Алиенист

Я по-прежнему ни черта не видел, но зато почувствовал запах – действительно, младенец, несчастное забытое существо, наверняка барахтавшееся в собственных экскрементах.

– Мы должны помочь ему, – решительно сказала Сара. При этом я в первую очередь подумал о бродягах на лестнице и даже обернулся. Против падающего снега в проеме виднелись их смутные силуэты – они помахивали дубинками и очень неприятно посмеивались. Вряд ли от них можно было дождаться хоть какой-то помощи, так что я стал проверять все двери в коридоре. Одна оказалась незапертой, я немедленно впихнул внутрь Сару и ввалился следом сам.

Там обнаружились двое: старик и женщина неопределенного возраста. Старьевщики. Они согласились позаботиться о ребенке за полдоллара. Сказали, что младенец принадлежит парочке, которой сейчас нет дома, поскольку обычно они проводят дни и ночи, «втыкаясь морфием и киряя в обжорке за углом». Старик заверил нас, что они с женщиной обязательно поищут, чем накормить несчастного младенца, а заодно и во что его переодеть, – после чего Сара наградила его еще одним долларом. Никто из нас не питал иллюзий относительно качества пищи и чистоты пеленок, ожидавших дитя, равно как и долгой заботы мы не ожидали, но выбор у нас был не слишком велик. Обычное дело в Нью-Йорке – или так, или никак. Наверное, мы просто успокаивали свою совесть.

Уладив закавыку с младенцем, мы наконец добрались до черного хода. Проулок между первым корпусом и вторым был просто загроможден баками, бочками, ведерками и бадейками с мусором и нечистотами, а смердело здесь ужасающе. Сара закрыл нос платком и предложила мне сделать то же самое. Стараясь дышать пореже, мы отыскали вестибюль заднего корпуса. На первом этаже располагались четыре квартиры, где, по первому впечатлению, проживало чудовищное количество народу. Я было попробовал понять, на каком языке они разговаривают между собой, но на восьмом по счету наречии сбился. Ароматная компания германских иммигрантов расположилась с кувшинами пива на лестнице и с видимой неохотой освободила нам дорогу наверх. Даже при этом скудном освещении было заметно, что лестница вымазана чуть ли не в дюйм толщиной чем-то настолько липким и отвратительным, что у меня пропала всякая охота гадать, что это может быть. Хотя германцев вещество, похоже, не смущало.

Квартира Санторелли находилась на втором этаже в самом хвосте коридора: самое темное место во всем здании. На стук нам открыла маленькая, кошмарно худая женщина с ввалившимися глазами – она говорила на сицилийском диалекте. Мое знание итальянского ограничивалось оперой, но Сара знала его неплохо – опять-таки благодаря своей сестринской практике, – так что общий язык мы нашли быстро. Миссис Санторелли вовсе не удивило появление Сары (напротив, мне показалось, она ее ожидала), но мое присутствие ее сильно обеспокоило – она боязливо осведомилась, полицейский я или репортер. Сара, быстро сообразив что к чему, представила меня как своего «ассистента». Миссис Санторелли озадаченно посмотрела сначала на нее, потом на меня, но в результате согласилась впустить нас.

– Сара, – спросил я, когда мы вошли, – ты ее знаешь?

– Нет, но вот она меня, похоже, знает. Странно.

Квартира состояла из двух комнат без окон – их роль играли узкие щели, проделанные в стенах согласно недавним постановлениям о должной вентиляции многоквартирных домов. Санторелли сдавали вторую комнату еще одной сицилийской семье, в результате чего сами вшестером – с отцом, а также четырьмя братьями и сестрами Джорджио – ютились в каморке девять на шестнадцать футов. Закопченные стены ничто не украшало, а два больших ведра по углам предоставляли санитарные удобства. Семейство также владело керосиновой печкой – недорогой разновидности, из тех, что зачастую и кладут конец всем подобным строениям.

