Воины Карла XII

СПЯЩИЕ ДВОРЫ Путь петляет, пуст и бел, меж дворов ночных и сонных. Все худое, все, что будет, спит покуда сном глубоким: беды, скорби, все так скоро, старость, траурные дроги, двор, сровнявшийся с землей… Ночь, укрой нас одиноких в дороге и сокрой от нас грядущие дни! ЧЕРЕЗ ТЫСЯЧУ ЛЕТ Дрожь в дальнем Космосе. Воспоминанье — между деревьев показался дом. Как звался я? Кем был? О чем я плакал? Забыто все, и в воющем пространстве Исчезло средь катящихся миров. ЛУННЫЙ СВЕТ Зачем и ночью мне непокой? Мой день отгорел, и тьма за плечами. То солнца, что жизнь мою освещали, угасшие за пеленой печали, блещут и льются светлой рекой. САМЫЙ ТЯЖКИЙ ПУТЬ Десница тьмы! Ты тяжело прижала к земле меня, все нестерпимей гнет, но я клянусь: ты не услышишь жалоб, упрямо я иду вперед. Но уж не юной песенкой печальной — растравой старости теснится грудь. Вокруг толпятся тени. Путь недальний пройти осталось — самый тяжкий путь. ЭДИП У ВРАТ СМЕРТИ [2] Грузно он сполз, за утесы цепляясь, к низким вратам горы, за которыми — город мертвых, ледяной, занесенный снегом. Тихонько всхлипнув во мраке, верная дочь, припав к плечу, сквозь рыдания так говорила: «Мог ли провидеть ты в час удачи, что, измаясь, бездомным нищим, ждать ты станешь у смертных врат? Ты ешь чужой кусок. Твой древний замок стал грудой щебня, где гнездятся лисы. О, понял ты теперь, что значит старость, когда уже бессилен ливень слез забвенье принести или прощенье. Ты радоваться разучился. Холод земной струится по твоим костям. Рукой дрожащей не найдя опоры, ты падаешь под хохот сорванцов и улыбаешься в ответ. Не им понять, что ты уже не здесь, не с ними. О смерти грезишь ты, о ней одной!» И опустясь устало на сугроб, уснула. Старец, мантией ветхой дочери плечи укутав, молвил, так что никто из живых не слышал: «Дочь, усни, — один я стану счет вести ночным часам, когда толпою мертвые обступят мой одр, — в сиянье бледном и недвижном так высоки, почти недостижимы! Ужели я посмею их теперь друзьями или родичами звать? О, где моя былая спесь — в гордыне прежних дней, бывало, я с ними рядом смел идти, как равный, — а днесь смиренно руки им целую! О заполни меня, нежность ко всякой твари! Мог ли провидеть я в час метели, что смертный ветер не убивает, но отверзает чувства, словно сад неведомых благоуханных роз? О суть моя, вот — дивное творенье! В чем зло и в чем добро — проста отгадка, как знает сын греха в цепи возмездья, в чем разница меж золотом и грязью. Но вот — загадка: на пути надежном зачем так тянет в пропасть заглянуть? Я пал. Был осужден брести в сомненьях, но здесь, у врат, сулящих мне покой, глядите, выколотые глаза, как трескается скорлупа загадки и как из темной жуткой сердцевины восходит к небу несказанный свет. Приди, спросивший, — вот тебе ответ! Приди, скорбящий, — вот утешенье! Соломинка ласкает пальцы мне, немые вещи обретают голос, а голоса людей и глубину, и смысл! Пусть отдохнет усталый и гонимый, дай руку, дай дитя мне на колени. Потом — веди вперед и злых, и добрых, и возложи мне мантию на плечи, что мною сброшена была. Впервые ныне падший царь фиванский стоит, готовый править и судить». Так говорил, к утесу прислонясь, наследник лабдакидов в час рассвета, когда над кровлями встают дымы. СУМЕРКИ БОГОВ [3] Бурей сорваны двери. Снегом залы заносит, где Один, кровью запятнан, виной отягчен, в окруженье асов встал с престола навстречу року. Вспыхнет доспех сполохом серым во мраке, Тор со стоном молот сожмет, — но Хёнир, бывало, Вальгаллы гость нечастый, ас, трепещущий грохота ратного, меч не смеющий обнажить из ножен, скользя ковыляет по льдистым плитам от стола к дверям и к столу обратно, в горсть сгребает крохи, убогий ест и пьет, чем боги гнушаются, запевает он песнь надтреснутым голосом: «Турсы едут из Йотунхейма, злобно оскалясь, на скалы лезут, вы же, отважные, кровавые асы, осмеяли, сиятельные, меня простого, к вашей вящей славе слепившего с лица своего лицо человека, — все, кроме Бальдера: кроткий Бальдер один безмолвствовал, молча сидел он. Падёте, неправые! Ему же — править новорожденной землей зеленой. Вёльва пророчит время мира — день для потехи, ночь для покоя. Бальдер, венчанный венком колосьев, усадит Хёнира одесную престола! Смеркается, боги! Но бодро Хёнир выпьет за вас, угасшие асы!» Один отвечает: «Вёльве не верь! все жены лживы. Худо прочел ты молчание Бальдера. В темных думах бродил он сердцем, крепкой волей над кротким я властен. Белый, сидел он и ждал, державный. Мало же знал ты милосердного доброго бога, когда не заметил скорбной складки неумолимой, чело мрачащей над очами ясными! Втайне вечером в свете факелов глядел я на Бальдера. В тот миг впервые изведал я дрожь, допрежь неведомую, из рога дрогнувшего пролил я пиво, — так суров был и грозен он, суровей Одина. Вовек не забиться в сердце Бальдера крови иной, кроме крови асов. Вовек не изведать земле покоя. По коням ныне, судьбине навстречу! Седлайте мне Слейпнира — ослепло солнце, наземь с неба сыплются звезды!» вернуться

