Страница 22 из 99
— Это карта путей плешеродцев. Они ходят по сдвинутым тропам, по тропам, стянутым к плеши. Нам придется двигаться так же.
Это значило, что придется двигаться без дорог — только по ориентирам на карте.
— Мирче, что мы все-таки ищем?
— Пока точно не знаю. Если Найя правильно поняла, — Мирче запнулся, — почему плешеродцы ее не убили, мы отыщем «весомое доказательство». Но для этого нам придется двигаться ночью. Впрочем, спать в лесу, где охотятся плешеродцы, тоже небезопасно. Так мы, по крайней мере, будем готовы к встрече.
Коварду стало не по себе. Но лучше об этом не думать…
— Лучше не думать, сынок. Это не помогает. Так о чем ты хотел спросить?
Ковард устал удивляться. Да, он хотел спросить. Хотел спросить, зачем отец подписал ту петицию. Сьяна — она считалась самой разумной в усадьбе — объясняла ему: в то время охотники были слишком бедны, с ними почти не считались. Закон о лосиной охоте позволил братству лосятников стать влиятельной силой. Все, что имеет Ковард, все, что имеет Найя, — благодаря тому, что охотники бьют лосей.
Раньше его устраивало объяснение Сьяны. Но разве отец не знал, что Закон о лосиной охоте подорвет силы Леса? и это плохо для острова? Если стреляешь лосей, зачем снимать перед Лесом шляпу?..
— Твой отец считал охотников преемниками кейрэков. Он думал: охотники — дети свободы — не подчиняются мелочным правилам гильдий, не трепещут перед Советом, не заискивают перед братьями, чтобы им присвоили звание мастера. И им не нужны указания, как обращаться с Лесом. Они сами постигнут меру, поймут, что нельзя делать. Твой отец полагал, это свойство истинного охотника — уважение к Лесу. Он ошибся, сынок. И поплатился за это. Дорого поплатился… Давай-ка правее, Ласточка.
Раз он не видит, как знает, в какую сторону ехать?
— А я как рыба на глубине — чую кожей, где надо свернуть.
Быстро темнело. Луна чуть виднелась за облаками. «В темноте, пожалуй, и я ничего не увижу. Тогда мы будем на равных. Хотя, конечно же, нет: у меня не такая кожа… Да, я думал о чем-то… Мирче что же — знал отца?»
— Спрашиваешь, сынок! Как самого себя, — голос Мирче сделался озорным. — Мы с ним были друзья-соперники! Мы…
— Мирче! — Ковард невольно придержал свою лошадь и со звуком втянул в себя воздух. — Мирче, там…
— Что ты увидел, сынок?
— Мирче, там красные точки, — голос Коварда дрогнул. — Это глаза! Красноглазые! Плешеродцы! Они обнаружили нас.
— Слушай, слушай внимательно. Держись ко мне очень близко. Почти вплотную. Вот так. Да, хорошо. И запомни: нельзя слишком сильно бояться. Они питаются страхом. Они не станут убивать до тех пор, пока ты не испугаешься. Пока страх не отнимет все силы, пока ты не почувствуешь себя жертвой. Пока ты не побежал. Ковард, ты понял?
— Еще глаза! Они окружают нас!
— Ковард, спокойно. Погладь свою лошадь. И сдерживай, сдерживай. Не вылезай вперед. Я сказал, держись вплотную. Лучше остановиться. Дай-ка я развернусь. Вот так. Теперь мы можем стрелять в разные стороны. Меться прямо в глаза.
Стрелять? Он же слеп!
— Приготовься… Давай!
Ковард попытался справиться с дрожью в пальцах и вложил стрелу в арбалет.
В этот самый миг красноглазая тень метнулась в их сторону. Лошадь в страхе заржала и поднялась на дыбы. Ковард чуть не вылетел из седла и выронил арбалет. Лошадь понесла его сквозь кусты. И он вдруг отдался страху, нырнул в него с головой. И почувствовал с облегчением, с неоправданной, глупой радостью: не надо, не надо сдерживаться. Не надо с собой бороться. Можно слиться с животным в едином порыве — бежать.
Бегство — это движение. Наобум, в никуда. Шум в ушах, биение сердца, стук копыт и хруст ломаемых веток. А движение — это свобода. Или видимость. Или обман.
