Страница 4 из 22
Читала и не верила своим глазам. Выписки из писем и мемуаров современников, рассказавших о трагедии в гостинице «Англетер» не с чужих слов, заняли бы слишком много места, но один фрагмент из настоящих, не перелицованных по нынешней моде воспоминаний Н. Л. Брауна (отца) о событиях 28 декабря 1925 года все-таки приведу:
«В номере гостиницы, справа от входной двери, на полу рядом с диваном лежал неживой Есенин. Белая шелковая рубаха была заправлена в брюки, подпоясанные ремнем. Золотистые волосы его были откинуты назад. Одна рука, правая, в приподнятом, скрюченном состоянии находилась у самого горла. Левый рукав рубахи был закатан. На руке были заметны следы надрезов – Есенин не раз писал кровью» [11] .
Опубликованное «Посевом» интервью с престарелым сыном Н. Л. Брауна удивило не само по себе. Каждый частный человек пишет, как (и чем!) он дышит. Поразило другое: в редакции солидного либерального журнала не заметили вопиющего, один к одному, совпадения опубликованного в 2009 году якобы эксклюзивного материала с самыми дремучими вымыслами двадцатилетней давности. Ведь этот сюжет (зверское убийство), как уже говорилось, обозначившись на уровне слухов в глухие годы застоя, выпростался из подполья уже в 1987-м. В том году, несмотря на протесты ленинградцев, бульдозеры порушили обветшавший «Англетер». А года через два, в связи с появлением в журнале «Москва» (1989, № 7) беспрецедентного по безграмотности сочинения полковника милиции Эдуарда Хлысталова «Тайна гостиницы “Англетер”», страсти по убиенному русскому гению достигли такого накала, что взбаламученная литературная общественность самоорганизовалась в Писательский комитет по выяснению обстоятельств смерти поэта.
Комитет был организацией представительской, то есть ленивой, для выяснения «обстоятельств» не слишком пригодной, в отличие от прилепившейся к нему Особой Комиссии, тон в которой, как и следовало ожидать, стали задавать самые неистовые из ревнителей русской идеи. Но тут уж и серьезные исследователи всполошились. Не за горами столетие великого поэта, а вокруг юбилейного Проекта – стайки шарлатанов да толпы невежд, к умственным усилиям не приученных? Словом, обстановка была такой, что главному специалисту по Есенину Юрию Львовичу Прокушеву не осталось ничего иного, кроме как, обратившись в высокие инстанции, ввести в состав обезумевшей в патриотическом негодовании Комиссии группу независимых экспертов. Дабы наконец выяснилось, что же в действительности случилось в гостинице «Англетер» в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года.
Оглядываясь назад и подводя итоги, нельзя не признать: российской словесности повезло. Новая антисоветская жизнь в 1991 году еще только начинала коммерциализироваться, в результате чего Прокушеву удалось задействовать наивиднейших специалистов в области судебной медицины и криминалистики. Академики, доктора наук, директора и ведущие сотрудники соответствующих предмету расследования НИИ, включая старшего прокурора Генеральной прокуратуры, в течение почти трех лет собирали и проверяли на подлинность все без исключения документальные материалы, начиная с Акта вскрытия тела, посмертных масок и сделанных по свежим следам фотоснимков. Естественно, практически безвозмездно, на общественных началах. Затем терпеливо, спокойно, снимая один вопрос за другим, разъясняли членам Писательского Всероссийского комитета: версия об убийстве – результат неизлечимого дилетантизма, а то и прямого мракобесия.
Взявшись за дело, ученые поначалу, кажется, и не предполагали, что сенсационный триллер держится на трех колченогих опорах. 1. На утверждении, будто предсмертное стихотворение Есенина написано не в декабре 1925-го. 2. На рассматриваниифотографий мертвого поэта, а они были самого дурного качества – перепечатки с отпечатков. 3. На вопиюще непрофессиональном прочтении и толковании Акта о вскрытии. Правда, нижняя его часть была дефектной: последние семь строк отсутствовали. Ухватившись за эту псевдоулику, комитетчики то ли не заметили, то ли не пожелали заметить, что обрывки полуистлевшей бумаги не уничтожены, а собраны и сложены в конверт. Во ВНИИ судебных экспертиз текст почти полностью восстановили. Причем отчетливо читабельной оказалась самая важная фраза, на которой и строилась главная из сенсаций (проломили череп, выстрелили в лоб): глаза и кости черепа целы, мозг в сохранности и весит 1920 граммов.