2

В основу сюжета положен один из вариантов мифа о фиванском царе Эдипе, по которому он, осознав меру своего греха (он по неведению убил своего отца и женился на собственной матери), выколол себе глаза и, оставив престол, ушел скитаться в поисках смерти; сопровождать его вызвалась дочь Антигона. Согласно этой версии, в назначенный срок земля сама разверзается и поглощает Эдипа. В данном стихотворении также обыгрывается мотив отгадывания загадки Сфинкса о человеке Эдип назван «наследником лабдакидов» по имени его деда, фиванского царя Лабдака.

вернуться

3

Хейдснстам здесь предлагает собственную трактовку древнескандинавского мифологического сюжета о «сумерках», т. е. гибели богов в конце мира, известного из «Старшей Эдды». Согласно ему, верховный бог Один, его сын Тор (атрибутом которого является боевой молот) и другие боги из рода асов, несущие на себе изначальную вину — они первыми нарушили мир и совершили первое кровопролитие — обречены погибнуть в последней битве с темными силами хаоса, в том числе великанами (турсами), которые прибудут на корабле из своего царства (Йотун-хейма). Битве будет предшествовать последняя зима (три года не будет ни весны, ни лета). Вместе с асами погибнет земля, погаснут солнце и луна, упадут звезды, — все это предрекает в «Эдде» провидица (вёльва). Далее она пророчит о возрождении очистившегося от зла мира, в котором будет править сын Одина Бальдр (Бальдер), называемый традиционно «добрым», «белым богом» (согласно мифу, ни в чем не повинный Бальдр был предательски убит и до поры находится в царстве мертвых). Хёнир — один из асов, некогда вместе с Одином сотворивший первых людей (давший им телесный облик, что позволяет поэту провести параллель с библейским сюжетом о сотворении Богом человека «по своему образу и подобию»). Хёнир, согласно «Эдде», также переживет конец старого мира и станет править возрожденным миром вместе с Бальдром. Образ Хёнира как изгоя и жертвы насмешек богов полностью принадлежит Хейденстаму. Слейпнир — имя восьминогого жеребца Одина.