Бульвар

– Грубая ты, Саша, как медведь под развесистой клюквой, – нарочито посетовал Мишель, – у людей, может, творческий порыв, раут какой, или прилет музы, а ты так вот в лоб «блядки»… Ну, ничего не поделаешь, пойдем и мы с тобой на эти блядки…

«Очень хорошо, если он там не один, а еще лучше, если пьяный или обкуренный, – подумал Мишель. – Вот подняли б мы его среди ночи с постели, попробовали поговорить, завтра бы весь Город об этом знал, а так – заглянули на огонек, поблядовали и дальше пошли. Он про Сашу завтра и не вспомнит: была, не была? а если и заходила, то с кем и насколько?».

В подъезде запашок был поядренее, чем в подворотне, добавляя к уличному еще и кислую капусту, и прогорклое масло, и жаренную когда-то на этом масле рыбу. И деревянная лестница скрипела угрожающе под ногами, будто готовая развалиться. Но – лестница удержалась, позволила спокойно добраться наверх. На последнем этаже располагалась только одна квартира-студия, прикрытая хорошей, крепкой, звукоизолирующей дверью, из-за которой музыка слышна была даже слабее, чем во дворе. Но это – снаружи, а внутри квартиры, похоже, музыка полностью перекрывала другие звуки, даже – звуки певучего электрического звонка.

Правда, вскоре, когда Мишель уже начал злиться на неторопливость хозяина, дверь распахнулась, явив незваным гостям зрелище расхристанного пьяного художника, почему-то в одной рубашке и распущенном галстуке, без штанов и даже трусов, и в одном носке. «Модильяни недоделанный» минуту-другую в упор смотрел на Сашу, явно не узнавая ночную гостью, но потом глаза у него собрались, наконец-то, в кучку, и он вдруг заорал так, что штукатурка на потолке заколебалась, задумавшись – падать ей сразу или повисеть на своем месте еще немного.

– Александра!!! Ты к нам!!! И не одна!!! Приезжий? из провинции? что пишет? или сочиняет? или даже снимает? хотя – всё потом, что ж вы стоите, да еще и трезвые!!!

Квартира-студия представляла собой огромное по нормальным, человеческим меркам помещение, сейчас почти пустое, потому что мольберты, треноги под картины, штативы под фотоаппараты, многочисленный реквизит, нужный и не нужный, были раздвинуты по стенам, а кое-что просто свалено в дальний угол. Центральное место в помещении занимала огромное ложе, назвать которое кроватью не поворачивался язык, застеленное бархатными, парчовыми, ситцевыми, шелковыми покрывалами и простынями. Среди них пыхтели, сопели, барахтались, занимались любовью, отдыхали после этого и просто мирно спали человек десять, в основном полуодетых или совсем голых. Еще десяток гостей оккупировали импровизированный стол, составленный из десятка табуретов, стульев, кушеток, банкеток и прочей реквизитной мебели, собранной в квартире едва ли не из музеев и антикварных лавок. Причем, как успел заметить Мишель, гости не отказывали себе ни в одном удовольствии, изредка перемещаясь от стола к ложу и обратно, разумеется, те из них, кто еще был в состоянии держаться на ногах и представлять интерес для немногих присутствующих женщин. Подбор дам, непонятно каким образом попавших на эти блядки, был просто восхитительным: какая-то леди с аристократическими замашками и замедленными жестами хорошо ухоженных рук, в шляпке с густой вуалью, из-под которой выглядывал длинный костяной мундштук, с помощью которого курила, наверное, еще её прабабушка, в вечернем платье с умопомрачительным боковым разрезом до талии, правда, в порванных слегка чулках, соседствовала с несколько потасканной абсолютно голой девчушкой лет двадцати, пьяненькой, с резким визгливым голосом и манерами портовой шлюхи, стряхивающей пепел со своей сигареты в близлежащие тарелки с закуской, а рядом с ними развалилась, с трудом удерживаясь на стуле, довольно известная в Городе певичка в своем концертном костюме, состоящем из длинных, до середины бедер, ботфортов, кожаных шорт и такого же лифчика, впрочем, сейчас лифчик на ней отсутствовал, являя мужским и не только взглядам крепкие, с избытком насиликоненные груди. Остальных дам трудновато было разглядеть в слабом освещении среди покрывал, простыней и мужских тел на ложе, но Мишелю хватило и увиденных возле стола.

