Страница 18 из 22
В каникулы к маленькой домашней компании присоединялся еще и Николай Сардановский, двоюродный внук хозяина. Зимой он приезжал и один, но в летнее время – почти всегда с матерью и сестрами: Серафимой, старшей, и младшей, Анной. Мать Николая Вера Васильевна преподавала в школе, и отпуск ей полагался долгий. Был Николай на два с половиной года старше Сергея, но это дружеству не мешало. Клавдий Воронцов, сын покойной сестры отца Ивана, вообще малявка, младше и Сережи, и Тимоши, а без него ни одна затея не обходится.
Сейчас это кажется странным, но в те времена разница в возрасте среди одноклассников в три и даже в четыре года – дело обычное. Кроме того, в сельских школах дореволюционной типовой земской постройки было всего два учебных помещения. В одном, вместе, у одного учителя занимались первый и третий классы, в другом – второй и четвертый. В результате вопрос о старшинстве запутывался окончательно, но при этом самые старшие все-таки слегка опекали самых младших. Среди подлетышей, пригретых заботой отца Ивана, роль опекуна исполнял Коля Сардановский. Капитолина Ивановна про него говорила: Николаша весь в талантах, будто елка рождественская в пряниках. И это не было преувеличением. Без репетиторов поступил в Московский коммерческий институт, сам себя образовал по музыкальной части и на скрипке играть выучился. А главное – сочинял стихи и самостоятельно, по книгам, осилил основы русского стихосложения. Была в характере Сардановского и еще одна особенность – склонность к учительству и просветительству, он охотно делился знаниями с приятелями. Для Есенина появление в их маленькой компании образованного взрослого мальчика было подарком судьбы. Или, как выражались тогдашние ухажеры, улыбкой случая на балу удачи. Не случайно именно ему Сергей стал не просто читать вслух, но и показывать рукописи своих стихов. «Примерно спустя год после нашего знакомства, – вспоминал Николай Сардановский, – Сергей показал мне свои стихотворения. Написаны они были на отдельных листочках различного формата. Помнится, тема всех стихотворений была описание сельской природы».
Стихи двенадцатилетнего соседа Николаю не понравились: «холодноватые по содержанию и неудовлетворительные по форме». Тем не менее признав, что «подобное творчество удивительно для деревенского мальчика», он все-таки снизошел до серьезного разговора с ним о стихах:
«В то время я сам преуспевал в изучении “теории словесности”, и поэтому охотно объяснил Сергею сущность рифмования и построения всяческих дактилей и амфибрахиев. Удивительно трогательно было наблюдать, с каким захватывающим вниманием воспринимал он всю эту премудрость».
По-видимому, именно Сардановский виновен в том, что Есенин вскоре после знакомства с ним прекратил описывать в стихах «сельскую природу», то есть перестал быть собой и снова попытался стать как все. С ним произошло то, что нередко случается с талантливыми подростками на перепутье между отрочеством и первой юностью: он стал слишком уж прилежно копировать тексты, которыми восхищались взрослые и образованные люди его непосредственного окружения. Николаю не понравились стихи про природу – Сергей перестал их писать. А потом, в годы учения в Спас-Клепиках, образцом для подражания выбрал Надсона только потому, что преподаватель литературы Евгений Михайлович Хитров был ревностным его почитателем. Зависимость от мнения учителя была столь сильной, что Есенин, переехав на жительство в Москву (август 1912-го), сразу же купил томик Надсона – в том же издании и переплете, как у Хитрова. Про сочинения, созданные Есениным с оглядкой на Надсона, можно сказать его же словами: «Канарейка с голоса чужого…» Про качество стихов, читанных Сардановскому, сказать что-нибудь определенное трудно: листочки, которые Николай видел в руках у Сергея, исчезли бесследно. Однако его мемуары свидетельствует: Есенин не преувеличивал, утверждая, что «стихи начал писать рано, лет девяти», и что первые бессознательные опыты сильно отличались от того, что он насочинял потом – и в Учительской школе, в Спас-Клепиках, и летом после выпуска, то есть в возрасте шестнадцати-семнадцати лет. (Тексты эти сохранились отчасти в памяти приятелей поэта, отчасти в тетради, подаренной Есениным Е. М. Хитрову.)