На старом грязном матрасе, укутанный во все тряпье, какое только нашлось в квартире, стонала главная причина волнения миссис Санторелли – ее муж. Черт лица было невозможно разобрать из-за многочисленных порезов, кровоподтеков и синяков, лоб блестел испариной. Рядом с его головой валялись окровавленная тряпка и, что казалось вовсе неуместным, – перевязанная пачка денег, на глаз, – несколько сотен долларов. Миссис Санторелли взяла пачку, сунула ее Саре и подтолкнула мою приятельницу к мужу. По высохшему лицу женщины катились слезы.

Так мы вскоре обнаружили причину странного поведения женщины: она решила, что Сара – медсестра. Часом раньше она отправляла своих четырех детей за помощью. Сара вновь проявила чудеса сообразительности и без лишних вопросов занялась несчастным мужем – у того обнаружилась сломанная рука, а все тело покрывали кровоподтеки.

– Джон, – твердо сказала Сара, – отправь Сайруса за бинтами, антисептиками и морфием. И скажи ему, что нам понадобится хороший чистый кусок дерева для шины.

В одно мгновение я выскочил из двери, пронесся мимо ворчавших германцев, пролетел через вонючий проулок и оказался на парадном крыльце первого корпуса. Сайрусу я прокричал распоряжение Сары, тот мгновенно пустил мерина в галоп, но мне на обратном пути один из бродяг грубо преградил дорогу толчком в грудь.

– Погодь минутку, – сказал он. – Зачем тебе все это барахло?

– Мистер Санторелли, – ответил я. – Он тяжело ранен.

Бродяга жестко сплюнул на мостовую.

– Чертовы фараоны! Я тебе так скажу, парень: макаронников я ненавижу, но чертовых фараонов ненавижу еще больше!

Рефрен вновь означал, что путь свободен. Наверху Сара уже успела где-то добыть теплой воды и к тому времени, когда я вернулся, промывала раны мужу Санторелли. Жена по-прежнему невнятно причитала, вскидывая руки к небу и периодически заходясь в плаче.

– Здесь было шесть человек, Джон, – сказала мне Сара, послушав ее несколько минут.

– Шесть? – спросил я. – Ты вроде раньше говорила о двух?

Сара кивком указала на кровать:

– Давай-ка ты мне поможешь немного, а то она опять начнет что-то подозревать.

Присаживаясь, я подумал: неизвестно, что пахнет хуже, грязный матрас или сам мистер Санторелли. Но Сару, похоже, ничего не беспокоило.

– Сюда точно приходили Коннор и Кейси, – сказала она. – Но кроме них, присутствовало еще два человека. И два священника.

– Священники? – переспросил я, забирая у нее горячий компресс. – Какого черта?…

– Один католический, один – неизвестно какой. Она определить затруднилась. Священники принесли деньги. Сказали, что это на похороны Джорджио. Остаток – этого они не сказали, но подразумевали – за молчание. Еще они распорядились не давать согласие на эксгумацию тела, даже если этого потребует полиция, и ни с кем об убийстве не разговаривать, особенно с журналистами.

– Священники? – спросил я снова, без особого рвения промакивая одну из ран Санторелли. – И как же они выглядели?

Сара перевела жене мой вопрос, выслушала и ответила:

– Один низкого роста, с большими седыми бакенбардами – это католик. Второй – худой и в очках.

– Во имя всего святого, что здесь делать священникам? – не унимался я. – И зачем им понадобилось не подпускать полицию? Ты же сказала, что Коннор и Кейси пришли сюда просто поговорить?

– Предположительно.

– В таком случае, что бы тут ни произошло, они в этом замешаны. Отлично. Теодора эта новость порадует. Готов поспорить, скоро в Управлении появится пара свежих вакансий на местах детективов. Но кем были оставшиеся двое?

Сара вновь перевела мой вопрос миссис Санторелли, которая в ответ затараторила так оживленно, что Сара ничего толком не поняла. Она спросила еще раз, но ясности не прибавилось.

– Видимо, я все же не настолько хорошо понимаю этот диалект, как считала раньше, – сказала в итоге Сара. – Она говорит, что оставшиеся двое не были полицейскими, но в то же время утверждает, что они были полицейскими. Я ничего не…

В этот момент в дверь громко постучали. Сара осеклась и мы все уставились на дверь. Миссис Санторелли шарахнулась прочь, я тоже не рвался в бой, однако Сара меня пристыдила: