Дитя любви

В Эйот Аббас мы прибыли в середине января. Это был великолепный дом, который получил в наследство от своего старшего брата Грегори Стивенс. Вокруг раскинулись прекрасные места — природа здесь была более пышной, нежели в Эверсли, ибо сюда не доходил этот холодный восточный ветер, от которого мы так страдали.

Дом располагался в холмистой местности, примерно в миле от моря, так что из верхних окон можно было увидеть блеск его волн. Оттуда же был виден и остров, известный под именем Эйот, от которого дом и получил свое имя. Когда-то он был очень большим — там даже был монастырь, который разрушили во времена разброда. Но теперь время брало свое, и на поверхности острова виднелись лишь руины монастыря. Мы несколько раз плавали туда. Остров всегда казался мне местом странным и загадочным, было в нем что-то сверхъестественное. И, конечно же, по всей округе ходили слухи об огоньках, временами появляющихся там, и загробном звоне колоколов.

Эйот Аббас был уже довольно стар: его построили во времена Елизаветы — здание в виде буквы «Е», большой центральный зал, крыло западное и восточное, по краям, естественно, башенки из красного кирпича, чудесно гармонирующего с яркой зеленью сада. У этой земли еще сохранилась первозданная красота, так как за ней не слишком ухаживали. Неподалеку был фруктовый сад, куда мог пойти каждый, кто жаждал уединения. Во время моих посещений Харриет я любила приходить туда с какой-нибудь книгой и сидеть под своей излюбленной яблоней. С Эйот Аббасом у меня связаны многие счастливые минуты. Харриет, подобно королеве, правила всем домом, а остальные вели себя так, будто для них величайшая из радостей жизни — служить ей. Грегори, казалось, так и не мог оправиться от потрясения, когда она согласилась выйти за него замуж. Бенджи постоянно поддразнивал ее, но было видно, как сильно он ее обожает, хотя она никогда особо о нем не заботилась. Ему было одиннадцать лет, и ни от каких запретов он не страдал, может, именно поэтому он так радовался жизни!

В этой семье никогда не случалось недомолвок, не было никакой натянутости в отношениях. Харриет никогда не отличала детей от взрослых, слово «возраст» было под запретом: о нем она предпочла забыть, что всех нас очень устраивало.

Когда мы подъехали, слуги уже ждали нас. Они приняли наших лошадей, сняли с них сумки, и мы вошли в дом. Харриет дома не было. Она поехала прогуляться со своим гостем.

— Вы свою комнату знаете, мисс Присцилла? — сказал Мерсер, слуга Харриет, работавший у нее еще в ту пору, когда она выступала в театре. — А мисс Конналт я поселю в соседней.

— Хорошо, Мерсер, — ответила я. — Я отведу мисс Конналт наверх.

По лестнице мы поднялись к нашим комнатам. Харриет, став хозяйкой Эйот Аббаса, все перестроила, а основными цветами, которые она выбрала, стали алый, пурпурный и золотой. «Харриет надо поручить подбирать цвета для королей», — так отреагировала на это моя мать.

Моя спальня была выдержана в пурпуре: пурпурные занавеси на кровати, пурпурные коврики на полу, пурпурные шторы. В комнате же Кристабель преобладали голубые и лиловые оттенки. Я заметила, как Кристабель потрясена богатством окружающим ее, и видела, как ей льстило, что обращаются с ней не как с воспитательницей. Это много для нее значило, особенно после того, что произошло между ней и Эдвином.

Мерсер принес нам воды помыться с дороги, что мы и сделали, после чего переоделись, а к тому времени вернулась и Харриет. Я сразу услышала ее голос. Так было всегда — будто звуки труб должны приветствовать ее прибытие.

Я выбежала из комнаты на лестницу. Она была уже в холле, а рядом с ней, еще более красивый, чем я могла представить себе, стоял Джоселин. Несколько секунд, замерев на месте, я рассматривала их. Меня захлестнуло чувство радости.

А потом Харриет заметила меня:

— А, мое милое дитя! Присцилла, любовь моя, немедленно спускайся! Я хочу поприветствовать тебя и представить Джону Фрисби!

