Страница 22 из 32
— Да-а? — протянул Бернар.
Он снова уловил какой-то чувственный подтекст. Иногда он надоедал сам себе своей тонкостью слуха, но не мог с собой справиться. Он слышал то, что человек не собирался говорить.
— Агнес — это моя компаньонка по бизнесу, — объяснила Натали. — Я уже упоминала о ней.
— Ты ее назвала наставницей? — спросил Бернар, откусывая кусочек пирожного.
— Да, она для меня очень важный человек и… многоликий, если можно так сказать. Понимаешь?
— Да, ты говоришь по-французски лучше, чем я по-английски.
— Спасибо, — улыбнувшись, поблагодарила Натали. — Ох, как вкусно. — Она съела конфету. — Не знаю, помнишь ли ты Агнес Морган, она была в нашем Марше, она из руководства женской организации.
— Я помню только тех женщин, которые меня взволновали. Как ты, — добавил Бернар с совершенно серьезным лицом. — О тебе, к примеру, я помнил все эти годы, даже Америка у меня ассоциировалась с тобой, Натали. Я не шучу.
— Спасибо, Бернар. Ты для меня тоже — воплощение французского мужчины.
Он откинулся на спинку стула и захохотал.
— Значит, шутишь.
— Нет, нисколько. Ты такой изящный, милый, легкий…
Натали болтала с Бернаром, а из головы не выходила его фраза о сестре. А что было бы, как сложилась бы ее жизнь, если бы Бернар тогда сказал не «девушка», а «сестра»?
— Ты хочешь чего-нибудь выпить? — Бернар кивнул на барную стойку, уставленную бутылками.
— Пожалуй, — согласилась Натали, чувствуя, что в горле пересохло, несмотря на выпитый кофе.
— Вино?
— Да. Даже, пожалуй, я бы выпила… мартини.
— Понял. — Бернар подозвал официанта.
Натали отодвинула от себя чашку, по ее стенкам стекали остатки кофе и оседали на дне, она наблюдала, какие причудливые узоры остаются на фарфоре. Но она не умела их разгадывать. Однако причину своего желания выпить итальянского вермута в Париже, а не французского вина Натали разгадать могла.
Они с Бьорном пили мартини в Париже перед их ночью в Булонском лесу, и Натали помнила ту счастливую легкость в голове. Ей захотелось вернуться в то состояние.
— Хочешь взглянуть на мою дочь? — поддавшись внезапному порыву спросила Натали и, не дожидаясь ответа, открыла сумочку.
— Конечно. Я собирался спросить, нет ли у тебя с собой ее фотографий.
Натали вынула альбомчик и раскрыла.
— Вот, смотри, это она три дня назад… А это мы с ней на море…
Бернар потянулся к альбому, потом отдернул руку, словно обжегся.
— О Господи, Натали… — пробормотал он. — Я… я заставлял себя сомневаться, но это… — он развел руками.
Рука Натали метнулась к губам. Что она наделала? Она забыла… ну почему она забыла?
Она забыла, что ее дочь — точная копия Бьорна Торнберга.
Натали привыкла показывать фотографии Миры, нимало не заботясь о сходстве девочки с отцом. И, видимо, парижский воздух, вино, расслабленность, приятная компания Бернара, которого она воспринимала своим человеком, виной тому, что она совершенно забыла о…
— Т-ты… думаешь? — задала она глупый вопрос, потом горько улыбнулась и сказала: — Прости, я не собираюсь морочить тебе голову.
— Даже если бы захотела, — Бернар усмехнулся, подвигая к себе поближе альбом, — у тебя ничего не получилось бы.
— Да, — коротко сказала Натали. — Мира его дочь.
— Какой счастливый мужик, — хмыкнул Бернар.
Натали показалось, что в его голосе прозвучала легкая тоска. Натали чувствовала, как кровь пульсирует в висках, она подняла бокал и отпила большой глоток. Ее бросило в жар.
— А… он… знает?
— Нет, — ответила Натали.
— Но почему? Почему? — В глазах Бернара светилось искреннее недоумение. — Это неправильно, Натали. Это неправильно лишать двоих радости естественных чувств — дочь и отца…
— Так вышло, — сухо проронила Натали.
— Но ты… когда-нибудь их познакомишь?
— Боюсь, я уже сама не знакома с Бьорном.
— Погоди. — Бернар положил свою ладонь на ее руку, и Натали почувствовала, как она дрожит. — Я сейчас подумал… Если бы Мира была моей дочерью… Какое я испытал бы счастье!
Его глаза горели так ярко, что Натали почувствовала неловкость.
— Но она не твоя дочь.
— Ах, как бы я этого хотел… Ты не посмела бы меня держать на расстоянии. Слышишь?
В голосе Бернара на самом деле слышалась угроза, так мог говорить только мужчина, которого женщина хотела лишить чего-то. Его голос был отдаленно похож на рычание Долли, их аляскинской хаски, когда ездовые собаки пытались отнять у нее сахарную косточку.
Натали смотрела на Бернара, и в ее глазах больше не было паники. Это была снова взрослая сильная женщина, такая, каких Бернар не принимал. Они не его партнерши. Но он осмелился сказать:
— Натали, как я тогда завидовал ему…
— А ты знал? — Она густо покраснела.
— Разве можно было не знать? — Бернар окинул ее откровенным мужским взглядом, каким-то чужим, словно они никогда не были знакомы, словно он смотрел на женщину, которая не способна понять то, что он намерен сказать. Потому что она — женщина и ей не дано понять. — Ты так кричала тогда в палатке, это была страстная музыка, которую я пытался передать в своих сочинениях, но… не смог.
Натали внезапно ощутила прилив ярости. В словах Бернара — или нет, в его интонации, — она услышала что-то снисходительно-мужское. Такое, что она уже слышала в своей жизни, особенно явственно — от Траппера. Видимо, потому, что на его глазах она менялась и становилась взрослой и самостоятельной. Была еще одна причина — она заключала с ним контракты, а не он с ней.
— Но неужели у тебя в постели так никогда не кричали женщины? — Глаза Натали блестели холодным блеском, она сверлила Бернара взглядом, ожидая, что сейчас он заорет, взорвется от оскорбительного намека.
Но он расхохотался и покачал головой.
— Может быть, потому я часто меняю женщин, что не могу найти такую.
— Мне жаль, — насмешливо бросила она. — Тебе предстоит упорный труд.
— Ничего, ничего, я справлюсь. Потому что у меня есть… камертон, с помощью которого я найду нужную мне тональность.
— Ладно, перестань, — попросила Натали.
— Перестать — что? Искать? — Бернар сделал вид, что не понял, о чем она говорит.
— Перестань паясничать, вот что, — пояснила Натали.
— Хорошо, перестану. Обещаю. А вот чего не обещаю, так это того, что новость сохраню в тайне.
— То есть? — Натали почувствовала, что задыхается. — Это моя тайна.
— А что ты сделаешь? Как запретишь мне сообщить Бьорну? Ты думаешь, мужская солидарность — это блеф? — Он опрокинул бокал и уставился на нее. — Мужчина — мужчине не враг. А женщина мужчине — заклятый друг. Поняла?
— Что-то ты заговариваешься, Бернар. Но… я прошу тебя, как заклятого друга, оставь все, как есть, хорошо?
В ее тихом голосе не было мольбы или угрозы. В нем была уверенность в собственной правоте, которую нельзя оспорить.
— Хорошо, — уступил Бернар, — я не стану вмешиваться.
Он криво усмехнулся. Было бы справедливо добавить прямо сейчас, что однажды он уже вмешался. Всего два английских слова — «девушка» и «сестра», развели Бьорна Торнберга и Натали Даре, возможно, навсегда.
— Слушай, Натали, а тебе не кажется, что надвигается юбилей нашего Марша?
— О, это еще не так скоро!
— Как считаешь, может, нам всем съехаться, скажем, в Париж? У меня уже будет воздушный шар, я вас покатаю…
Она засмеялась.
— Бесплатно? Или по двойной цене?
— Обсудим. — Бернар ухмыльнулся. — А ты могла бы раскинуть завтрак на траве, организовать «Столик Траппера». Но самой главной фигурой, я думаю, станет твоя Мира.
— Она справится. — Натали улыбнулась.
— Еще бы. Она привыкла к славе еще до рождения.
— Верно. Так и было.
Они еще поболтали, потом Натали, сославшись на скорый вылет из Орли, попросила отвезти ее в гостиницу.
— Если хочешь, чтобы я навестил твою дочь, вот мой телефон. Позвони и дай указания. Я все-таки не близко к Европе, а прямо в ее сердце.