Страница 9 из 16
Во второй половине дня семнадцатого февраля 1984 года в служебном кабинете Лагодина раздался телефонный звонок. На проводе был полковник КГБ Остоженский.
– Всеволод Петрович, у меня к вам очень важное и конфиденциальное дело, – сказал он таинственно. – Я напал на след такого преступления, что вы только ахнете. Замешана вся верхушка нашего города, сразу можно взять их всех с поличным. Нам нужно увидеться как можно быстрее. Однако надо соблюдать конспирацию, поэтому прошу вас никому не рассказывать о моем звонке. Я сейчас назову вам адрес и прошу вас приехать сегодня по нему к девяти вечера. Только не на служебной машине. И вообще, за вами могут следить, так что адрес не записывайте, а запомните: улица Коммунаров, дом 26, квартира 14...
Лагодин, завершив разговор с Остоженским, почувствовал, что у него отлегло от сердца. В последнее время, как казалось прокурору, все шло наперекосяк – задержанных пришлось отпускать, улики, которые казались ему неопровержимыми, вдруг становились совершенно бесполезными. И тут еще смерть Юрия Владимировича... Лагодину уже звонили из Москвы, сказали, что надо сбавить темп, мол, нечего устраивать новый террор – новый генсек Черненко не желал резких перемен.
Отпустив шофера, прокурор на трамвае номер пять доехал до остановки «Городской парк», предпоследней на маршруте, оттуда рукой было подать до улицы Коммунаров. Ну прямо-таки игра в разведчиков! Конспиративная квартира, как будто он – профессор Плейшнер, а Остоженский – Штирлиц... Интересно, какого рода документы представит ему полковник?
Нужный дом оказался длиннющей пятиэтажкой с огромным количеством подъездов. Ему требовался первый подъезд, последний этаж. Вот и выкрашенная зеленой краской деревянная дверь с тусклой табличкой «14». Лагодин не успел даже нажать на кнопку звонка, как дверь распахнулась – на пороге стоял Остоженский.
– Быстрее! – сказал он шепотом. Прокурор шагнул в темный коридор. Но еще до того, как глаза Всеволода Петровича успели привыкнуть к мраку, на голову ему обрушилось что-то тяжелое, и Лагодин потерял сознание.
Склонившись над лишившимся чувств прокурором, Остоженский (он был в перчатках и в черном тренировочном костюме) обшарил карманы пальто Всеволода Петровича. Оттащив его в туалет, вышел, скрылся в одной из комнат квартиры, вернулся обратно, держа пистолет с глушителем. Вложив оружие в руку прокурора, поднес пистолет к виску Лагодина и без малейшего колебания спустил курок. Раздался приглушенный хлопок... Прокурор был мертв.
Остоженский неторопливо открутил глушитель, положил его в карман штанов и принялся работать над трупом. Это было не первое убийство, совершенное им в тот день – в спальне находилась задушенная им же около получаса назад женщина. Но всем предстояло думать, что ее убийцей является не кто иной, как покойный прокурор Лагодин.
Полковник тщательно разработал операцию по уничтожению. Лагодина. Конечно, можно было, выманив его на окраину города, напасть на прокурора в городском парке и представить все как обыкновенное разбойное нападение. Убийцу никогда бы не нашли, невзирая на все старания. Однако что бы это дало? Ровным счетом ничего. Лагодин бы стал после смерти героем, а Остоженскому требовалось скомпрометировать Всеволода Петровича. Поэтому Всеволоду Петровичу предстояло не просто умереть – он должен был после смерти превратиться в парию, отверженного, изгоя. О нем предпочтут забыть, его имя вымарают из списка прокурорских работников. Скомпрометировав Лагодина, Остоженский скомпрометирует и его расследование, которое никогда не будет доведено до конца.
Настя получила еще одно, правда, очень короткое, письмо от Максима. Тот сообщал ей, что им, к сожалению, придется расстаться, так как они не подходят друг другу. Послание стало для Насти громом среди ясного неба, и она считала, что жизнь ее окончательно разрушена. Но девушка и не подозревала, что ее теперешнее горе – только начало всех несчастий...
