Страница 14 из 99
В это время Дракинде наступило время рожать. Скулон не успел оглянуться, как назначенный срок истек: пленница потребовала второе крыло и свободу.
Скулон взглянул исподлобья: Дракинда не доплатила. Рожала, потом болела, и он не мог ее трогать. Он клялся ее отпустить? Только глупый охотник выпустит дичь из капкана. Тогда Дракинда сказала: пусть будет так, как должно, — и надломила росток, призванный ею в свидетели.
Через три дня старый охотник свернул на охоте шею.
II. ПЛЕШЕРОДЦЫ
Глава первая
Ви бежал без всякого напряжения: исход погони был ясен. Жертва казалась слабой, силы ее иссякали, и он хотел растянуть удовольствие. Человеческий запах — кисловато-соленый — приятно щекотал ему ноздри. Запах — и ощущение чужого смертного ужаса. Смертный ужас окутывал убегавшего, как тяжелое влажное облако. Когда убегавший падал, облако разбухало. Когда ему удавалось прибавить скорости, облако едва заметно сжималось: вдруг оторвался?
Будь Ви человеком, он усмехнулся бы. Ему ничего не стоило в два прыжка настигнуть бегущего, ударом лапы сломать позвоночник и сделать то, ради чего затевалась погоня, — добраться до сердца жертвы. Только сердце нужно было ему, только надменное сердце того, кто мыслил себя Хозяином!
Потом Ви отгрызет ему голову и оставит у ближайшего пня. Он сделает все точно так же, как делают сами люди — те, кто охотится на лосей. Они украшают рогами свое жилище. Они нанизывают лосиные черепа на жерди своих заборов. И Ви украсит Лес человеческой головой.
Но это — чуть позже. Чуть позже.
Пока он наслаждался ужасом человека. Глаза Ви вспыхнули, и пасть наполнилась вкусной слюной: он сам порождал этот ужас, он был его причиной.
В прежней жизни было иначе. Смертный ужас разъедал Ви изнутри, и причиной ужаса был человек. Но эта жизнь завершилась — обуглилась и покрылась пеплом. Лишь ненависть к человеку осталась в нем с тех времен.
— Ишь — присосался! Урод вислоухий. Дай-ка сюда мешок. — Ви запомнил голос и запах, потому что следом за этим его вырвали из теплого и безопасного мира. — И откуда такой только взялся? Весь помет испортил. Скажи Придурку, пусть сразу утопит. И держи язык за зубами. Слышал? Шкуру спущу, если цена на щенков упадет.
Ви мог бы забыть об этом. Черная плешь, однако, сделала свое дело, и он забыл о другом: как его извлекли из мешка и он оказался в гнезде из человеческих рук. Кто-то утешительно ворковал над ним: «Висли! Висли!», а руки излучали тепло — лучшее даже, чем материнский бок. Тепло было золотистым, как солнечный свет, — пронизывало насквозь, не только грело, но и ласкало. Щенок повозился, потыкался носом в руки — сразу признал в них новую маму и заснул, спасаясь от пережитого. Чуть позже ему предложили хлебный мякиш, завернутый в тряпку и смоченный в молоке, и мир снова стал добрым и безопасным.
Нет, этого он не помнил. Зато его память — память обугленного нутра — хранила другую встречу с голосом-запахом, другое явление смертного ужаса.
На соломе — мальчик, и у него идет носом кровь. Висли поскуливает от тоски и слизывает ее.
Слышен скрип двери. Это сигнал опасности. Но Висли почему-то продолжает сидеть — хотя ноздри его уже различают запах смертного ужаса. Висли прижимает уши, и на всякий случай тихонько рычит: он никому не позволит тронуть лежащего мальчика.
— Смотри-ка! Тот, вислоухий! Я его узнаю! А что! Ничего так пес! Ха! Вылизывает Придурка. Лекарь, мелкие Духи!
— Придурок — скотина. Придет в себя — взгрею. Узнает, как уродов прикармливать.
— Так ему в одиночку скучно! — громкий смех. — Ишь, ишь! Гляди-ка на пса: караулит Придурка. Вот смех!
— А ну-ка, пристрели его.
Тот, кто смеялся, медлит. И тот, кто вселяет ужас, говорит с раздражением:
— Пристрели, говорю! Вон, сними арбалет.