Кольцо красноглазых теней становилось плотнее. Он уже не имел возможности выбирать тропу. Они гнали его куда-то — туда, где удобней убить. Гнали так же, как охотники зверя. Как он и Барлет в последний раз загоняли лосиху…
— Стой! Стой! Ах, сукин сын! — Мирче, разорвав темное кольцо, налетел откуда-то сбоку. Лошадь ударила кого-то копытами, и уши Коварда полоснуло визгом раненой твари. От столкновения с Мирче Ковард вылетел из седла. Мирче на лошади кружился вокруг него, словно Дух дикой пляски.
— Быстро в седло! Цепляйся!
Ковард, плохо соображая, все-таки оказался в седле, позади слепого. Мирче вскинул арбалет и выстрелил в черную тень. Снова раздался визг. Погоня расстроилась. В кустах поднялась возня. Часть теней умчалась, преследуя лошадь Коварда. Остальные вдруг отступили и растворились — так же внезапно, как появились.
— До следующего полнолуния они не решатся нас тронуть. Охота сорвалась. Жертвы не согласились бояться.
Коварда колотило.
Мирче сказал, что без карты бесполезно двигаться дальше. Если карта пропала, придется вернуться ни с чем — и начинать сначала. Они должны отыскать останки погибшей лошади.
Труп был истерзан, без головы.
— Не надо, сынок, не смотри! — Мирче нащупал сумку и вытащил карту.
— А… голова?
— Голова где-то здесь, поблизости. Все. Уходим отсюда.
Они ехали, не останавливаясь, столько времени, сколько потребовалось, чтобы Ковард взял себя в руки и смог прочитать по карте, где они оказались.
— Мы вроде бы совсем близко, — Ковард ткнул пальцем в крестик, которым Мирче обозначил нужное место. — Что мы все-таки ищем?
Мирче ответил уклончиво:
— Нужно дойти точно до этого места. Если я правильно угадал, сумерки нам помогут.
Они вышли из леса в поле. У Коварда защемило внутри. Вот здесь на Найю напали. Ей было очень страшно. Еще страшнее, чем Коварду. Ведь с Наей не было Мирче. И никто-никто не мог ее защитить.
А вот и тот самый холмик, нора песчаной лисицы. Спасительное укрытие. Или наоборот? Ковард представил Сьяну: «Она стала калекой. Зачем заставлять ее жить?» Она неправа, неправа. Ведь Ковард так любит Найю. Он не может представить, что Найи с ним больше нет…
— Ковард, нам нужен пень. Здесь есть какой-нибудь пень?
— Пень?
— Пень, пень. Есть поблизости пень?
Духи! Зачем ему пень? Ну, вот там, поближе к Лесу, вроде бы есть. Пень. Правда, странный какой-то.
— Странный? Он кажется тебе странным? Что в нем такого, Ковард?
Ковард пожал плечами. Мирче не увидел, но, видимо, как-то растолковал молчание спутника.
— Значит, придется ждать темноты.
Ковард не понял, зачем, но спорить с Мирче не стал. Он смертельно устал — от страха, от тяжких мыслей, от неясности, что они ищут…
Мирче словно догадался о том, что творится внутри у Коварда.
— Знаешь, надо поспать, сынок. Думаю, в этот раз ты не будешь считать баранов.
Ковард без возражений опустился на землю. Было еще светло, но сон мгновенно взял его в плен — и он не запомнил, что в этот раз ему снилось.
То, что они везли, тяготило Коварда: будто не лошадь, а он тащил на спине это груз. Стоило Мирче с мешком приблизиться, как Ласточка испугалась, отпрянула. Слепой что-то долго шептал ей в ухо, гладил, хлопал по шее. Потом отошел в сторонку и долго шарил в кустах: рвал какие-то травки, нюхал, снова искал:
— Вот! То, что нужно. Поможет ослабить запах!
Он обложил мешок свежей травой и листьями и приторочил к седлу.
Ковард и Мирче, не сговариваясь, решили не ждать утра. Лучше скорее добраться до человеческого жилья — и только потом отдыхать. Теперь они двигались по тропе — то ехали, то шли пешком, чтобы дать передышку лошади. Луна ободряла путников как могла — щедро расплескивала свой свет по ночному Лесу. Но путь, как и ночь, казался Коварду бесконечным. Он то и дело спотыкался о корни и ежился от шлепка какой-нибудь ветки или когда его шеи касались холодные листья.
Наконец темнота стала редеть. Но это не принесло Коварду облегчения.
На смену ей явился холодный туман. Он поднимался из ложбинок и ям, из болотистых складок, оврагов. Воздух сделался влажным и густо-серым. Все вокруг — кусты и деревья, старые гнезда и пни, — ускользая от лунного света, теряли свои очертания и старались примериться к призрачной жизни.