Школа в Кармартене

Доктор Диан Мак Кехт, давая уроки первой помощи, широко пользовался тем, что он называл «подарок судьбы». Если, к примеру, намечался урок по укусам змей, но кто-нибудь приходил на него с вывихом, урок сразу же превращался в занятие по вывихам. В таких случаях Мак Кехт очень действенно утешал пострадавшего, говоря: «Это образцово-показательный вывих. Вы молодец, Телери. Просто молодец» или: «Это классическое попадание ноги в спицы велосипедного колеса. Просто классическое. Уж не знаю, как мне вас и благодарить, Шонед». После такой похвалы Шонед, счастливая и гордая, сидела на лабораторном столе весь урок с закатанной до колена штаниной и с удовольствием позволяла хлопотать над гематомой у себя на ноге.

Особенностью уроков первой помощи, в отличие от настоящей медицины, которая начиналась со второго курса, было то, что на них не разрешалось пользоваться никакими приборами и инструментами. К примеру, отсасывать змеиный яд лучше через трубочку, но Мак Кехт с улыбкой говорил: «Случай произошел в дремучих лесах Броселианда. Почему вы думаете, что у вас есть при себе стеклянная трубочка?» В проклятых лесах Броселианда, разраставшихся с каждым уроком все гуще, у них каждый раз не оказывалось при себе ровным счетом ничего, и Мак Кехт учил их выкручиваться из положения, обходясь парой рук и простейшими подручными средствами.

…Третье подряд занятие было посвящено шестнадцати способам исцеления от несчастной любви, предложенным Авиценной.

– Кто у нас жертва? – сосредоточенно спросил Мак Кехт, отводя с лица свои удивительные волосы. После недолгого шушуканья вперед выступила маленькая Крейри, – ее почему-то приняли в школу в четырнадцать лет, и она была младшая в классе, – и сказала с тяжелым вздохом: «Сегодня, наверное, я».

Мак Кехт поднял ее, посадил на лабораторный стол, посмотрел ее зрачки, оттянул веко, попросил высунуть язык и сказал:

– Да, все признаки безнадежной страсти налицо. Сколько уже времени? – наклонился он к пациентке.

– Почти две недели, – доверчиво сказала Крейри.

– Очень долго, – серьезно сказал доктор Мак Кехт, пряча улыбку. – Предлагаю испробовать сегодня последний из способов Авиценны: «Если ничто не помогает…» …Лливарх-ап-Кинфелин!

– «Если ничто не помогает, пациент отказывается есть и чахнет на глазах, следует призвать старых злоязычных бабок и заплатить им за то, чтобы они хорошенько очернили предмет страсти в глазах пациента», – процитировал наизусть Лливарх.

– Прекрасно. В роли старых злоязычных бабок себя попробуют… Керидвен, дочь Пеблига, Ллевелис, сын Кинварха, Энид, дочь Элинед и-и… я думаю, Горонви, сын Элери.

Названные лица вышли вперед, посмеиваясь.

– Назовите теперь мне на ухо этот источник страданий, – сказал Мак Кехт, наклоняясь к Крейри, – закройте глаза и больше ни о чем не беспокойтесь.

Крейри подлезла под волосы Мак Кехта и шепнула что-то ему на ухо.

Мак Кехт подошел к старым бабкам и тоже шепотом сообщил: «Дильвин, сын Олвен, с третьего курса. Вы знаете такого?»

– Знаем, – сказали все четыре бабки.

– Отличный парень, – буркнул Ллевелис.

– Молчи, идиот, – сказала ему Керидвен, показывая глазами на страдалицу Крейри.

– Случай произошел в лесах Броселианда? – спросил сквозь зубы Горонви у Мак Кехта.

– Гм… Ну, будем считать, что да, – ответил удивленный Мак Кехт. – А что?

– А то, что я надел бы мусорный бачок ему на голову, этому Дильвину, – сказал Горонви, которому самому нравилась Крейри.

– Последнее указание: поносить вы его должны на чем свет стоит, совершенно не сообразуясь с истиной, – тихо велел Мак Кехт. – Только так вы сможете ей помочь, – и он дал знак начинать.

– Да утопленник, пролежавший неделю в воде, в тысячу раз краше него! – начала злоязычная бабка Энид. – Одежда на нем наизнанку, а вывернул бы, люди бы диву дались, какая грязная, а отстирали бы, увидели бы, что краденая…

– От него и черти отступились – видят: тут хуже не испортишь.

