Взять живым!

– Мой может, – подтвердил коновод. – Так поддаст, что и дым пойдет!

Ромашкин никак не отреагировал на это. Он стоял счастливый, наслаждаясь тишиной и прохладой. Окружавший его заснеженный мир весь искрился…

Начальник штаба майор Колокольцев встретил Василия приветливо. Только дел у него было слишком много

– разговаривать с лейтенантом не мог. А знал он все и о назначении лейтенанта, и о награждении медалью, и о том, что должен свести Ромашкина с Казаковым.

– Садитесь и ждите. Казаков сейчас придет, – пообещал майор, принимаясь что-то писать, временами поглядывая на развернутую карту, где цветными карандашами было нанесено положение войск – наших и противника, флажками обозначены штабы.

Ромашкин осмотрелся. Блиндаж начальника штаба был поменьше, чем у командира полка, но, пожалуй, еще уютней и удобней для работы: стол шире, хорошо освещен двумя лампами, которые стояли на полочках, прибитых к стене справа и слева: от такого освещения на карте не появлялось теней. На отдельной полочке – цветные карандаши, командирские, линейки, циркули, компас, курвиметр, стопки бумаги, стеариновые свечи.

Писал начальник штаба быстро, крупным красивым почерком. Лицо у него отсвечивало желтизной не то от ламп, не то от усталости. Когда зуммерил телефон, майор брал трубку и, продолжая писать, говорил спокойным голосом: «Да, командир разрешает». Или: «Нет, командир с этим не согласен». Или даже так: «Не надо, к командиру не обращайтесь. Запрещаю!» И все писал, писал строчку за строчкой, которые, как и голос, у него были четкими и ровными.

Впервые наблюдал Ромашкин, как работает начальник штаба полка, и его многое при этом поразило. Откуда майор знает, с чем согласится и что отвергнет командир? Почему он так уверенное, без колебаний, не советуясь с Караваевым, отдает распоряжения от его имени? Даже запрещает к нему обращаться! Ромашкин не предполагал, что у начальника штаба такие права и власть.

Размышления эти прервались с появлением Казакова. Был он в сдвинутой на затылок шапке, из-под шапки выбивался темный чуб, под носом усики, в глазах веселое лукавство.

И в докладе Казакова прозвучала некоторая вольность:

– Я прибыл, товарищ майор.

– Проходи, Иван Петрович, знакомься – вот тебе замена, – тоже как-то по-свойски ответил ему начальник штаба, не отрываясь от своего дела.

Ромашкин с удовольствием пожал крепкую руку Казакова и с первой же минуты полюбил разведчика. Была в его удали какая-то распахнутость, готовность к дружбе, добродушие.

– Нашелся? – подмигнул ему Казаков. – Вот и хорошо!.. Так мы пойдем, товарищ майор?

– Погоди! – остановил Колокольцев и, дописав фразу, повернулся к лейтенантам. – Значит, так, Иван Петрович: ты не просто передай взвод Ромашкину, а подучи его, своди разок-два на задания, познакомь с людьми, поддержи, а то ведь твои орлы, сам знаешь, какой народ.

– Все будет в порядке, товарищ майор, – сияя улыбкой, заверил Казаков. – Ребята примут лейтенанта, не сомневайтесь. Я же на повышение ухожу.

– Надеюсь на тебя, Иван Петрович. А пока Люленков подлечится, ты и за него поработаешь. – И, обращаясь уже к Ромашкину, пояснил: – Ранило моего помощника по разведке, капитана Люленкова, в медсанбате сейчас.

Казаков энергично возразил:

– Я на роту собрался, товарищ майор, а вы про замену Люленкова говорите. Лейтенанту помогу, его обучу, а за ПНШа не сработаю. В бумагах этих – сводках, картах – я ни бум-бум.

– Ты заменишь Люленкова временно.

– И временно не могу: не кумекаю.

– Все! Занимайся с Ромашкиным.

– Понял. Идем, лейтенант, – заспешил Казаков, опасаясь, как бы начальник штаба еще чего-нибудь не надумал.

В овраге, по которому они шли к жилью разведчиков, Казаков сперва сердито молчал, потом начал ворчать:

– «Временно»!.. А там Люленков разболеется – и на постоянно застрянешь! Нужна мне эта штабная колготня, как зайцу бакенбарды! – И лишь отворчавшись, обратился к Ромашкину: – Ладно, расскажи, брат, маленько про себя.