Отец часто возвращался домой поздно ночью, иногда даже под утро, потому что ему требовалось работать с бумагами. Его всегда привозила служебная машина. В тот вечер он снова задержался, и Галина Сергеевна позвонила в прокуратуру, чтобы узнать у мужа, когда примерно ждать его домой. Дежурный ответил ей, что Всеволод Петрович ушел в начале девятого и обратно не возвращался. Шофера он отпустил, сказав, что ему требуется уладить кое-какие частные дела.
Галина Сергеевна взглянула на часы – стрелки показывали четверть первого ночи. Странно, путь от прокуратуры, даже если добираться не на служебной машине, а на общественном транспорте или идти пешком, до их расположенного в самом центре города дома занимает не более пятнадцати-двадцати минут. Но если Сева ушел в начале девятого, то почему он все еще не дома, хотя прошло около четырех часов? И что за «частные дела» могут быть у него?
Дочка заперлась у себя в комнате, и Галина Сергеевна слышала приглушенные рыдания, однако Настя наотрез отказалась разговаривать с матерью. Ну, что поделать, переходный возраст, наверняка у девочки очередная любовная драма.
Галина Сергеевна с толстой монографией, посвященной философам Ренессанса, уселась в кресло, закуталась в плед и принялась ждать мужа. Она дала себе слово, что не заснет, однако так уж получилось, что вскоре женщина начала клевать носом и погрузилась в сон. Разбудила ее резкая трель дверного звонка – Галина Сергеевна подскочила, уронила на пол монографию, едва не споткнулась о массивный том и кинулась к двери, бросив предварительно взгляд на настенные часы – они показывали без десяти пять. Сева вернулся!
Но на пороге стоял не Сева. В команде из нескольких мужчин Галина Сергеевна сразу признала не простых гостей, а людей, работающих в органах. Один из них, ткнув ей в лицо развернутым удостоверением, сказал:
– Гражданка Лагодина, вот постановление прокуратуры о проведении в вашей квартире обыска.
Галина Сергеевна нервно рассмеялась:
– Не понимаю, в чем дело, товарищи! Вы, наверное, ошиблись дверью. Мой муж – прокурор города...
Но ее никто не слушал. Мужчины шагнули в квартиру и тотчас бросились к шкафам и комодам. Кутаясь в плед и близоруко щурясь, Галина Сергеевна пыталась прочитать постановление прокуратуры.
– Это какая-то чудовищная ошибка! Вы должны связаться с моим мужем, – заявила она, – или с его заместителями. И вообще, что вменяется нам в вину?
– Там все написано! – нелюбезным тоном отозвался один из незваных гостей. – Где кабинет вашего покойного мужа?
Галина Сергеевна, вскрикнув, потеряла сознание. Она пришла в себя от того, что кто-то совал ей под нос ватку, пропитанную нашатырем. Над ней склонился профессор-гинеколог, сосед по лестничной клетке, который, как оказалось, выполнял функции понятого.
– Галина Сергеевна, миленькая, с вами все в порядке? – бормотал участливо профессор, но Лагодина, не слушая его, простонала:
– Что с моим мужем? Прошу вас, скажите мне, что с ним? Почему тот субъект сказал, что... что Сева умер...
Появились и медики. Насупленная медицинская сестра подошла к Галине Сергеевне.
– Сейчас мы сделаем вам укольчик, и все будет хорошо.
– Я не хочу никаких укольчиков! – крикнул та. – Скажите, что с моим мужем! И оставьте меня в покое!
– Вам необходимо успокоиться, – заявила медсестра.
Галина Сергеевна возмущенно завопила, и внезапно ее скрутили два дюжих санитара. Медсестра с поразительной ловкостью всадила ей в предплечье иглу и сказала:
– Ну вот, сейчас вы почувствуете себя намного лучше.
Перед глазами Галины Сергеевны все закружилось, лица смешались в фантасмагорическую картину: узкие губы медсестры, седая бородка клинышком соседа-профессора, одинаковые наглые хари тех субъектов, что проводили обыск, и посередине всего этого испуганное лицо Насти, замершей посреди гостиной.
Галина Сергеевна открыла глаза и подумала, что сон, который ей привиделся, был самым мерзким и глупым из всех, что ей когда-либо доводилось видеть.