Страница 20 из 59
Одним словом, номер Марии Александровны оказался пуст. И напрасно половой стучал в дверь, когда подоспел запоздалый ужин. Окна во втором этаже гостиницы «Европа» черными глазницами взирали сквозь пришедший сумрак на дальнюю северную окраину Новочеркасска…
Граф Алексей Алексеевич Гутарев проживал в половине дома преуспевающего купеческого приказчика средней руки. Здесь граф пользовался всеобщей любовью. Хозяйка заблаговременно приглашала Алексея Алексеевича к обеду и с застенчивой восхищенностью выслушивала его витиеватые и противоречивые суждения о сущности политического момента. В этом доме граф слыл интеллигентом. Дочки приказчика, две из которых уже достигли совершеннолетия, а третья была бойкой и смышленой девочкой, любили непосредственность Алексея Алексеевича и меж собой звали его «наш художник».
Алексей Алексеевич дорожил семейностью, домовитостью своего нынешнего бытия. Он относился к домочадцам приказчика снисходительно, хозяина за глаза считал человеком недалеким, но милым, и с охотою, как нечто должное, принимал все услуги хозяев.
После обеда Алексей Алексеевич по своему обыкновению отер пышные усы, эспаньолку, пожелал всем доброго дня и распрощался до позднего ужина. Довольный собой, весь в мыслях и надеждах, граф направился в свою половину. Гутарев занимал три комнаты и имел собственный выход в старый и ухоженный яблоневый сад.
Алексей Алексеевич вошел в кабинет, вынул с полки первую попавшуюся на глаза книгу, раскрыл ее наугад и погрузился в размышления. Так прошло, должно, около получаса. Часы пробили четверть пятого, и в окно сквозь кроны ветхих деревьев проникли горячие золотые лучи. Гутарева клонило в сон. Он устало потянулся, закрыл книгу и сейчас собирался пойти прилечь, как, к своей полной неожиданности, увидел улыбающееся лицо, заглядывающее через открытую форточку.
Графа передернуло.
– Не пугайтесь, Алексей Алексеевич, – радушно воскликнул Минин и, бесцеремонно просунув руку, дернул за шпингалет и открыл окно. В комнату ворвалась прохлада. – У вас здесь пыльно, – Минин брезгливо отряхнулся и вскарабкался на подоконник.
– А, вот вы где!
Гутарев обернулся и увидел стоящего на пороге и восторженно улыбающегося Зетлинга.
– Право, Алексей Алексеевич, вы славно устроились. Но мы не решились обеспокоить патриархальное семейство, приютившее вас, потому пришлось… как видите… – Зетлинг деланно покраснел и смутился.
– Но мы непременно! Непременно должны были увидеть вас, тем более что проходили совсем рядом! – задорно подхватил Минин.
– А что хозяева не узнают о нашем визите – так то к лучшему, – Зетлинг стыдливо кашлянул и развел руками. – Ведь как было бы нехорошо, если б эти прекрасные люди узнали, что их дорогой гость вовсе не русский интеллигент благородных кровей…
– А самый настоящий мародер и террорист! – воскликнул Минин.
– Что? Что вы? Хватит!
– Присядьте, Алексей Алексеевич, – Зетлинг придвинул стул и силой усадил на него Гутарева. – Мы пришли к вам не для допроса. Мы ни в чем не собираемся обличать вас. Нам все известно. Вы виновны слишком во многом, чтобы оправдаться. Но наш вердикт, его жестокость или милосердие, напрямую лишь зависит только от одной вещи – от глубины вашего раскаяния. Лишь искреннее покаяние способно изменить вашу участь.
– Попытайтесь понять, – Минин наклонился над графом и доверительно заглянул в его большие испуганные глаза. – Вы нас интересуете мало. Нам нужно знать о тех, кто стал зачинщиком кровавых преступлений. Исповедуйтесь перед нами, и закон вас простит.
В комнате наступила тишина. Гутарев сидел неподвижно, обхватив голову руками и издавая тихие стоны. Так продолжалось слишком долго. Минин закрыл окно, притворил дверь, предварительно выглянув наружу и осмотрев пустующую гостиную с огромными черными напольными часами. Зетлинг придвинул кресло к столу и занялся беззастенчивым изучением бумаг графа.
– Дайте воды, – наконец простонал Гутарев.
Минин налил из графина сок и подал его.