Нашлись и негативы, благо фотографировал в «Англетере» знаменитый питерский фотомастер М. С. Наппельбаум. Когда с сохранившихся в его архиве пластин сделали, используя современную технику, профессиональные отпечатки, даже невооруженному глазу стало ясно: якобы зияющая рана на лбу– всего лишь деформация мягких тканей межбровья, неглубокая (0,5 см) вмятина, образовавшаяся в результате длительного контакта с горячей трубой водяного отопления.
Подвергся экспертизе и подлинник последнего стихотворения Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья…» Вокруг этого документа кипели огнедышащие страсти. Для адептов версии «Убийство!» написанный кровью текст (по смыслу – предсмертная записка) был слишком увесистым камнем преткновения.Для убедительности их концепции тяжелый сей камень надо было непременно отвалить от Дела об убийстве. Система доказательств дублировала бородатый анекдот о женской логике. Во-первых, это не есенинские стихи; их сочинил кто-то из убийц, скорее всего пресловутый Блюмкин. Во-вторых, Есенин написал их давно. В-третьих, они написаны не кровью. Следовательно, известный по воспоминаниям Елизаветы Устиновой эпизод, залетевший и в хрестоматийное стихотворение Маяковского: «Может, окажись чернила в “Англетере”, вены резать не было б причины», – выдумка то ли сионистов, то ли жидомасонов. Напоминаю этот фрагмент: «Я зашла к нему. Тут он мне показал левую руку: на кисти было три неглубоких пореза. Сергей Александрович стал жаловаться, что в этой “паршивой” гостинице даже чернил нет, и ему пришлось писать сегодня утром кровью. Скоро пришел поэт Эрлих. Сергей Александрович подошел к столу, вырвал из блокнота написанное утром кровью стихотворение и сунул Эрлиху во внутренний карман пиджака. Эрлих потянулся рукой за листком, но Есенин его остановил:
– Потом прочтешь, не надо!» [12]
Спецэкспертиза «притузила» и эту нелепицу. Химики, текстологи, почерковеды установили: стихи действительно написаны кровью, а не выцветшими до красноты фиолетовыми чернилами, и не кем-нибудь, а самим Есениным, который, судя по почерку, был в не совсем обычном состоянии:
«Этот текст исполнен Есениным Сергеем Александровичем под влиянием необычных внутренних и внешних факторов, “сбивающих” привычный процесс письма и носящих временный характер. В числе таких факторов наиболее вероятными являются необычное психофизическое состояние С. Есенина (волнение, алкогольное опьянение и пр.) и использование им пишущего прибора и красителя, обладающих плохими расписывающими свойствами». (Ю. Н. Погибко. Всесоюзный научно-исследовательский институт судебных экспертиз Министерства юстиции России. 15 апреля 1992 г.) [13] .
Краситель (кровь) конечно же не обладал хорошими расписывающими свойствами,да и состояние поэта было необычным: он не выносил ночного одиночества в чужом, не домашнем месте. Необычным был и письменный прибор, в который Есенин, сделав несколько легких поверхностных надрезов (не задевая «толщи кожи»), нацедил чуточку крови. Кто-то из литераторов, побывавших утром 28 декабря в «Англетере», случайно обратил внимание на чернильницу, которой пользовался Есенин. Она была необычной формы. Айседора, когда ей об этом рассказали, узнала по описанию свой последний подарок: крохотную этрусскую вазу.
Навязывающим воспоминания о другой жизни оказалось и место, в котором были написаны предсмертные стихи. В этой комнате, как уже упоминалось, поэт провел несколько часов холодной зимой 1922 года, когда вместе с Дункан приезжал в Петроград. Вдобавок ко всем этим странным сближениям в окна номера безглазо глядел черно-мраморный дворец графа Зубова. Тот самый некогда пышный и ярко освещенный дом, где ровно десять лет назад, в ночь под Новый 1916 год, в год его первой городской и горькой славы,Есенину аплодировал весь литературный Санкт-Петербург…