Страница 41 из 74
Обе эти операции проводились без всякого флера «законности», видимость которой во всех последующих акциях была доведена до совершенства. На тот момент законы, лишающие евреев гражданства, еще не были приняты, и вместо множества бумаг, которые евреи впоследствии должны были заполнить, чтобы конфискация их собственности имела законный характер, евреи Штеттина просто подписывали общий отказ от собственности, в котором перечислялось все, чем они владеют.
Ясно, что эти первые операции не имели своей целью проверить действенность административного аппарата. Похоже, их целью была проверка общей политической ситуации — можно ли заставить евреев добровольно следовать туда, где будет решаться их участь, поднять их среди ночи, разрешить взять в дорогу минимум, ничего не оговаривая наперед. Посмотреть, как будут реагировать соседи, увидев поутру пустые квартиры, а в случае баденских евреев — как будут реагировать иностранные правительства, на которые внезапно хлынула волна тысяч еврейских «беженцев». С точки зрения нацистов, ситуация складывалась очень благоприятная. В Германии существовало множество вариантов решения «особых случаев» — как, например» с поэтом Альфредом Момбертом, входившим в литературный кружок Стефана Георге (Крупный немецкий поэт, основатель германского символизма в литературе.), которому разрешили уехать в Швейцарию, — но население, по большому счету, эта проблема не волновала.
По-видимому, именно в тот период Гейдрих понял, как важно разорвать все связи между евреями и массами населения, и решил — с согласия Гитлера — создать концлагеря Терезин и Бер-ген-Бельзен.
Во Франции все вообще складывалось славно: правительство Виши разместило все семь с половиной тысяч евреев из Бадена в знаменитом концентрационном лагере Пор у подножья Пиренеев, который изначально был построен для испанской республиканской армии и с мая 1940 года использовался для так называемых беженцев из Германии, большинство которых, конечно же, составляли евреи.
Когда во Франции была запущена процедура «окончательного решения еврейского вопроса», всех обитателей концлагеря Гюр перевезли в Освенцим.
* Крупный немецкий поэт, основатель германского символизма в литературе.
Всегда склонные к обобщениям, нацисты решили, что они продемонстрировали, что евреи «нежелательны» повсюду и что каждый нееврей является антисемитом — или потенциальным антисемитом. Тогда, спрашивается, почему кто-то станет проявлять озабоченность, если они, нацисты, начнут решать проблему «радикально»? Все еще будучи под очарованием этих обобщений, Эйхман вновь и вновь жаловался в Иерусалиме, что ни одна страна не была готова принять евреев — это, и только это, стало причиной страшной катастрофы.
Можно подумать, что европейские государства, компактно организованные по национальному признаку, реагировали бы каким-то иным образом, обвались на них внезапно орды любых иностранцев — нищих, без документов, не знающих языка данной конкретной страны!
Однако, к бесконечному удивлению нацистских официальных лиц, даже убежденные антисемиты в зарубежных странах не желали быть «последовательными» и демонстрировали достойную сожалению тенденцию самоустраняться от «радикальных» мер. Немногие из них повели себя очень прямолинейно, как, например, один из сотрудников испанского посольства в Берлине: «Хорошо бы иметь гарантии, что их не ликви-дируют», — он говорил о шестистах евреях испанского происхождения, которым были выданы испанские паспорта, хотя они никогда прежде не бывали в Испании, и кого правительство Франко мечтало перевести под юрисдикцию немцев — но большинство думало в точности именно так, как этот чиновник.
После первых экспериментов последовало полное прекращение депортаций, и мы увидели, как Эйхман воспользовался своим вынужденным бездействием для подготовки Мадага-скарского проекта. Но в марте 1941 года, во время приготовлений к войне с Россией, Эйхмана вдруг поставили во главе нового подразделения, или, точнее говоря, название его конторы из подразделения эмиграции и эвакуации превратилось в подразделение по еврейским вопросам и эвакуации.
