Степь в крови

– Женщины обыкновенно фанатичнее и тверже мужчин в своих убеждениях.

– Женщины обыкновенно глупее мужчин и потому возводят эти так называемые убеждения, – Аваддон с брезгливостью произнес последнее слово, – в абсолют. И от того самонадеянно полагают, что могут безнаказанно вершить судьбы, взрывать царей и министров, и все для утоления гордыни.

– Да, вы правы, в какой-то мере. Но век бомбисток минул, мы живем в дни палачей.

– Чай будете? Можно вина.

– Пожалуй, чаю. Только горячего.

– Андрей, – Аваддон окликнул слугу, – принеси нам чаю.

Слуга на мгновение появился в дверном проеме и исчез.

– Я вижу, мы гораздо более согласны друг с другом, нежели в прошлую нашу встречу, – продолжил Аваддон. – Я рассчитываю, что и в практических делах нам удастся найти общий интерес.

– Помнится, вы уже делали мне сходное предложение. И тогда я ответил однозначно. Я христианин и с вами, милостивый государь, не желаю иметь ничего общего. Если вы привезли меня сюда только для этого, то извольте, – Зетлинг встал с кресла с очевидным намерением уйти.

– Постойте, – устало проговорил Аваддон. – Вы меня достаточно хорошо знаете и неужели полагаете, что я унижусь до повторения уже однажды отвергнутого предложения. Я так же, как и вы, остался верен своим прежним взглядам, но это отнюдь не препятствует некоторому нашему сближению. Сядьте же. Сядьте. Вы не доверяете мне и имеете на то все основания…

В комнату вошел Андрей с подносом и поставил его на журнальный столик. Аваддон дождался, пока слуга выйдет, и продолжил:

– Я в городе всего несколько дней, еще мало знаю. Но вы меня порадовали.

– Чем же?

– Никанор в последнее время стал себя странно вести, зазнался. Представьте, хотел занять мое место. Даже эту бумагу состряпал, – Аваддон подал Зетлингу лист.

Зетлинг в тусклом свете не смог вполне разглядеть написанное на бумаге, но отчетливо увидел внизу размашистую подпись Троцкого.

– Это приказ о передаче командования моей группой Никанору за подписью Бронштейна, – пояснил Аваддон. – А все это, прошу заметить, из-за того самого посольства, судьбой которого вы столь увлеченно занимались последнее время. – Да, – после некоторой паузы продолжил Аваддон, – всему виной это злосчастное посольство. Видите ли, соединись армии Деникина и Колчака в районе Саратова или Царицына, и песенка большевиков была бы спета. Две белые армии по сути своей есть лезвие и рукоять меча. Объединившись, они бы мгновенно рассекли большевистскую гидру. Взгляните сами, вы же разумный человек! – Аваддон встал и, заложив руки за спину, обошел вокруг Зетлинга. – У Колчака семьсот тысяч человек, но ни одного толкового генерала! У него нет офицеров, нет кадров, он вынужден обходиться второсортным офицерством запасных сибирских батальонов. Там сплошь пройдохи и трусы. А у Деникина? У Деникина двести тысяч, добрую половину которых составляют казаки. Но собственно Добровольческая армия сплошь состоит из офицеров! Это безумие. Если бы удалось объединить две белые армии, провести переукомплектование, то в ваших руках была бы миллионная регулярная армия. Через месяц вы были бы в Москве! Но Никанор! – Аваддон рассек воздух взмахом ладони. – Лишенный власти над своей группой, я был бессилен. И как следствие, посольство перехватили.

– Быть может, еще не поздно?

– Нет. Время ушло. Колчак совершил стратегическую ошибку. Вместо наступления на Среднюю Волгу, он нанес главный свой удар по северному пути, на Вятку и Ярославль. По последним сведениям, армии Колчака откатываются все дальше на восток, чехи не хотят драться, и вся ситуация грозит катастрофой для сибирского правительства.

Аваддон говорил увлеченно и взволнованно. Зетлинг пригубил терпкого чаю и задумался.

– Вы молчите? – спросил Аваддон. – Думаете, что во мне произошла разительная перемена? Верно, так и есть. И на то две причины. Первая состоит в том, что я никогда не был большевиком по убеждению, но всегда пользовался большевиками в своих целях. А вторая заключается в том, что в итоге они попользовались мной. И я отмщу. Никанор уже поплатился.

