Степь в крови

Самсонов улыбался, уверенный, что и в этот последний миг своей жизни он сохранил мужское достоинство. Гранкин отшатнулся от него с искаженным лицом и закричал в коридор:

– Взять! Взять его!

В кабинет ворвались те самые двое, что задержали Самсонова на улице, и, заломив капитану руки, поставили его на колени. Кастырченко замахнулся наганом и дважды ударил капитана рукояткой. Самсонов лишился чувств.

Он очнулся от колотящейся рези в голове и показавшегося ему в первые мгновения странного онемения рук и ног. Он пошевелился, перекатился на бок и ощутил, как его тело погрузилось в ледяную воду. Он попытался встать, но ноги его свело судорогой, а руки были связаны в запястьях. Поднявшись на колени и локти, подбородком оставаясь в воде и с трудом дыша, он стал перегрызать веревку. Руки стягивала полоса мешковины, дважды обернутая вокруг запястий. С тупым болезненным остервенением Самсонов стал зубами рвать ткань на нити, отделяя волокна. В голове у него стучало, и какое-то необычное чувство, что-то новое и странное пугало и заставляло сильнее сжимать челюсти. Наконец веревка ослабла, и, вывернув руки, он освободился.

От горла отступили болезненные спазмы удушья, и капитан поднялся во весь рост. Но вдруг осознал то, что казалось ему необычным в минуты прошедшего беспамятства. Он провел рукой перед лицом, взмахнул ею, пытаясь найти опору, но от неосторожного движения потерял равновесие и с шумом упал в ледяную воду. Он ничего не видел.

Прошло много времени или мало, капитан не знал, но стук в голове и висках прекратился. Его сменила монотонная, кажущаяся будничной боль. Вокруг по-прежнему была совершенная тьма. Капитан потер глаза, удостоверившись в их сохранности, ощупал раны на темени и сел.

Пол в камере по щиколотку заливала жгучая холодная вода. Было тихо. Самсонов начал вспоминать. Он не раз бывал в ЧК и помнил устройство его подвалов. Подземная часть бывших складов представляла собой два параллельных коридора с тремя рядами каменных камер. Стены здесь были толсты, окон и вентиляции не было, а единственным проходом в камеру служила стальная дверь.

Самсонов сбросил оцепенение и пополз. Он передвигался на четвереньках, водя перед собой рукой. Через несколько шагов наткнулся на стену, стал в полный рост и пошел вдоль нее. Так обойдя камеру, он удостоверился, что она была квадратной формы и что внутрь можно было попасть через единственную дверь. Капитан тщательно обследовал ее, но не обнаружил ни ручки, ни изъянов в косяке. Дверь была надежно закрыта снаружи. Изучив положение, Самсонов смирился и отполз в дальний конец камеры.

Одежда его совсем вымокла. Капитана стала бить дрожь. Он разделся. Тщательно обследовав стены, обнаружил несколько выбоин в кладке, на которые ему удалось повесить брюки и гимнастерку. Остальные вещи он сложил на пол у стены, решив использовать их как подстилку.

Первое время Самсонов сидел на корточках. Но вскоре началась невыносимая боль в ногах, и он с огромным трудом, упираясь непослушными руками в пол, поменял позу и встал на колени. Упершись плечом в стену, почувствовал облегчение.

«А что дальше?! – мелькнула в голове капитана страшная мысль. – Бежать!»

Он вскочил на ноги, но тотчас опомнился и упал на колени. Он не знал, сколько времени лежал избитым на полу, и мог лишь догадываться, как долго ползал вокруг камеры и обшаривал стены. Все это время капитан ощущал прерывистость своей мысли. Самсонов попытался восстановить в памяти, что было в последние часы, и должен был признать: он не знает, сколько времени находится в камере, не знает, ослеп он или же кругом абсолютная тьма.

Потом в его голове была пустота, которую сменили вспышки воспоминаний. Вот он на учениях, а вот гладит по русой головке младшую дочь и плачет, что на дворе зима, а он не может найти дров и согреть дом. А вот – сердце его больно кольнуло – колядки, и он всю ночь один, а под утро возвращается с гуляний румяная душистая жена и с кем-то весело прощается в прихожей.