С этого момента, хотя он еще не был информирован об «окончательном решении», он уже должен был понимать, что не только эмиграция вот-вот закончится, но и вместо нее будут включены механизмы депортации. Однако Эйхман намеков и полутонов не понимал, а так как других распоряжений ему никто не отдавал, он продолжал рассуждать с точки зрения эмиграции. Таким образом, когда на встрече с представителями министерства иностранных дел в октябре 1940 года прозвучало предложение аннулировать гражданство всех немецких евреев, которые находятся за границей, Эйхман протестовал очень яростно, он утверждал, что «такой шаг может повлиять на другие страны, которые до сегодняшнего дня по-прежнему готовы открыть свои границы для еврейских иммигрантов и оформить им въездные визы».
Эйхман привык лавировать в узком пространстве, которое давали ему действующие в каждый конкретный момент законы и директивы, и вдруг возник настоящий шквал новых антиеврейских законопроектов, направленных на евреев рейха — но все это произошло лишь после приказа Гитлера об «оконча-тельном решении», который был официально доведен до его исполнителей. В то же время было принято и решение о том, что высший приоритет отдается рейху, его территории должны стать judenrein максимально быстро — удивительно, но на решение этой задачи им потребовалось почти два года. Предварительные инструкции, которые вскоре должны были стать моделями для всех остальных стран, состояли, во-первых, из введения «желтого знака» (1 сентября 1941 года), во-вторых — из изменений в действующем законе о гражданстве, оговаривающем, что еврей не может считаться гражданином Германии, если он проживает за границами рейха (куда он, естественно, был депортирован), в-третьих — из декрета, по которому вся собственность лишенных гражданства немецких евреев конфискуется в пользу рейха (25 ноября 1941 года). Кульминацией этих приготовлений стало соглашение между Отто Тираком — министром юстиции — и Гиммлером, по которому первый имел ограниченную юрисдикцию над «поляками, русскими, евреями и цыганами», а всю полноту власти получало СС, так как «министерство юстиции может внести только очень незначительный вклад в уничтожение [sic] этих народов». Написанное «открытым текстом» письмо от министра юстиции главе партийной канцелярии Мартину Борману, датированное октябрем 1942 года, заслуживает особого внимания.
Несколько иные директивы касались тех, кого депортировали в Терезин, потому что Терезин находился на территории рейха и депортированные туда евреи не лишались гражданства автоматически. В случае этих «привилегированных категорий» старый закон от 1933 года разрешал правительству конфисковать собственность, которая использовалась для деятельности, «враждебной нации и государству». Эта форма конфискации была обычной в случае политических заключенных в концентрационных лагерях, и хотя евреи не относились к этой категории — все концлагеря в Германии и Австрии к осени 1942 года стали judenrein, — к ним еще применялась всего одна инструкция, изданная в марте 1942 года, согласно которой все депортированные евреи объявлялись «враждебными нации и государству». Нацисты относились к своему законотворчеству очень серьезно, и хотя в разговорах друг с другом они упоминали «гетто в Терезине» или «стариковское гетто», Терезин официально классифицировался как концентрационный лагерь, а единственными, кто этого не знал — никто не хотел расстраивать их, поскольку это «место жительства» было зарезервировано для «особых случаев», — были его узники. А чтобы подстраховаться, дабы отправляющиеся туда евреи не начали проявлять подозрительность, Еврейская ассоциация в Берлине (Reichsvereinigung) получила указание подписывать договор с каждым депортированным «о вступлении в право владения жильем» в Терезине. Кандидат переводил всю свою собственность в Еврейскую ассоциацию на условиях, что ассоциация гарантирует ему жилье, пищу, одежду и пожизненную медицинскую помощь. Когда, наконец, последние официальные лица Reichsvereinigung сами оказались в Терезине, рейх просто конфисковал немалое количество денег, оказавшихся в распоряжении Еврейской ассоциации.