Повелитель Вселенной

Их могут пощадить. Ее тешила эта надежда. Говорят, Угэдэй добр, он может сжалиться и пощадить их и зароет с отцом лишь их онгоны. Шаманы могут получить знамение, что великий хан не хочет, чтобы с ним зарывали девушек, что девушки должны остаться в живых и нарожать побольше воинов, которые будут сражаться за его наследников.

Она подумала, что это бесполезные мечты, которые лишь отягчат ее конец. Лучше приготовиться к смерти, а не тешить себя надеждами.

Тусклость раннего утра прошла. Чечек возвела очи к чистому голубому небу. Небо было безбрежным и безжалостным, а великий хан был Сыном Неба.

Тэнгри не обеспокоил ханскую процессию буранами и попридержал страшные ветры, которые могли скинуть всадников с седел. Звезды сияли так ярко, как никогда в жизни Чечек. На рассвете вид горного массива на севере внушил ей благоговейный страх. Странно, что она никогда не замечала, как прекрасна земля, даже теперь, когда сухой морозный воздух обещал суровую зиму. Она больше не боялась огромности степи, необъятных пространств, которые часто заставляли ее чувствовать себя уязвимой и беспомощной, не боялась темных лесов, где духи заставляют плутать. Долины меж холмов представлялись превосходными убежищами, спокойными, как теплая юрта. Духи реки спали подо льдом.

Всякий раз на рассвете шаманы приносили в жертву духу хана барана, и Чечек вдыхала запах горящей плоти. Когда ханши собирали других женщин обугливать кости и молиться, Чечек сидела с девушками, которые больше всех нуждались в утешении. Когда она шепталась с ними, ее собственные страхи отступали. Лишь просыпаясь и вспоминая, на что обречена, словно слыша это в первый раз, она обмирала в страхе, пока он не рассеивался.

Они были в пути уже шесть дней, когда ступили на болотистую почву у подножия Бурхан Халдун. Мужчины поскакали вперед, чтобы прорубить проходы в зарослях и вырыть могилу на лесистом склоне повыше. Болото замерзло на морозе, и дроги с кибитками прошли легко. В предгорьях массива были поставлены юрты, и началась подготовка к прощанию.

Хана похоронили на северном склоне большой горы, где деревья росли гуще и могила заросла бы быстрей. Были вырыты две ямы — одна для хана, а другая для животных, которых оставляли ему. Со склона хан будет смотреть на реку Онон, что текла на северо-востоке, где он провел большую часть детства.

Шаманы обошли широкие и глубокие ямы десять раз, напевая под рокот барабанов. Потом двинулись вокруг ям сыновья хана, братья, генералы, и многие молились сдавленными голосами. Тэмугэ-отчигин и Хасар-нойон рыдали, прильнув друг к другу. Женщины прошли вокруг могилы последними, их высокие головные уборы трепетали, когда они откидывали головы, выкрикивая скорбные слова. От костров возле могилы поднимался дым, наполняя воздух запахом горящего мяса, и Чечек показалось, что она видит духов, пляшущих в дыму и склоняющихся над жертвенной едой. У костров раскачивались шаманы, их руки и белые меховые воротники были забрызганы кровью. По сторонам могилы на шестах висели головы и бока четырех лошадей.

В день, определенный шаманами для похорон хана, Чечек и других девушек привели к шатрам ханш. Четыре любимых жены хана находились в одной большой юрте вместе с главными женами братьев хана и его сыновей. Шаманки в берестяных головных уборах, украшенных ястребиными перьями, сидели позади них.

— Я приветствую вас, — сказала девушкам Бортэ-хатун. — Я хочу, чтобы вы, которые будут иметь честь присоединиться к моему мужу, были на этом пиру вместе с нами.

Чечек вглядывалась в потемневшее лицо хатун. Складки над веками Бортэ почти закрыли глаза, ее сморщенные руки дрожали. Чечек посмотрела на ближайших девушек и поклонилась.

— Мы приветствуем тебя, мудрую и благородную хатун, и вас, почтенные госпожи, — пробормотала Чечек. Другие не говорили ничего. — Хоть мы и недостойны быть среди тех, кого хан любил больше всех, нам оказана честь быть приглашенными к вам.

