вот она, ломая встречающиеся на пути сучья соседних деревьев и свои, с шумом повалилась наземь, подмяв небольшую, еще совсем нежную сосенку, только что начавшую тянуться к солнцу.
Снова пила врезалась в мягкий ствол дерева, снова застучали топоры, и никто не заметил, как к месту заготовки леса подъехали трое всадников.
— Не шевелись! — прозвучала громкая и властная команда.
Комотрядовцы увидели всадников с карабинами в руках.
— Бросай топоры! Выходи на поляну! — приказал один из всадников. — Скорей, если жить хотите!
Все это было так неожиданно, что комотрядовцы растерялись, побросали топоры и один за другим стали выходить на поляну. Только в руках Манапа остался топор.
— Не будете стрелять, пограничников испугаетесь, — спокойно заговорил Кочукбаев, потом повернулся к своим товарищам: — Бери топоры! Отобьемся!
Окрик Кочукбаева подействовал — все кинулись к топорам, но было уже поздно: из-за деревьев выехало десятка два всадников.
— Связать! — скомандовал один из них.
Манап, подняв топор, пошел ему навстречу. Но кто-то сильно ударил его прикладом в спину, он упал, лезвие топора врезалось в землю.
— Связать! Здесь останутся четверо. Остальные — вперед!
Всадники двинулись в сторону ущелья Кача-Булак.
Больше получаса сидели связанные комотрядовцы на краю небольшой поляны. Было жарко, хотелось пить, болели туго перетянутые руки и ноги, но ни говорить, ни шевелиться было нельзя. Каждого, кто пытался сделать это, били сапогами.
Далеко в ущелье прозвучал выстрел, почти сразу же за ним — второй, потом третий. Снова стало тихо. Связанные сидели молча, молчали и те четверо; но теперь их загорелые, обветренные лица с редкими черными бородами не были безразличными, самодовольными — эти лица выражали беспокойство.
Через несколько минут частая стрельба стала слышна совсем близко. На горе между двумя ущельями, как поняли комотрядовцы, начался бой. Басмачи плотней окружили пленников, направив на них стволы карабинов. Неожиданно на поляну выскочили два всадника.
— Скорей уводить нужно этих! — спрыгнув с коня, крикнул один, высокий, толстый в цветной чалме и полосатом халате. Халат выбился из-под кушака и топорщился на груди, между полами его была видна грязная домотканая рубашка и рукоятка маузера у волосатой потной груди.
— Скорей! Скорей!
Комотрядовцев подняли, связали между собой длинной веревкой, конец которой взял один из басмачей, усевшись на коня, и повели к границе, подгоняя прикладами.
Те, что прискакали от перевала, замыкали конвой, ведя басмаческих лошадей в поводу, и криком торопили идущих: «Скорей! Скорей!»
Частые выстрелы из винтовок и треск пулеметных очередей слышались совсем рядом, и пленники надеялись, что пограничники успеют отбить их, но граница все приближалась и приближалась, а бой затихал.
Морозов подошел к столу, налил в стакан крутого холодного чаю, выпил и снова, вернувшись к висевшей на стене карте участка заставы, стал внимательно рассматривать ее. Казалось, он был спокоен и смотрел на извилистые голубые линии речек и ручейков, на ущелья и горы, чтобы, как он это делал и раньше, выбрать маршрут очередному наряду, но спокойствие это было только внешним. Морозов не спал уже больше суток. Он составил и отправил в комендатуру донесение о бое с басмачами, сообщив в этом донесении о том, что коммунистический отряд Манапа Кочукбаева басмачи увели за границу, и просил разрешения потребовать через пограничные власти Китая их возвращения. Не дожидая ответа из комендатуры, он вызвал представителя погранстражи. Через несколько часов встреча должна состояться, а из комендатуры все еще никто не приехал, не вернулся и посыльный, хотя на донесении Морозов поставил «аллюр три креста» [1].
1
Когда не было на заставах телефонной и радиосвязи, командиры донесения высылали с коннопосыльными. На пакетах ставились крестики: один крест — донесение не срочное, два — срочное, но посыльный должен беречь коня, три креста — всадник не отвечает за лошадь, его задача любой ценой доставить донесение как можно скорее.