Слушал он Василия внимательно, одобрительно кивая, а итог подвел такой:

– В разведке главное – не тушуйся. Никогда не спеши, но всегда поторапливайся. Ты видишь всех, а тебя не видит никто. Понял? – Казаков засмеялся. – Будет полный порядочек, Ромашкин. Сейчас тебя познакомлю с нашими ребятами. Правда что орлы! «Языка» хоть из самого Берлина приволокут… Заходи в наш дворец…

Жилье разведчиков и впрямь оказалось хорошим. Целая рубленая изба была опущена в землю. Сразу под накатом врезаны две оконные рамы. Вдоль стен – дощатые нары, на них душистое сено, застланное плащ-палатками. В изголовье висят на крюках автоматы, гранаты, фляги. В проходе между нарами стол с газетами и журналами, домино в консервной банке, шахматы в немецком котелке, парафиновые немецкие плошки.

«Богато живут», – подумал Ромашкин, еще не совсем веря, что все это будет теперь его «хозяйством».

Разведчики отдыхали. Несколько человек лежали на нарах. Двое чистили автоматы. Один у окна читал растрепанную книгу.

– Внимание! – громко сказал Казаков и, когда все обернулись в его сторону, заявил серьезно: – Я говорил и говорить буду, что сырое молоко лучше кипяченой воды! Я утверждал и утверждать буду, что кипяток на всех железнодорожных станциях подается бесплатно!

Разведчики засмеялись и стали подниматься с нар.

– Какие новости, Петрович? – спросил здоровенный детина, любяще, по-детски глядя на командира.

– Вот и я про новости, – продолжал Казаков. – Представляю вам нового командира – лейтенанта Ромашкина. Он боевой фронтовик, вчера ночью поймал сразу трех фрицев. Никому не советую с ним пререкаться, потому как он боксер, чемпион и может вложить ума по всем правилам!

Разведчики как-то мельком, без того интереса, которого ожидал Ромашкин, посмотрели на него и сели вдоль стола.

– Значит, уходишь? – грустно произнес тот же здоровяк. – Кидаешь нас?

– Куда же я вас кидаю? – стараясь быть веселым, ответил ему Казаков. – В одном ведь полку служить будем, в одних боях биться.

– Там что, получка больше? – спросил другой.

– На сотню больше.

– Так мы две соберем.

Ромашкин понял: происходит не просто шутливый разговор, а горькое расставание разведчиков с любимым командиром. Казакову верили, с ним не раз ходили на смерть, и не раз он своею находчивостью спасал им жизни. А теперь вот они остаются без него.

Казаков пытался смягчить эту горечь балагурством:

– Не в деньгах дело, ребята. Не могу же я всю войну взводным ходить. Из дома письма получаю: сосед Никола уже батальоном командует, Тимофей Башлыков – ротой, Никита Луговой – тоже батальоном. Что же, я хуже всех? Если вернусь взводным, теща живым съест. Ух, и теща у меня, хуже шестиствольного миномета! Хотите, расскажу вам, как я придумал домой вернуться?

Ромашкин видел колебание разведчиков. Они пытались сохранить обиженное выражение: не время, мол, для шуток. Но глаза у ребят уже теплели.

– Что ж, расскажи, Петрович, – попросил кто-то Казаков присел у стола и начал:

– Ну, вот, представьте себе, явлюсь я домой в капитанском обличий. На груди у меня – ордена, в вещевом мешке – подарки. Жена, конечно, сразу ко мне. Теща выставляет пельмени, пироги, закуски всякие. А я: «Нет, погодите, дорогие родственники. Прежде всего расскажу вам, что же такое война, и покажу наглядно, какая она есть. Пожалуйста, идемте все во двор или вон в садик. Берите каждый по лопатке…» Отмеряю им метра по три каждому. «Копайте! Глубина чтоб была в полный профиль – полтора метра, значит». Ну, станут они копать, руки до кровавых мозолей набьют и взмолятся: «Отпусти нас, Иван Петрович». «Нет, – скажу, – копайте». А когда выроют траншею, принесу для каждого по два ведра воды, вылью на голову и повелю: «Сидите в этой яме мокрыми одну ночь». Они опять начнут просить: «Отпусти, Иван Петрович…»

Казаков помолчал, давая возможность слушателям представить все это, перевел дух и продолжал:

– Потом, конечно, я отпущу их, скажу только: «Вот вы и одной ночи в таких условиях не выдержали, а я – два года… – Или сколько мы там провоюем еще? – Словом, сотни дней и ночей провел под дождем и снегом. Да к тому же мины, снаряды и бомбы с самолетов меня долбили. И все это я стерпел, вас защищая. А теперь подумайте, какое у вас должно быть ко мне уважение». Полагаю, после такого примера теща станет ходить вокруг на цыпочках.