Воины Карла XII

— Это силы твои истощились, вот и все, мастер Андреас. У тебя целый день крохи не было во рту для подкрепления плоти. Теперь все твои старые друзья и множество новых ожидают тебя в погребке ратуши.

— Ты все еще друг мне, Бенгт?

— И ты еще спрашиваешь?

— Лучше бы тебе не знавать меня никогда. Если хочешь мне добра, возьми этот молоток и хвати меня по виску так, чтобы я тут же свалился мертвым.

— Ты болен и сам не знаешь, что говоришь.

— Вот молоток. Возьми и ударь с размаху. Уж если кому сделать это, так именно тебе. Поверь моему слову, ты совершишь доброе дело.

— Разве хорошо убивать?

— Да, если рука убивающего является орудием кары Божьей.

— Мастер, тебе еще есть для чего жить, если даже тебе не суждено больше создавать произведений, как то, которое ты уже дал нам.

— Не для чего мне жить, — разве только для стыда и покаяния. Но это не совсем по мне. Я не знаю, друг ли я тебе больше; едва ли… Но если ты мне друг, то окажи мне последнюю услугу и убей меня.

— Дай сюда молоток.

Бенгт Гаке взял молоток и швырнул его в открытую дверь с такою силою, что он полетел прямо в воду.

— Клянусь святым Эриком! Если тебе так уж хочется сидеть тут со своими думами, то и сиди себе на здоровье.

Мастер Андреас вскочил, побежал за Бенгтом и ухватился за него в дверях:

— Не бросай меня! Не хочу я оставаться в твоем доме один на всю долгую ночь.

— Или ты стал вдобавок бояться темноты?

— Не темноты, а деяний тьмы.

— Ничего не понимаю, но если тебе на сердце легли тяжелые камни, стряхни их с себя хоть на эту ночь. Дай мне руку и пойдем. По-настоящему мне, пожалуй, следовало бы отвести тебя в монастырскую больницу, но мне сдается, что стоит тебе выпить пару кружек доброго вина и посмеяться от души, как ты снова станешь человеком.

— Да, Бенгт, если мне удастся хорошенько посмеяться, я стану опять человеком.

Они пошли по двору в потемках, рука об руку, осторожно пробираясь по мокрой траве; но, когда подошли к калитке, мастер Андреас остановился:

— Ты ничего не слыхал?

— А что мне было слышать?

На галерейке что-то зашуршало, словно волочился по полу кусок тяжелой материи.

— Это, верно, Метта полюбопытствовала взглянуть — удалось ли мне уговорить тебя провести вечер с друзьями.

— А если бы я не пошел с тобой?

— Тогда она узнала бы, что я ушел один.

— Поспешим.

— Ты же сам остановился.

Они пошли дальше между дворами, многие из которых сгорели и были заброшены со времени последней войны. На одном из пепелищ, где зола и угли хрустели под ногами прохожих, кучка нищих и прокаженных развела огонь в уцелевшем очаге. Нищий с костылем и деревяшкой вместо ноги рассказывал товарищам, как он на этом самом месте помогал хоронить убитых датских воинов. Оба ночных прохожих подали ему милостыню, он поблагодарил и посоветовал им не преминуть посмотреть в городском соборе новые великолепные скульптуры, поставленные в память этой победы.

Местами почва была такая топкая, что путникам приходилось перебираться по камням и мосткам. Слева от тропинки и мостков струился поток, обдававший брызгами их платья. У Северных ворот стража внимательно осмотрела их при свете фонаря, прежде чем пропустить, но в городе по всему видно было, что день праздничный: все еще были на ногах, и на крутых спусках переулков гулко раздавались шаги и немецкая речь, одетые по праздничному купцы и их жены возвращались с факелами и фонарями с цеховых пирушек, а все вывески были украшены зеленью.

Скоро мастера Андреаса встретили радостные приветствия вышедших ему навстречу друзей, которые и окружили его, чтобы проводить в погребок ратуши; но он так рассеянно отвечал на их приветствия, что их даже взяло сомнение: узнает ли он их, и опять они обратили внимание на его затуманенные глаза, устремленные как бы в глубь его собственной души, а не на собеседника. Проходя мимо собора, все остановились, и Бенгт Гаке указал на красноватую искру, светившуюся в окне.