Словом, несмотря на неодобрение своего первого критика, общение с ним даром не прошло. Можно даже сказать, что Есенину опять повезло. В самые трудные для подростка годы он оказался в хорошем обществе. К Поповым со всех концов рязанского края слетались дети сельской интеллигенции – гимназисты, реалисты, студенты. И хотя многие из них уже не хотели, как их матери и отцы, «пропасть в глуши», они, приезжая к родителям, косили, кололи, укладывали дрова, подсобляли и с ремонтом, и с уборкой урожая, словом, делали все то, без чего сельский житель в ту пору выжить не мог. Даже Сардановский, когда гостил у отца Ивана, занимался «заготовкой сена» и вкладывал в общесемейное дело ничуть не меньше, а то и больше старания, чем крестьянский сын Серега Есенин: «И зимой и летом в каникулярное время мы с Сережей постоянно и подолгу виделись… Приходилось вместе работать на сенокосе или на уборке ржи и овса. Особенно красочно проходило время сенокоса. Всем селом выезжали в луга, по ту сторону Оки; там строили шалаши и жили до окончания сенокоса. Сенокосные участки делились на отдельные крупные участки, которые передавались группе крестьян. Каждая такая группа называлась «выть» (Сергей утверждал, что это от слова “свыкаться”)».
Земское училище Есенин закончил в мае 1909-го, позже, чем следовало, на год, зато с отличием, чем крайне обрадовал отца. По воспоминаниям Екатерины, Александр Никитич по случаю столь важного события приехал из Москвы и привез две красивые рамки со стеклом: «Одну для похвального листа, другую для свидетельства об окончании сельской школы. Это награда за отличную успеваемость Сергея в школе. Похвальный лист редко кто имел в нашем селе. Отец снял со стены портреты, а на их место повесил похвальный лист и свидетельство… Потом позвали отца Ивана и тетю Капу. За столом шла беседа о том, куда определить Сергея».
Беседовали втроем, Татьяна Федоровна помалкивала. Она была убеждена, что от учения один вред, книжки у сына в руках ее прямо-таки пугали. («Вот так в Федякине дьячок очень читать любил, все читал, читал и до того зачитался, что сошел с ума. А отчего? Все книжки».)
И так прикидывали, и этак, и в конце концов порешили: пусть Сергей едет в Спас-Клепики, в Церковно-учительскую школу, где по ходатайству отца Ивана и с похвальным листом непременно примут. Расход небольшой, дороже поросенка откормить. Тридцать рублей годовых за все про все: и учение, и общежитие, и столование. Три года поучится, какую-никакую специальность получит, а там видно будет.
В автобиографиях Есенин писал, что Учительская школа ничего ему не дала, кроме крепкого знания церковнославянского языка. Действительно, если бы не личная инициатива старшего учителя Евгения Михайловича Хитрова, книголюба и книгочея, старавшегося приохотить воспитанников к чтению, далее усвоения общих сведений по истории Государства Российского они бы и не продвинулись. Большая русская классика не входила в программу. Учебные заведения спас-клепиковского типа готовили преподавателей для так называемых школ грамоты. Это были очень дешевые двухгодичные школы. Учительствующие в них получали не более семи рублей в месяц, меньше, чем сезонные землекопы. По замыслу учредителей, благодаря дешевизне такие двухлетки можно было открыть чуть ли не в каждой деревне, при любом заводике и таким образом в скоростном порядке научить неграмотную Россию расписываться, читать простые тексты, производить простейшие арифметические действия. Проект был принят, и через несколько лет в одной только Рязанской губернии действовало более двухсот школ грамоты и одиннадцать учебных заведений, специально для них готовивших преподавателей. А еще лет этак через пятнадцать выяснилось, что навыки грамотности, полученные крестьянскими детьми в этих учебных заведениях, настолько непрочны, что спустя несколько месяцев они всё-всё забывали и не умели написать даже собственную фамилию. К той поре, как Есенин поступил в Спас-Клепиковскую второклассную Церковно-учительскую школу, половину двухлеток на Рязанщине уже закрыли. Зная это, руководство подобных (типовых) заведений старалось расширить для своих выпускников возможности трудоустройства, не испрашивая в министерстве дополнительных средств. Самое простое и верное – расширить тропочку, ведущую к церкви. Для этого учебный план слегка переделали, увеличив и число уроков, на которых изучалась история русской церкви, и количество часов, которые мальчики проводили в церкви, прислуживая при алтаре и постигая на практике тонкости православного богослужения. Те, у кого обнаруживался голос, пели в церковном хоре. В результате к концу обучения воспитанники настолько преуспевали в этом замысловатом и витиеватом ремесле, что их, когда возвращались в родные деревни, священники окрестных храмов охотно брали в псаломщики. Не отсюда ли у Есенина в «Сорокоусте»: «Только мне, как псаломщику, петь Над родимой страной “аллилуйя”»?