Страница 4 из 8
Фузина, которую упоминает в своих «Мемуарах» французский хроникер XV–XVI веков Филипп де Коммин, — это селение на «твердой земле», расположенное на западе от Венеции. Именно туда обычно прибывали все, кто хотел добраться до Венеции. Там кареты приходилось оставлять и пересаживаться на лодки или на паром, чтобы переправиться через лагуну. Примерно так же в город можно было попасть через Местре (с северо-запада) и Кьоджу (с юга).
Изначально среди болот Венецианской лагуны было разбросано множество мелких островов — Мурано (Murano), Бурано (Burano), Торчелло (Torcello) и др. — и шесть десятков едва выступавших из воды островков архипелага, сгруппировавшихся вокруг излучины бывшей реки, которая превратилась в Большой Канал.
В последнее время население Венеции уменьшилось почти наполовину — с 108 тысяч до 64 тысяч человек. В самом деле, жить в вечно сыром промозглом городе с его сумасшедшими ценами на недвижимость стало практически невозможно. В XVIII же веке Венеция являлась густонаселенным (около 190 тысяч жителей по тем временам — это было очень прилично) и еще очень богатым городом, где было принято веселиться и, не думая, сорить деньгами. Венецианцам всех родов и сословий чужда была экономия, они предпочитали жить одним днем, ни в чем себя особо не ограничивая.
Филипп Моннье («Венеция в XVIII веке»):
«Расслабленные миром; более не вмешиваясь в интересы и споры вокруг себя; сохраняя перед лицом спорящих или дерущихся держав позицию сооруженного, а больше безоружного мира; проводя внешнюю политику любезности и учтивости; следуя внутренней политике снисходительности и попустительства; беседуя с послами, проживающими в ее дворцах, лишь о вздоре приятного ничегонеделания и как будто приобретя за весь свой долгий опыт лишь бесконечную недоверчивость и дипломатическую проницательность старика, Республика более не имеет другой истории, кроме истории счастливых народов».
Ален Бюизин («Казанова»):
«На самом деле XVIII век во многих отношениях — настоящий ренессанс, просто благодать после ужасающих несчастий века XVII: крупного экономического кризиса с 1620 года, страшной чумы 1630 года, унесшей за полгода 80 тысяч человек, падения Кандии 5 сентября 1669 года и потери Крита, самого последнего уголка чудесной торговой империи, которую основала Венеция на левантийском побережье Средиземного моря, землетрясения 4 марта 1678 года, нанесшего значительный ущерб. После стольких страданий, проигранных войн, общего обеднения, эпидемий мрачного и зловещего XVII века век XVIII был пережит венецианцами как возрождение…
После суровых испытаний XVII века нужно наслаждаться жизнью, развлекаться, забавляться, смеяться, «карнавалить». Если венецианцы считают, что имеют право вести веселую и легкую жизнь, то не потому ли, что сознают: их история уже позади?»
Несмотря на все проблемы, знатные венецианские вельможи жили в шикарных палаццо на Большом Канале, с мраморными колоннами и внутренним убранством, стоимость которого смело можно назвать верхом расточительства. Там устраивались концерты, театральные представления, давались бесконечные балы и, конечно же, завязывались любовные интриги. Там пили, ели, играли в карты и кости. Никто и думать не желал о завтрашнем дне. Представители более низких слоев населения, естественно, не обладали подобными хоромами, но, в своей общей массе, их жилища были вполне приличными — разве что они не находились в престижном центре города.
Филипп де Коммин («Мемуары»):
«Затем посадили меня на другие суда, которые они называли пьятто и которые гораздо больше первых; два из них были обиты алым атласом и застелены коврами, и в каждом из них помещалось сорок человек. Меня усадили между двумя послами (а в Италии почетно сидеть посредине) и провезли вдоль большой и широкой улицы, которая называется Большим Каналом. По нему туда и сюда ходят галеры, и возле домов я видел суда водоизмещением в 400 бочек и больше. Думаю, что это самая прекрасная улица в мире и с самыми красивыми домами; она проходит через весь город.
Дома там очень большие и высокие, построенные из хорошего камня и красиво расписанные, они стоят уже давно (некоторые возведены сто лет назад); все фасады из белого мрамора, который привозится из Истрии, в 100 милях оттуда; но много также на фасадах и порфира, и серпентинного мрамора. В большинстве домов по меньшей мере две комнаты с позолоченными плафонами, с богатыми каминами резного мрамора, с позолоченными кроватями, с разрисованными и позолоченными ширмами и множеством другой хорошей мебели. Это самый великолепный город, какой я только видел, там самый большой почет оказывают послам и иностранцам, самое мудрое управление и торжественней всего служат Богу. И если у них и есть какие-либо недостатки, то уверен, что Господь простит им за то, что они проявляют такое почтение к служению церкви».
Филипп де Коммин в своих «Мемуарах» отмечает суда пьятто (от итал. piatto — плоский). Так в Венеции назывались плоскодонные суда, предназначавшиеся в основном для разгрузки и погрузки других судов, стоявших на рейде. Называет он и галеры, а существовали еще и большие паромы (targhetto), и многие другие виды судов (Теофиль Готье, например, в своей книге об Италии использует термины «гондолы-омнибусы» и «барки»), без которых сообщение Венеции с материком («твердой землей» — terra ferma) было бы невозможно.
Дени де Лаэ-Вантеле («Описание Венецианской республики»):
«Зрелище сего города всегда удивительно; издалека кажется, что он наполовину погружен в воду, однако, по мере приближения, замечаешь, как из воды вырастают зачарованные дворцы, и ты уже не перестаешь восхищаться великолепием его построек и причудливыми изгибами его каналов, служащих улицами, отчего весь город делается единым водным лабиринтом».
Посол короля Людовика XIV Дени де Лаэ-Вантеле сравнивает Венецию со сказочным городом из страны фей. С точки зрения шевалье Луи де Жокура, Венеция не «вырастает из воды», а «качается на волнах», подобно адмиральскому флагману. Писатель XVIII века Анж Гудар называет Венецию «огромным каменным кораблем, который природа и человеческий гений удерживают на якоре вот уже тринадцать столетий». Лорд Байрон писал о Венеции, что ее дворцы «стремятся выйти на сушу».
Джордж Байрон («Паломничество Чайльд-Гарольда»):
Первое, что бросалось в глаза на венецианских узких улочках и площадях, — это причудливое смешение людей разных национальностей и общественных сословий. Богатые и бедные, патриции, представители церкви, средний класс и простой люд — все, как ни странно, прекрасно уживались друг с другом. Но так обстояло дело только на первый взгляд. На самом деле социальные барьеры конечно же существовали, а реальная власть была сосредоточена в руках немногочисленной местной знати. По сути, венецианские патриции являлись закрытой кастой, ревностно хранившей свои привилегии, доставшиеся им с древних времен, благодаря коммерческим манипуляциям, о которых не принято было вспоминать в приличном обществе.
Смешение больших масс людей всегда провоцирует преступность, нападения более бедных на более богатых. В Венеции имело место и это, причем если многочисленные наемные убийцы, о которых писали хронисты, остались в XVII веке, то банальное воровство и грабежи на улицах и даже в церквях стали весьма частым явлением. Городские власти пытались бороться с этим, освещая улицы фонарями, что должно было позволить запоздалым путникам спокойно попасть домой. Дело это было недешевое, но оно не всегда себя оправдывало.
2
Перевод В. Левика.