– У него в родне водяная крыса была, и та от него отказалась, как поближе присмотрелась…

– Он на рынке отбивными торговал, за подметки выдавал; встретился с улиткой – семь миль бежал без оглядки!

– Он в храмовый праздник в церковь ехал на метле, да еще погонял…

– Собрался в город на танцы, дверь найти не сумел, пришлось дыру в стене прогрызть, – быстро вставила Керидвен, пока Энид остановилась набрать воздуха. – От большого ума за луной в пруд нырнул, сетями вытаскивали…

Крейри хохотала и радостно била ногами, но было видно, что Дильвин от всех этих поклепов становится ей только еще милее.

– Стоп, стоп, стоп, – вскинул руку Мак Кехт. – Так не пойдет. Всякая клевета должна быть продумана и хотя бы отдаленно похожа на правду.

– Да он до сих пор темноты боится, ей-богу, – начал второй заход Ллевелис. – По плющу на Винную башню залезть ему слабо – подтянуться на хилых ручонках никак не может…

– Местный акцент у него такой, как будто он из деревни Большие Козлы графства Крокодилшир…

– Я как-то заглянул через плечо, что он читает, – оказалось, букварь по складам…

– Неправда! – взвизгнула Крейри.

– Вы никого не можете очернить даже на три динара, – определил Мак Кехт. – Садитесь. Послушайте, как это делается.

Он сел подле Крейри и сварливо-замогильным голосом начал:

– На лице его написаны все пороки. Никого еще не доводила до добра чрезмерная склонность к сомнительным удовольствиям. При его увлечении вином долго он не протянет. Врожденная жестокость с годами будет проявляться все больше и больше. Женщине, которая согласится быть рядом с ним, чтобы подпирать его, когда он возвращается из кабака, я советовал бы обзавестись большой дубиной, чтобы отбиваться от него, когда он протрезвеет, – веско говорил Мак Кехт. – Привередливость и склонность к нытью, угрюмость и самовлюбленность его с годами будут все более и более невыносимы. – Хорошо, что у Крейри были закрыты глаза, потому что Мак Кехт, говоря все это, показывал ей козу-дерезу. – И не так прискорбна нищета сама по себе, как нищета под одной крышей с человеком, который охотно заложит и перезаложит собственных детей за кварту пива. Разве он стоит вас? Достаточно вспомнить, как он выглядит: один глаз косит, волосы с Рождества немыты, в ушах цыганка ночевала…

В это время дверь открылась, и вошел доктор Итарнан, преподаватель пиктского языка, а за ним – один из его студентов с испуганными глазами.

– Простите, коллега, что врываюсь, но у нас неприятности. Мы учимся произносить пиктские гортанные согласные, и один из моих воспитанников, кажется, повредил себе горло…

– Пиктская фонетика косит всех, как мор. В этом семестре уже третий случай, – спокойно сказал Мак Кехт. – Пойдемте, – он кивнул студенту и увел его в подсобную комнату. Оттуда донесся какой-то хрип, легкое позвякиванье инструментов и смех Мак Кехта. Наконец они вышли, Мак Кехт вручил студенту бутылочку темного стекла, объяснил, как пить лекарство, и запретил ему три дня разговаривать, в том числе и по-валлийски.

Когда дверь за будущим пиктологом закрылась, доктор Мак Кехт вновь повернулся к сидящей на столе Крейри.

– Ну как? – спросил он.

Крейри сглотнула, приложила руку к сердцу и не веря себе сказала:

– Не может быть… кажется, прошло.

Горонви, шансы которого сразу повысились, радостно подбежал к ней, чтобы снять со стола.

– Да, – сказал Мак Кехт, – шестнадцатый способ Авиценны осечек не дает.

– Доктор Мак Кехт, – подошел Гвидион, терзаемый изнутри очередным медицинским вопросом. – А что вы дали пить Дильвину?

– Какому Дильвину?

– Дильвину, сыну Олвен? Который сейчас приходил? Который повредил связки?

– А, это и был Дильвин, сын Олвен? Не знал его раньше. Очаровательный молодой человек. Пить я ему дал настойку эвкалипта с календулой, двадцать капель на полчашки воды три раза в день.

…Гвидион пристал к доктору Диану Мак Кехту, как моллюск-блюдечко к скале, он целыми днями ходил за ним с вопросами, поджидал под дверью, и наконец Мак Кехт понял, что если этого Гвидиона как-то не приблизить к себе, то скоро его будет просто не отодрать.