– Тогда ясно. Вы намерены мстить чужими руками. И для этого я здесь?

– Разве вам это не доставит удовольствие и разве это не есть ваша цель и, в конечном счете, цель всего Белого движения?

– Если судить цинично, то это так.

– Судить всегда цинично.

– Я готов согласиться с вашими рассуждениями, – Зетлинг поставил чашку на журнальный столик и откинулся на спинку кресла, – но в Новочеркасске меня держат дела. Как вам известно, я обязан закончить расследование гибели посольства.

– Но вы вполне расквитались с Никанором.

– Есть еще один человек, высокопоставленное лицо…

– Вы и до этого дошли? – Аваддон был удивлен. – Но ведь не Никанор же рассказал вам о нем? Вы становитесь опасны.

– Нет, я обнаружил его участие в этом деле сам. Полковник Вершинский совершил измену и ответит за нее.

– Боюсь, на сей раз вы бессильны.

– Отчего же?

– Полковник отбыл из Новочеркасска в неизвестном направлении. Бесспорно, появление его в обществе можно предугадать, но произойдет это нескоро и очень далеко от пределов нашей несчастной родины.

– Вы знакомы с ним?

– Больше, – Аваддон самодовольно улыбнулся. – Именно я вовлек полковника в это грязное дельце. Позднее я в этом раскаялся, но сделал это слишком открыто и опрометчиво. Не доверяйте людям, милейший Дмитрий Родионович, особенно друзьям, их предательство самое болезненное.

– В таком случае, быть может, вы ответите мне на вопрос, который категорически отказался обсуждать ваш ныне покойный друг?

– Пожалуйста.

– Для чего высокопоставленному офицеру, ближайшему сотруднику Корнилова и Деникина, не испытывающему денежных затруднений, не склонному к большевизму, участвовать в этой грязной истории? Для чего обрекать на гибель своих товарищей и рисковать всем своим благополучием?

– Э, мой идеалистический друг, – Аваддон злорадно оскалился, – предатели – это самые успешные люди. Человеку всегда мало! А когда он достигает своего предела, то видит корни неудач не в собственной ограниченности, но в злой воле недоброжелателей. Так мыслил и Вершинский. Он затеял собственную игру, рассчитывая маневрировать и сталкивать лбами врагов. Но игра эта оказалась ему не по силам. Вершинский противостоял влиянию генерала Врангеля. Врангель настаивал на выборе Царицынского направления и соединения с Колчаком в качестве стратегической первостепенной задачи. Вершинский же с группой генералов выдвигал идею движения напрямую к Москве. В конечном итоге спор этот перешел в плоскость личного противостояния в борьбе за власть над армией. Врангель человек спесивый и честолюбец. В определенный момент ему удалось склонить чашу весов на свою сторону, и Деникин написал пресловутое письмо Колчаку со стратегическим планом военных действий на весенне-летнюю кампанию девятнадцатого года. Но вмешательство полковника Вершинского и нашего общего бывшего друга Никанора спутало все карты.

– Как примитивно…

– Зло всегда примитивно, но оттого и эффективно, – порадовавшись каламбуру, Аваддон улыбнулся. Но застывшая на его губах улыбка превратилась в мертвый звериный оскал. – Теперь наступать на Волгу бессмысленно. Колчак отброшен к Уфе. Если Сибирь падет, Белое движение будет обречено. Большевики, надо отдать должное Троцкому, умело приспосабливаются к условиям Гражданской войны. Они отказались от партизанщины и принципа революционной войны. Красная армия становится все более дисциплинированной и боеспособной. Дело портят выскочки-командармы из бывших дворников и слесарей. Но за каждым таким крикливым и пьяным пройдохой стоит военспец. Парадокс, но большевистскую армию создают бывшие царские офицеры. Смелое решение большевиков. Оно несет сколько выгод, столько и угроз. Офицеры попадают в Красную армию отнюдь не добровольно. Они вынуждены служить по мобилизации под угрозой голода и расправы над близкими. Страх – ненадежный инструмент управления. Всегда найдется кто-то, кто сумеет перешагнуть через инстинкт.