— Взгляни на эту искру, мастер. Это ты зажег ее. Это рукоятка меча святого Георгия Победоносца блестит при свете неугасимой лампады. И в темноте он все бьется с драконом, с ненавистною тебе греховною плотью.

Мастер Андреас выпустил его руку и стал чертить носком башмака по камням, словно ища решение давней загадки.

— Ненавидеть плоть… — начал он: — это все равно, что сказать: я ненавижу воздух, ненавижу воду, ненавижу свой собственный глаз. К чему тут ненависть? Это слово, сказанное в минуту гнева, — и ничего больше. Или я заблуждался?.. Святому Георгию придется сложить оружие?.. Пламя, сверкающее в пасти дракона, есть вечное божественное пламя?..

— Он переутомился от непосильной работы и окончательно свалится, если не поспешим увести его с собою, — шепотом обратился Бенгт Гаке к окружающим.

Но те не решались подступить к мастеру, и он продолжал говорить неуверенно и медленно:

— Во тьме я блуждал, и темна и загадочна была моя речь. Ненавидеть любовь… Нет, я ненавижу обман в любви. Лживого и пронырливого татя, который не выносит дневного света. Сначала он подкрадывается подобно маленькой скользкой ящерице… Бенгт, Бенгт, поди сюда! Видишь, вон там… в углу, возле того серого дома?..

— Вижу, вижу, мастер. Это не кто иной, как кнехт, который собирается влезть в окошко к своей зазнобушке… Я даже могу назвать имя.

— Ну, кто же он?

— Сначала он был простым мужиком и звался Медведищем. Но в битве при Брункеберге он шел впереди коня Стуре. Это храбрец из храбрецов, и ты не порочь его.

— И он столь же честен, сколь храбр?

— Да, будь уверен. Мы люди чести.

— Но когда дело коснется любви, то брат обкрадывает брата, сестра сестру, приятель приятеля, и ваши герои по-разбойничьи влезают в окна.

— Ворота, должно быть, заперты.

— Так ему бы пройти мимо, как честному человеку.

— Легко сказать!

— Или хоть выбить стекла в окне во всеуслышание… Да, сначала это воровская ящерица кажется такой маленькой, пугливой и забавляет тебя своим вилянием… но мало-помалу растет, обрастает крыльями и когтями и своим ядом может запятнать самый светлый доспех. Она превращается в дракона, который поднимается из грязи и праха, чтобы терзать и разрушать, и в конце концов вокруг нее валяются одни обглоданные скелеты существ, которые были когда — то детьми света…

Со стороны Главной площади послышались громкие крики, и ночные сторожа устремились туда. Мастер Андреас оглянулся и словно тут только уразумел, сколько друзей вышло ему навстречу. Он знаками дал понять тем, которые были позади, чтобы они не отставали, и быстрым шагом двинулся в гору. Площадь была загромождена базарными навесами, ларями, корзинами и распряженными лошадьми, которые спокойно жевали овес, рассыпанный на дне телег, но мастер Андреас уверенно прокладывал себе путь, шагая через валявшиеся на земле мешки.

У самого входа в погребок ратуши ночные сторожа изловили оборванца-нищего и притиснули его к столбу, поддерживавшему навес. Нищий дрожал всем телом, бормотал что-то невнятное и всячески старался вырваться.

— Чем провинился этот бедняк? — спросил мастер Андреас, показывая жестом, что хотел бы помочь ему.

— Это не твое дело, — ответили ночные сторожа, — хотя, как мы видим, ты сам мастер Андреас.

— Отпустите его или скажите, в чем он провинился?

— Он украл.

— Что же он украл? Чужое счастье или чужую честь?

— Он взломал один из базарных ларей.

— Зачем?

— Он говорит, что три дня не ел, а в ларе был хлеб… Но вольно же ему было ломиться с такой силой, что ставень отвалился и грохнулся на камни. По всей площади гул пошел.

— И таких воров вы сажаете в тюрьму?.. Отпустите его.

Но тут из толпы протянулась рука и указала на мастера Андреаса, а чей-то голос одновременно крикнул:

— Мастер! Ты сам вор, обманувший своего лучшего друга с его женой.

Мастер Андреас так порывисто отшатнулся, что шляпа скатилась с его головы.