Девушки уселись полукругом на войлочные ковры лицом к госпожам. Им подали блюда с мясом и кубки с кумысом. В юрте вскоре стало душно. От кумыса стало совсем жарко, и щеки Чечек запылали. Некоторые девушки пили жадно и то и дело подставляли кубки, чтобы служанки наливали еще.

— Я бы не выбрала для вас такую судьбу, — сказала Бортэ, — и мне жаль видеть, как такие молодые прощаются с жизнью, но мне хочется быть среди вас.

Чечек поняла, что она говорит правду. Если бы хан приказал, Бортэ-хатун оказалась бы в могиле, радуясь всем сердцем.

Чечек опустила глаза и взглянула на других знатных женщин. Есуй-хатун смотрела мимо девушек, словно видела что-то за очагом, а ее сестра Есуген прижалась к ней. Лица их были все еще похожи, но глаза Есуген беспокойно бегали, а у Есуй был отсутствующий взгляд. Красивые карие глаза Хулан-хатун блестели от слез. Она смотрела на молодых девушек, и у Чечек мелькнула мысль, что Хулан-хатун может попросить оставить им жизнь. Туракина, жена Угэдэя, подняла свою чашу, ее большие черные глаза были холодными. Только Сорхатани с ее задумчивыми глазами и беспокойным ртом, казалось, горевала так же глубоко, как и Бортэ.

— Вы успокоите дух моего мужа, — сказала Бортэ невнятно, чашу ее наполняли уже несколько раз. — Надо сказать вам, что хан был непохож на других людей.

— Он был величайшим из людей, — добавила Артай.

Чечек коснулась руки подруги.

— Я имею в виду, — продолжала Бортэ, — что он был мужчиной, который желал тела женщины, но и хотел, чтобы его любили.

Хулан-хатун подняла голову. Чечек знала, что хан любил ее больше любой другой из своих женщин. После смерти хана внутренний свет вновь озарил ее лицо, восстановив красоту, пленявшую его.

— Я говорю это, девушки, — продолжала Бортэ, — чтобы вы не боялись, когда ваши духи присоединятся к его духу.

Хатун закрыла лицо руками, потом дотронулась до служанки, которая быстро налила ей в кубок кумысу.

Шаманки тихо стонали. Туракина изящно коснулась пальцами своих век.

— Я была его тенью. — Голос был низкий и хриплый, как у старухи, но это говорила красавица Есуй. — Я оставалась с ним, пока он не велел мне выйти из шатра. Однажды он сказал мне, что если я не покорюсь ему когда-нибудь, то от меня останется мокрое место.

Есуген сжала руку сестры.

— Я до сих пор слышу его голос, — сказала Бортэ. — Когда я думала, что никогда больше не увижу его, он приехал за мной и освободил.

Голова Чечек кружилась от выпитого и жары в юрте. Она подумала, что так будет легче — она почти ничего не почувствует, когда ее уведут. Бортэ бормотала что-то бессвязное о прошлом, о тех временах, когда хан одерживал победы, и о давно прошедших страхах.

«Ты прожила свою жизнь, — нашептывал внутренний голос Чечек. — У тебя был муж, сыновья и внуки, свои радости и печали, а я никогда не познаю этого».

— Вы будете лежать с моим мужем, — говорила Бортэ-хатун, — как приказал мой сын. Я не могу изменить его указ, но когда я зажгу приношение духу хана, вам тоже будут принесены в жертву овцы. Любите моего мужа, как я любила, но и дружите друг с дружкой. Любовь мужчины привязывает к нему женщину и защищает ее, но именно дружба женщин становится отрадой, когда мужа нет в юрте.

Чечек будет присматривать за другими девушками в мире ином, как она пыталась делать это во время путешествия. Следующая жизнь очень похожа на эту. Все ее соплеменники верили в это — значит, так оно и есть. Хан будет охотиться с товарищами, как и в этой жизни, а они будут привязаны к юртам и стадам вместе с другими женщинами, которые будут служить им. Если думать все время о следующей жизни, то можно почти преисполниться желания покончить с этой.

Шаманы пришли за девушками в сумерках. Встав, Чечек покачнулась. Бортэ поднялась и прижала ее к себе.

— Ты храбрая, — бормотала Бортэ. — Мой муж будет доволен тобой.

Хатун отпустила ее и стала обнимать всех девушек подряд. Юная хорезмийка всхлипывала, а одна из киданьских девушек плакала в голос, но они покорно пошли с шаманами.