Над всем этим художественным безобразием звучала из роскошного, совсем не вписывающегося в обстановку дорогого музыкального центра негромкая, неуловимо знакомая, но так и не определенная Мишелем, музыка.

Не ожидая специального приглашения и ведя себя в доме «Модильяни» вполне по-хозяйски, Саша прошла к столу, приняла из рук кого-то из мужчин стакан вина и принялась наваливать на разовую тарелочку в изобилии расставленные мясные закуски. Видимо, в этой компании еде предпочитали вино, впрочем, и в нем нехватки не наблюдалось.

Хозяин дома начал говорить, повышенным тоном стараясь привлечь всеобщее внимание, какой-то длинный, затейливый и витиеватый тост в честь Александры, но сбился и дважды успел выпить пока кое-как закончил речь. Пристроившись за спиной Саши на колченогом подобии стула, Мишель изображал чуть подгулявшего, но совсем не случайного в этой компании человека, и тоже старательно отдавал дань мясному. Но потом непринужденный разгул увлек и его, впрочем, без потери контроля над собой, просто Мишель, ощутив что в этом доме ему и Саше ничто и никто не угрожает, позволил себе слегка расслабиться, не вслушиваясь в несомый со всех сторон бред про гениальность, видение художника, препоны и рогатки официальной и неофициальной цензуры, про извращения и развращения, позволяемые себе присутствующими и отсутствующими общими для компании знакомцами.

К Мишелю подсела голенькая шлюха и принялась, подливая в стакан коньяк, выспрашивать, чем он занимается, откуда родом, чего в этой компании делает, напирая, вообщем-то, на его финансовое состояние. «Вот ведь глаз-алмаз у девочки, – подумал Мишель, спокойно выпивая дозу за дозой, – пьяная в стельку, совокупилась уже с двумя гостями на моих глазах, а все равно выбирает того, кто покредитоспособнее…» В это время насытившаяся Саша с ранее данного позволения Мишеля обольщала хозяина, стараясь не очень явно узнать у него адрес полицейского, который когда-то помог ей.

– Деточка моя, – пьяно бормотал художник, – ну, я же ему завтра же позвоню, он прилетит к тебе, как миленький, на крыльях половой любви и сделает яростный кунилингус…

– Я сейчас хочу, – капризничала Саша в привычной для богемы манерности.

– Кунилингус? – встряхнул пьяной головой хозяин.

– Ох, божечки, зачем мне твое лизание, мне его адресок нужен… только и всего-то…

– Александра, ты хочешь мне изменить, и прямо сейчас! А главное, с кем!!!

Мишелю показалось, что хозяин разрыдался в искреннем, пьяном горе, но уже спустя секунду художник шептал Саше, задевая ее ушко мокрыми от вина губами:

– …там дворик такой, маленький, и домик совсем одноэтажный… я и был-то всего разок… но память! моя память меня никогда не подводила… на мою память всегда можно положиться… положись на мою память и…

Потом как-то все смешалось в комнате, музыка сменилась на более бодрую, ритмичную и громкую, странно замигал свет, и праздничную вакханалию накрыл чей-то мощный бас: «Оргия! Дамы и господа! Оргия! Живем один раз!!!»

Зазвенели в который уже раз стаканы, грохнулся в углу на сваленный реквизит кто-то из гостей, подняв тучу пыли, остальные повскакали с мест, допивая вино и коньяк, и перемещаясь к центру студии, в котором парочки, троечки, четверочки уже начинали, то ли танцевать что-то непристойно-развратное, то ли пытаться пристойно и благонравно совокупиться стоя.

Крепко вцепившись в рукав куртки, Саша вытащила из этого смятения чувств и тел Мишеля, протолкнула его через всю студию к выходу и принялась шарить по замкам, обильно украшающим дверь с внутренней стороны. «Открывай, я сейчас», – Мишель снова нырнул в круговорот обнаженных, полуобнаженных, и полностью одетых тел и через пару десятков секунд вернулся с какими-то тряпками в руках, но Саша не успела разглядеть их, потому что в этот момент наконец-то нашла тот единственный закрытый замок и выпустила себя и Мишеля на свободу.