– Так вы намерены говорить с нами, или нам лучше уйти? – деликатно поинтересовался Зетлинг. – Хочу лишь предупредить вас, что с нашим уходом сюда явятся совсем другие люди, и у них с вами будет совсем другой разговор.
– Я буду, – выдавил Гутарев, – но откуда вам стало известно о…
– Так ведь вы сами нам рассказали! – отрезал Минин и, казалось, полностью удовлетворил интерес Гутарева.
Граф обреченно облокотился на стол, покрутил ус и начал свой рассказ:
– Выбравшись из одесского плена, я был отправлен мятежным атаманом Григорьевым в Киев. Он поручил мне найти контакты с кружками и обществами в городе, по возможности опереться на противобольшевистскую вооруженную силу и подготовить захват города. Григорьев обеспечил меня рекомендательным письмом, некоторой суммой и полезными адресами. Моя миссия была несложной, тем более что в Киеве в те дни царила анархия, власти не было и каждый творил во что был горазд… И все могло бы закончиться блестяще, если б Григорьев взял город. Но его отряды были остановлены подоспевшими большевистскими подкреплениями, отброшены и рассеяны. Сам атаман пропал без вести.
Мои сообщники по заговору сейчас же переменили свое настроение и выдали меня большевикам. В подвале Киевской ЧК я провел две недели. По странной случайности меня не расстреляли, хотя так долго там обыкновенно не задерживаются. С этим делом комиссары не медлят. Часто расстреливают спустя час или два после допроса, но могут и прямо в камере, без всяких обвинений. Просто за контрреволюционность. Многого я там насмотрелся и уже попрощался с жизнью, когда однажды ночью меня разбудили и повели…
Коридор Киевской ЧК освещался тусклым стеариновым огарком, привязанным бечевой к выступу неоштукатуренной кирпичной стены. Графа Гутарева с заломленными за спину руками провели вдоль решетчатых дверей и мрачных боковых ответвлений, завели в открытую комнату и усадили на скамью. Со сводчатого каменного потолка лилась грязная вода, воздух пах сажей и копотью. Так прошло с четверть часа. Алексей Алексеевич не вполне понимал, что будет дальше, но однозначно для себя решил совершенно подчиниться воле судьбы, со всем соглашаться и если поведут расстреливать, то идти покорно и встретить смерть с достоинством русского интеллигента. Но в висках его беспорядочно колотило, губы и веки вздрагивали от тяжелого гулкого звука падающих капель, а мысль, не в силах собраться, рассыпалась на мириады мыслишек и подлых движений изможденной души.
Наконец мука окончилась. Графа взяли под руки и повели. Коридор за железной дверью оказался ухоженным. На полу лежала линялая дорожка, а с потолка свисали электрические лампочки. Графа повернули лицом к сырой и плесневелой стене, грубо обшарили и ввели в кабинет.
За небольшим квадратным решетчатым оконцем стояли сумерки. В мире людей было раннее утро. В этот час рыбаки забрасывают снасть и затягиваются самокруткой, пахнущей терпким табаком и слабым привкусом жженой бумаги…
Графа усадили на табурет и позволили сложить руки на коленях.
За окном, во дворе, тишину вспорол звонкий крик, а за ним последовал залп…
В сладкий сон клонит скучающего рыбака свежий туман, рябь на стремнине да покойное колыхание поплавков. В уголках его глаз появляются морщинки, веки опускаются, и он погружается в дрему…
– Не спать! – проревел зычный голос.
Гутарев встрепенулся и примирительным движением показал, что и не спит вовсе.
– Выйди, – приказал охраннику комиссар, сидевший за столом. – Граф Гутарев, Алексей Алексеевич… так… так… Прибыл в Киев с поручением от атамана Григорьева… шпионить.
За спиной Гутарева скрипнула и хлопнула дверь. Комиссар почтительно встал.
– Чаю будете?
Гутарев поднял глаза и увидел против себя доброжелательное, лукавое лицо.
– Мы не знакомы, но я вас хорошо знаю, еще по Петрограду. Ведь я и сам вашего круга. Разрешите отрекомендоваться, потомственный дворянин Никанор Иванович Шестаков, – он подал Гутареву фаянсовую чашку. – Ох уж мне эти вешатели! Ведь вчера еще ходили на еврейские погромы с черной сотней, а сегодня вот переквалифицировались в примерные коммунисты. Сброд. Но вы не волнуйтесь, наступит и их черед. Как пить дать, наступит.