Капитан забылся, а когда сознание вернулось к нему, ум приобрел необыкновенные остроту и ясность. Капитану было удивительно это, но он обрадовался и принялся лихорадочно искать путь к спасению. Он вспомнил о Кастырченко, о Гранкине, о наступающем на город корпусе Шкуро. Но между этими фактами не хватало логической связи. Самсонов долго перебирал в памяти события последних дней, пока перед его взором не предстало угрюмое лицо Зетлинга. Он вспомнил все.

Но этот успех не принес капитану облегчения. С возвращением сознания вернулась и острая боль в ногах, онемение и страх за жизнь. Самсонов не видел воду, заливавшую пол камеры, уже не чувствовал ее обжигающего холода, он лишь мог слышать ее журчание. Это был единственный доходивший до него звук и единственное свидетельство того, что он еще жив. Это было жутко.

Восстановив в памяти события, приведшие его к столь плачевному финалу, Самсонов пытался найти спасение. Но после долгих раздумий должен был признать бесполезность всяких попыток. Он видел лишь одну возможность: постучать в дверь, вызвать следователя, во всем покаяться и в награду получить легкую смерть. Но эта мысль была им отметена и больше не возвращалась.

«А что семья? Кастырченко что-то говорил… Ах, да! В Финляндии, бежали, это Зетлинг, как обещал…» – и он забылся.

В очередной раз капитан очнулся от скрежета. Он быстро встал и приготовился. В двери открылась задвижка. В камеру проник луч света. Потом что-то задребезжало, упало в воду, и задвижка закрылась. Самсонов подошел к дверному проему и нащупал миску. Зачерпнув ладонью вязкую кашу, он стал есть. Задвижка больше не открывалась. Снаружи не доходило никаких звуков. Капитан отставил пустую миску и вернулся в свой угол.

Шло время. Самсонов терял сознание, приходил в себя. Он пытался согреться, ходя по камере, потом беспомощно и, как ему казалось, подолгу лежал на полу. Он не чувствовал ног и рук, а те части тела, что еще были послушны, доставляли лишь тупую постоянную боль. Постепенно ум его стал тускнеть. Капитан замечал это, но был бессилен. Он все больше времени проводил в забытьи, видя беспорядочные и быстро сменяющие друг друга эпизоды из прежней жизни.

Иногда ему казалось, что он слышит стук, а однажды Самсонов очнулся будто бы от сильного толчка. Но больше этого не повторялось. Капитан не знал, сколько времени он находится в камере и сколько еще пробудет в ней. Но в одном он был уверен. Он знал, что его расстреляют.

Однажды он попробовал молиться. Но делать это по-настоящему не умел, сбился, потерял сознание, а очнувшись, забыл о молитве. Самсонов пытался считать секунды, даже складывал их в минуты, но забывал счет и опять погружался в бессознательное состояние. Время, как и солнечный свет, стали для него нереалистичным воспоминанием из прошлой жизни. Мысли разбегались, терялись и путались, и в конце концов он приходил в себя с осознанием того, что долго и упорно пытается распознать смысл пульсации в висках. В одно из последних своих пробуждений капитан подумал, что сходит с ума.

Он очнулся от скрежета в двери. С усилием поднялся на колени, запрокинул голову и стал ждать, что будет. Сняв засов, в скважине повернули ключ, и в камере зажегся свет.

Глава восьмая, в которой Аваддон оказывает радушный прием

В дверь постучали. Зетлинг повернулся спиной к окну, из которого долго рассматривал улицу и толпящихся у входа извозчиков и солдат, помедлил и неохотно пошел открывать. На пороге стоял долговязый слуга Аваддона со шляпой в руке, в плаще и пенсне. В таком виде посыльный представал неизменно и неизменно же заранее предупреждал Зетлинга запиской. Сегодня записки не было.

Зетлинг молча пропустил гостя в номер и закрыл дверь.

– Я без предупреждения. Прошу извинить.

– Что-то произошло?

– Сегодня утром арестовали капитана Самсонова.

Зетлинг бросил взгляд на настенные часы. Было три пополудни.

– Его обвинили в провале наступления, в саботаже и дезорганизации армии, – гость говорил сухим трескучим голосом. – Это обвинение согласовано с Реввоенсоветом.