Человек берет арбалет и возится со стрелой. Висли чувствует: это опасно, очень опасно! Его накрывает волной страха и вдавливает в земляной пол. Но мальчик в этот момент наконец разлепляет глаза. Висли слышит команду — мычание, понятное только ему, — бросается в угол и ныряет в спасительный лаз. Стрела раздирает воздух и вонзается в стену. Висли несется в сторону леса: он еще не знает, что не сможет вернуться. Что ему предстоит стать бродягой.
А человека — того, что вселял в него страх, он встретит еще один раз. И эта встреча опять перевернет его жизнь.
Висли спал в покинутой волчьей норе. Шум охоты заставил его насторожиться и замереть. Охота пронеслась совсем близко, тревожа лес шумом и близостью чьей-то смерти. Висли уловил знакомый запах и будто расслышал голос. Шерсть у пса на загривке вздыбилась: это враг! и он близко! Висли выбрался из норы и взял след.
Он легко нагнал охоту и теперь бежал чуть в стороне, прислушиваясь и принюхиваясь. Охота людей увлекла его злобным и бурным весельем, и он не хотел отставать.
Висли внимательно нюхал воздух, чуял все, что могло бы стать желанной добычей. Но собаки держались другого следа: он ошибался снова и снова. Ему пришлось почти слиться с охотой, чтобы понять: собаки шли по лосиному следу!
Где-то впереди охотничьи тропы сошлись. Звуки рога стали невыносимо громкими и исполнились злобного торжества. Собаки отчаянно лаяли, срываясь на хрип, люди кричали. Потом собачий лай стал стихать, а людские голоса слились в довольный гомон. Было ясно: цель достигнута и ярость охоты пошла на убыль. Ее звуки и запахи постепенно стихли. Лес все еще волновался, но уже не так сильно.
Висли осторожно подкрался к месту, где охотники завалили лося. Трава была измазана кровью. А в маленькой ямке кровь стояла, как вода после дождя. Висли принюхался: запах притягивал. Пес чуть помедлил, а потом припал к ямке и принялся жадно лакать. В его голове пронеслась неясная мысль, что этого делать не стоит: ни один обитатель Леса не покусится на лося. Лось — особенный зверь. Он не может быть чьей-то добычей.
Но кровь была свежей, и Висли не смог оторваться, пока язык не начал скрести по земле. Лосиная кровь ударила ему в голову: он потерял возможность двигаться и ощущать. Он утратил всякую бдительность — непростительная ошибка для бродячего пса — и улегся спать тут же, у ямки, не ища себе дополнительного убежища.
Разбудил вислоухого страх. Нет, не страх — смертный ужас. Такой же, какой он узнал при рождении. Ужас выползал из травы, из-под корней деревьев, рваной бахромой повисал на еловых ветвях. Ужасом был полон его живот. Ужас распирал изнутри его горло.
На краю поляны Висли увидел чужого пса. Точнее, не увидел, а угадал. Пес был темным, и контуры его тела едва выделялись среди других теней ночи. Зато глаза — красные, ярче свежей крови, — смотрели прямо на Висли.
Красноглазый был не из тех, кого вислоухий привычно боялся, кто был сильнее и вынуждал уступать дорогу. Красноглазый вообще не был зверем в понимании Висли: у незнакомого пса не было запаха. Нет, запах был, но это был не животный запах, а запах гари, обгоревшего дерева и прожженной земли.
Вислоухий попытался справиться с ужасом: оскалился и зарычал. Но красноглазый поднялся и двинулся на него — медленно и уверенно. Язык у него был влажный, и с него стекали крупные капли слюны. Висли попятился. Драка была невозможна. Следовало бежать. Скаля зубы, он стал отступать. Выискивая момент для прыжка в сторону, Висли чуть повернулся и тут же понял, что путь направо отрезан. Там тоже двигалась тень и светились красным глаза. А слева — еще две тени!
Вислоухий резко развернулся и бросился между тенями: бежать, бежать, бежать!
Он много раз преследовал дичь. Он много раз убегал. Но не так, не так! Красноглазые гнали его сквозь лес, не давая свернуть. Висли, умевший бегать, задыхался от страха.
Впереди показалась плешь.
Эти мертвые пятна на теле Леса Висли всегда обходил стороной. Так делал всякий зверь, так делала всякая птица, и даже мелкие склизкие твари никогда не решались приблизиться к пятнам вплотную. Но красноглазые гнали его прямо туда.