Степь в крови

Матросы злорадно рассмеялись.

Глебов утвердительно кивнул головой.

– Так вот, буду говорить прямо. У тебя, поручик, два пути. Первый – в могилу. Второй – делать то, что мы скажем. Ясно?

Глебов вновь закивал.

– Что же ты выбираешь?

Глебов выбрал жизнь, пошлую и изменчивую, исполненную омерзения к себе, тошнотворного чувства неизгладимой вины и гадливости, но все-таки жизнь. Комиссар отпустил Глебова, но лишь с тем, чтобы он отправился к генералу Алмазову и убедил его принять услуги капитана рыболовецкой шхуны. За несколько дней до того капитан произвел на генерала неблагоприятное впечатление, и было решено искать более надежный способ добраться до Гурьева. Но Глебов обладал даром убеждения, и решение было изменено.

В последних числах апреля посольство взошло на борт шхуны и, ведомое ехидным долговязым капитаном, отправилось в путь.

Все те дни, что Глебов провел в Петровске после освобождения из плена, он чувствовал за своей спиной присутствие людей комиссара. Он не решился выдать свою тайну генералу и, полагаясь на волю судьбы, предоставил себя и своих товарищей в руки неизбежности. И все же один раз Глебов нарушил данное слово. Несмотря на строжайший запрет комиссара, он приблизился к дому жены инженера и обомлел, увидев свою вчерашнюю возлюбленную в объятиях чудом вырвавшегося из плена мужа. Глебов был в бешенстве и уже готов был покарать коварную фурию, но ощутил на своем плече тяжесть чьей-то могучей руки. Он обернулся и встретился с полными неодобрения глазами матроса. Этого было довольно. Поручик навсегда оставил семью инженера.

Глебов очнулся от воспоминаний и решительно разорвал второй конверт. Внутри была записка следующего, скажем прямо, возмутительного содержания:

«Поручик Глебов! Настоятельно рекомендую Вам в целях сохранности Вашей драгоценной жизни не покидать сегодня дом госпожи Лешковской. Всех вероятных гостей рекомендую встречать доброжелательно, на каверзные вопросы давать уклончивые ответы и дожидаться меня. На кону ваша жизнь. Ротмистр Минин».

Поручик Глебов любил жизнь. Нет, он не был возвышенным романтиком и не ощущал радости бытия во всем ее многогранном неисчерпаемом блеске. Глебов любил маленькие радости этой жизни, и он вовсе не собирался расставаться с ними так внезапно. Письма не обещали ему ничего доброго, и он был возмущен. Возмутительными ему казались угрозы, сама их форма, его раздражали эти советы, это покровительственное «Доброхот». Глебов был раздосадован и растерян.

И, возможно, поручик провел бы в таком состоянии много времени, но из оцепенения его вывели часы, пробившие полдень, и сейчас же последовавший нетерпеливый стук в дверь. Глебов в нерешительности остановился посреди комнаты. Стук повторился. Поручик осторожно, стараясь не производить шума, вышел в сени и выглянул в окно. На крыльце стоял полковник Тишевский.

– Андрей Петрович, – не скрывая изумления, Глебов встретил неожиданного гостя.

– Войдемте, поручик. Дело спешное, – Тишевский боязливо оглянулся и вошел в сени.

– Здесь не прибрано… После дороги еще не успел явиться к вам с докладом…

– И не нужно. Я сам пришел. Садитесь. Без церемоний, поручик. Мы с вами в одинаково трудном положении. Вы знакомы с некими Мининым и Зетлингом?

– Да, с Мининым, а второго не имею чести знать, – поручик развел руками и присел на край расстеленной кровати.

– Они назначены следователями по делу о гибели посольства. И мы с вами под подозрением. Мне они сказали, что вы начали давать показания. Это верно?

– Я рассказал им, что произошло. Но ротмистр Минин мне не доверяет. А сегодня я получил от него это письмо, – Глебов протянул Тишевскому голубой конверт.

Полковник пробежал записку глазами и в волнении встал.

– Нужно спешить. Прошу вас, будьте до конца откровенны со мной. Я читал ваши показания следователю. Вы не могли бежать со шхуны так, как сказали. Вас неизбежно должны были обнаружить и убить. Я разделяю вашу настороженность, и это благоразумно. Но наши жизни висят на одном волоске, потому прошу рассказать без утайки все, что вы видели.