Я кинулась вниз по лестнице. Она закружила меня в своих объятиях, а я крепко прижалась к ней. В своей амазонке она выглядела настоящей красавицей. Платье было бледно-серого цвета, а шею украшал темно-голубой шарфик, под цвет глаз. «Никогда и ни у кого не видела я таких глаз, как у Харриет, — сказала однажды мать. — Думаю, в них-то и кроется секрет ее очарования». Глаза были необыкновенно красивы — темно-голубой оттенок, густые черные ресницы и такие же, умело подчеркнутые, темные брови. Ее волосы, вьющиеся и пышные, были почти смоляного оттенка. На этом контрасте и строилась красота Харриет — голубые глаза, черные волосы и белоснежная кожа, к тому же прямой тонкий нос и идеальные белые зубы. Но все-таки ее бьющая через край энергия, ее игра страстей и любви, которую она без оглядки дарила каждому, кто бы ни пожелал, именно это сделало ее такой, какой она есть, — женщиной, которой прощалось все, что никому другому никогда бы не сошло с рук!

— Харриет — нечто большее, чем сама жизнь! — говаривала мать. — Ее нельзя судить по обычным меркам!

И это было правдой. Она постоянно что-то замышляла, она была эгоистичной, но одновременно и щедрой. Ее очарование служило ей залогом жизни, ее способностью выпутаться из любой неловкой ситуации, обойдясь самой малой ценой, и, более того, оно давало ей интерес к жизни и постоянное возбуждение. Она жила, не задумываясь о будущем, с жаром, и все, кто находился вокруг нее, мигом втягивались в этот водоворот. Рядом с Харриет невозможно было хмуриться, и поэтому вокруг нее постоянно крутилось множество людей.

Оба ее сына были рождены вне брака. Ли родился, когда она была еще не замужем. Его отцом был первый муж моей матери, и, лишь благодаря очарованию Харриет, моя мать, которая была безумно влюблена в своего мужа, теперь не испытывала к Харриет никакой ненависти. Посчитав Ли обузой, Харриет отказалась от него, когда ему было всего несколько месяцев от роду, оставив его на воспитание моей матери! Спустя несколько лет Харриет вновь вошла в семью Эверсли, выйдя замуж за дядю отца, который был намного старше ее! И тогда она родила Бенджи, но, как оказалось, он был сыном Грегори Стивенса, который в ту пору был в доме воспитателем! А когда ее муж умер, и Грегори получил титул и состояние, она вышла за него замуж! Бенджи сменил свою фамилию с Эверсли на Стивенс, и Харриет стала любящей женой и матерью.

Я боялась даже взглянуть на юношу, что стоял рядом с ней. Я сказала:

— Харриет, ты, как всегда, прекрасна!

— Спасибо, милое дитя! Познакомься с моим другом, Джоном Фрисби! Джон, это моя… ну, в общем, родственные связи здесь весьма сложны, и мне бы потребовались перо и огромный лист бумаги, чтобы объяснить! Но я все равно нежно люблю ее, и мне хотелось бы, чтобы вы познакомились поближе!

Ее прекрасные голубые глаза смеялись, когда Джоселин взял мою руку и поцеловал ее. Мы улыбнулись друг другу, и я торжествующе подумала:

"Ничего не изменилось! Все так, как было! Он все еще любит меня!» И я почувствовала себя безумно счастливой.

По лестнице спускалась Кристабель, и я заметила оценивающий взгляд Харриет.

— О, а вот и мисс Конналт! — сказала я. — Кристабель, это леди Стивенс!

Харриет была очаровательна, и я увидела, как Кристабель вспыхнула от удовольствия, что ее так принимают.

— Добро пожаловать, моя дорогая! — сказала Харриет. — Я обожаю, когда у меня в доме много молодежи! Присцилла мне много о вас рассказывала, а теперь познакомьтесь с Джоном, он так желал встретиться с вами!

А потом Харриет наклонилась ко мне и прошептала:

— Все отлично! Ты хорошо играешь! Нам надо сохранять осторожность, сама знаешь, слуги постоянно подслушивают.

— Да, — в ответ прошептала я. — Спасибо, Харриет, спасибо тебе!

Она пожала мою руку.

— Ну, как с вами здесь обращались? Мерсер доставил вам все необходимое? Я подумала, что тебе захочется, чтобы мисс Конналт была рядом с тобой!

— Это было очень мило с вашей стороны, — произнесла Кристабель.

— Ерунда, я была рада услужить вам! Мерсер накрыл стол? Вы, должно быть, проголодались?