Золото Маккены

Ему почудилось, пока он глядел на старика индейца, будто след ироничной улыбки промелькнул в морщинистых чертах лица. Старик согласно кивнул в ответ и заговорил с неожиданной энергией:

— Ну конечно же, понимаю, сын мой. Это ты не понимаешь.

— Что? — переспросил Маккенна с досадой. — Что такое ты хочешь сказать?

Апаче внимательно на него посмотрел.

— Скажи, я очень стар, Маккенна? — спросил он.

— Да, очень. И что?

— Лжём ли мы друг другу, говоря оба, будто знаем, что я умираю?

— Нет, не лжём: мы знаем, что должно случиться.

— Так что же, зачем мне лгать тебе о Золотом Каньоне? Старый человек умирает. Молодой, пусть другого цвета кожи, стал ему другом. Старый человек желает отплатить молодому за то, что тот не оставил его в последний час. Станет ли он лгать последнему другу, которого знал на земле?

Маккенна виновато покраснел.

— Конечно, нет, — сказал он. — Прости меня.

— Значит, ты поверил мне насчёт золота?

Маккенна покачал головой.

— Нет, старик, — сказал он. — Я не стану лгать тебе, ведь и ты мне не лжёшь. Бытует не меньше тысячи подобных сказок о затерянном Золотом Каньоне.

На сей раз Маккенна был уверен, что уловил мимолётную улыбку, и подался вперёд, с подобающим уважением вслушиваясь в речь старика, слабую цепочку слов.

— Да, Маккенна, мой друг, это верно — куда больше тысячи подобных историй мы знаем, правда? Но есть только один каньон. Ага! Наконец-то я вижу, что ты затаил дыхание и ждёшь, что я скажу. Я скажу тебе, раз ты придвинулся ближе, я знаю, что ты услышишь. Так слушай же: карта, которую я тебе начертил, была нарисована моему отцу его отцом, она оставлена племенем в нашей семье на сохранение — одной только нашей семье — коренными апачами.

— Погоди, — промолвил тихо Маккенна. — Все эти годы я считал, что только в роду вождя Нана знали эту тайну.

— Верно, — подтвердил старик. — Я родной брат Нана.

— Мадре! — выдохнул Маккенна. — Неужто так и есть?

Но древний апаче по имени Энх, изборождённый морщинами, отбившийся Луговой Пёс из рода вождя Нана, уже сказал своё последнее слово индейской благодарности.

Когда Маккенна обратился к нему по имени, тронув за тонкое плечо, тот не отозвался. Подёрнутые пеленой чёрные глаза его в последний раз озирали пустынный край, столь им любимый; отныне они будут глядеть на него вечно.

— Прощай, с Богом, — промолвил Маккенна и закрыл глаза старику.

Вновь уложив тело у ручья на потрёпанное одеяло, он медленно поднялся. У него было три возможности. Он мог накрыть старого индейца обломками камней там, где тот лежал. Он мог перенести его дальше в расщелину у истоков ручья, назад, в обнажённое жёлтое кольцо холмов Яки, и там устроить ему более достойное погребение. Он мог просто оставить его лежать, чтобы племя нашло его и похоронило по-своему, когда станет проходить мимо.

И тут, пока он стоял так, размышляя, он уловил позади негромкую осыпь камешков по склону гребня, окаймлявшего ручей, отделявший его от открытой пустыни.

Тогда с большой осторожностью Маккенна стал оборачиваться лицом к источнику звука. Он успел как раз, чтобы увидеть, как с полдюжины разбойников замерли, скорчившись, согнув колени, ожидая с ружьями наперевес.

Он догадывался, что его выследили издалека и окружили, отрезав от пустыни, чтобы узнать, что делает одинокий белый человек на запретной территории. Чего он не мог взять в толк — это причина, которая побудила их удержаться от стрельбы, когда он стоял спиной, пока они приближались. Не мог он понять и того, что заставляло их медлить сейчас. Но он был твёрдо уверен — на то была причина. Её можно было ощутить, как ощущают смерть в затянувшемся молчании.

Позади него разбойники застыли в неподвижном напряжении, подобно бурым пустынным волкам. Их широкие рты полуобнажали крепость белых зубов. Скошенные щелью глаза в сгущающихся сумерках горели голодным огнём.