Глебов задумался. Быть может, в другом положении он никогда бы не доверился Тишевскому, но, как всякому загнанному в угол человеку, ему требовалась опора. Глебов заискивающе заглянул в глаза полковнику и увидел в них страх. Общность чувств сближает людей, и Глебов решился.

– Когда на палубе началась стрельба, я был в каюте. Тотчас же в нее опрометью вбежал генерал Алмазов. Я стоял в углу и видел, как он пытался уничтожить письмо Деникина и как матросы били его прикладами, а он сумел достать браунинг и застрелиться. Все это время я стоял в темной нише каюты и оставался незамеченным. Когда прозвучал выстрел и звуки схватки затихли, в каюту спустился комиссар…

Никанор Иванович брезгливо ткнул тело генерала в бок и отвернулся.

– Мертв. Глупец. Подай мне тот конверт, – он указал лежавший на полу голубой конверт с сургучной печатью.

– А что с этим? – спросил матрос и ткнул корявым узловатым пальцем в ворох писем и открыток.

– Перебери. Может, еще что-то интересное будет, а остальное сожги и… Ба! – воскликнул Никанор Иванович. – Да здесь нежданный гость! Я, право, опасался, что вас застрелили. Но поручик Глебов не так прост! Выходите же, милый человек. Ваши страхи излишни. Вы в кругу друзей и можете нам доверять.

Бледный, судорожно сжимающий пистолет Глебов вышел в середину каюты. Вдруг по телу его пробежал электрический ток, и он, теряя сознание, повалился на пол. Для верности матрос нанес второй удар прикладом и вопросительно взглянул на комиссара.

– Нет, он нам еще понадобится. Свяжи его и доставь на берег, вечером я буду с ним говорить.

Глебов очнулся с ломотой в голове и гнетущим чувством безысходности. Окна комнаты, в которой он лежал, связанный по рукам и ногам, были заколочены досками. Через щели внутрь пробивался слабый сумеречный свет. На Александровск надвигалась ночь. Так прошло, должно быть, не меньше часа. Наконец за дверью послышались шаги, и в комнату вошли люди. Первым шел комиссар, за ним, освещая путь факелами, следовали двое матросов.

– Зажгите свечи и останьтесь за дверью, – приказал Никанор Иванович.

Матросы, послушные воле комиссара, зажгли четыре свечи в разных концах комнаты и вышли наружу.

– Что, господин поручик, вот мы и встретились вновь? Не отрицайте того, что встреча наша не случайна. Я должен выразить вам свою признательность, вы досконально выполнили условия договора. Именно потому вы живы. Но отпустить вас на свободу, не обессудьте, мы не можем. Так что придется вам какое-то время делить наше общество. По крайней мере до тех пор, пока разыгранная нами партия не принесет желаемых результатов. Кстати, – Никанор Иванович брезгливо стряхнул пыль с грубо сколоченного табурета и сел против Глебова, – вы ведь не читали письма Деникина? Забавные вещи пишет генерал: сетует на союзников, особенно на французов. Господину президенту Клемансо будет небезынтересно узнать о таком настрое генерала. Но мы уже выслали копию во французское представительство, вас это не должно тревожить.

– Отпустите меня. Я вас не выдам, – Глебов прервал рассуждения Никанора Ивановича хриплым стоном.

– А как вы можете выдать нас? Вы знаете, кто мы? А если б знали, милейший, – Никанор Иванович наклонился к самому уху бездвижного Глебова и прошипел: – так ни за что бы не захотели жить после такого знакомства. Ладно, – он поднялся, – отдыхайте и размышляйте. Время расставит все по своим местам.

Глебов остался один. Над Каспием раскинулась бурлящая звуками и запахами южная ночь. Но в сердце Глебова уже отчаянно клокотала надежда. Все то время, что он лежал, приходя в себя и выслушивая странные речи комиссара, он инстинктивно тер связанными запястьями о выступ в стене. И наконец бечева поддалась. Глебов рывком освободил руки. Подкравшись к двери и опасливо выглянув наружу, он увидел перед собой совершенно пустой, слабо освещенный фонарем двор и расстилающуюся за ним тьму калмыцкой степи…