После долгой-долгой паузы Маккенна осторожно кивнул и сказал их предводителю:

— Привет, Пелон. Рад повидаться. Отчего ты не выстрелил мне в спину, когда было удобно? Отчего не застрелишь сейчас, в живот? Может, и ты тоже состарился?

2

Метис с гор Монте

Пелон улыбнулся, и Маккенне захотелось, чтоб он не делал этого.

— Что ж, — ответил отщепенец-апаче, — я не сказал бы, что состарился. Но, конечно, стал старше, чем был, а? И ты ведь тоже, Маккенна?

— Почему же нет? — пожал плечами золотодобытчик. — Только доброе вино становится лучше с годами. Отчего же ты не застрелил меня?

— У меня была причина.

Маккенна кивнул, оттягивая время, чтобы уяснить ситуацию и прикинуть, что он должен и мог бы сделать.

Франсиско Лопеса, иначе Пелона, он знал уже одиннадцать лет. Он был наполовину мексиканец, наполовину апаче — метис с гор Монте, этой длинной, прекрасной в своей дикости горной гряды, уходящей в Мексику с американского Юго-Запада. В груди он носил двойной заряд ненависти к белым, унаследованный с обеих сторон своей родословной. Эта ненависть стала образом жизни, Она стала его единственной целью. Он был ей бесконечно предан. Из этого Маккенна мог заключить, что те, кто решился стать товарищами в его предприятия, разделяют с ним эту веру. Один лишь беглый взгляд, который он позволил себе бросить на спутников Пелона, подтвердил его естественные подозрения. Двое из пяти выглядели мексиканцами, трое были апачи. Опытные бандиты, они были одеты в мягкие ноговицы типа «сонора», с кожаными патронными лентами, в выцветшие хлопчатой ткани рубахи и либо широкие круглые сомбреро, либо ярко окрашенные индейские платки-повязки. Каждый имел по винтовке с двумя револьверами.

— Я полагаю, — сказал наконец Маккенна, — что у тебя и правда была причина. Предполагаю также, что я знаю какая и что она по-прежнему существует.

Он позволил себе не пояснять этого заявления. В тоне беседы, проходящей на столь изящном языке, как испанский, Пелон учтиво выдержал паузу. В течение этой паузы он и Глен Маккенна разглядывали друг друга, обновляя старые оценки и воскрешая воспоминания.

Маккенна, как обнаружил Пелон, имел всё ту же, что и прежде, рыжую бороду и доброжелательные, ясно-синие глаза. Он сохранил также всё тот же беззаботно-мягкий вид и вежливость, которые Пелон считал плохими путеводителями по окружающей реальности. Если Маккенна и набрал лишний фунт веса, Пелон не смог бы сказать, где именно этот фунт осел. Он по-прежнему был поджар и строен в бёдрах, широк и развит мускулами в плечах. В целом к тридцати годам белый золотодобытчик остался всё тем же спокойным горным инженером, каким был и в двадцать лет. Его восточное воспитание и образованность «выгорели» под солнцем за последующий десяток лет, но Пелон по-прежнему ощущал огромную разницу между собой и задумчивым мужчиной шести футов роста, ожидавшим сейчас его реакции.

Со своей стороны, Глен Маккенна увидел перед собой человека лет сорока и довольно плотного. Начиная с плоских, носками внутрь ступнёй до большой мясистой головы, облик его источал злобу каким-то необъяснимым, особым образом, о чём белый золотоискатель никогда не мог забыть. Пелон, или «Плешивый», как следовало из его клички, был редкой особью среди породивших его рас, то есть лысым. Его огромный череп вместе с мощной посадкой шеи, морщинами толстой кожи и кувшинообразными ушами придавал ему вид тёмной, скорчившейся химеры, высеченной из родной скалы пустынь. Его грубые черты, нос сломанный и одновременно бутылкообразный рот, изуродованный ножевыми шрамами, которые вечно подтягивали толстые губы кверху в бессмысленной ухмылке, и массивная выдающаяся челюсть, всё вместе производило впечатление неограниченной жестокости, которая, как обезоруживающая мягкость Маккенны, служила отличительной чертой этого человека.

Своим воспитанием Пелон Лопес также был прямой противоположностью Глену Маккенне. Он не имел ни религиозного, ни светского образования.

Неграмотный, бесчувственный, он производил впечатление полнейшего невежества, казалось, он постоянно стремится к уровню ниже отпущенного природой.