Страница 35 из 68
Маленькой толпой тянемся к выходу по широкой асфальтовой дорожке. Слева могилы, справа могилы. Куда глаз ни кинь, всюду могилы. Город мертвых. Даже обилие зелени не радует душу.
Дима и его тетя ведут бабушку. Дядя Сережа сильно отстал. С ним рядом мама и какой-то незнакомый мужик с его работы. Между этими группами расположились остальные. Мы идет к оставленному у входа автобусу.
Катька идет рядом со мной и все время оглядывается. Я вспотела в тесном черном платье. Хочу пить и в туалет. Все эти обстоятельства помогают мне не думать, что именно сейчас на другом кладбище другие люди хоронят Градова.
Я участвую в похоронах чужой мне женщины, вместо того чтобы быть там, где мое место, у гроба человека, чье существование долгие годы наполняло радостным светом и смыслом мою жизнь.
Я никому не сказала о смерти Градова. О том, что познакомилась с ним, тоже никому не сказала.
Катька снова оглянулась и вывела меня из задумчивости.
— Что ты все время оглядываешься?
— Теперь они смогут пожениться.
— Кто?
— Твоя мама и мой отец.
— Что? С чего это вдруг? — Я даже остановилась. Катька дернула меня за руку и ответила своим многозначительным взглядом. Обычно она этим взглядом дает понять, что считает меня дурой, чтобы не повторять это без конца вслух.
— Почему ты так говоришь? — волновалась я.
— Аль, ну ты прям блаженная. Они что, по-твоему, двадцать лет у одра моей матери дружили?
Когда-то, лет пять назад, когда вопросы пола встали передо мной со всей очевидностью, я задумалась о женской жизни моей матери. А задумавшись, тут же спросила, почему она одна.
— Я не одна.
Я сразу решила, что она имеет в виду меня, и снова спросила:
— Мам, и ты никого не любила?
— Любила и теперь люблю.
— Кого?
— Твоего отца.
Я, как всегда, поверила ей, возгордилась и светло опечалилась. А мама солгала. В ее жизни были и другие мужчины. Дядя Сережа, например. Я начала вспоминать, и некоторые эпизоды нашей с мамой жизни получили новое, совершенно однозначное толкование.
— Я зайду?
— Когда?
— Да прям сейчас.
— Давай.
Людка отключилась, я положила трубку, и тут же снова прозвучал звонок.
— Записывай. Среда и пятница с 9 до 18, с перерывом с 13 до 14, остальные, включая субботу, с 9 до 13.
— Воскресенье, естественно, выходной.
— В воскресенье можно оставить сообщение у дежурного. Записывай телефон.
— Готово. А к ним телефон у тебя есть?
— Целых два: через секретаря и прямой. Записывай.
— Записал. Дальше.
— Дальше. Работать будете, когда у них нет приема и вечерами. Договор я подготовила и отдала представителю заказчика — Лохову. Ты его знаешь. Как только их руководство утвердит, он тебе позвонит и можете начинать работу.
— Я бы хотел, чтобы ты подключилась.
— Естественно. Виталик, я буду работать сколько можно много. Мне деньги нужны.
— Как насчет сходить куда?
— Обсудим, Виталь. Людка пришла. В дверь звонит.
— О, здорово! Я ее сегодня не поймал. Дай ей трубку.
Я, не спрашивая, открыла дверь и в полной уверенности, что пришла Людка, протянула навстречу вошедшему руку с телефоном. И только потом подняла глаза. Лешка недоуменно таращился на подношение. У меня сбилось дыхание и все поплыло перед глазами. Я сразу разозлилась на него — чего приперся? И на себя — не подозревала, что он рано или поздно явится?
Пытаясь справиться со смущением, кивнула Лешке и сразу отвернулась и отошла от двери, притворяясь занятой телефонным разговором.
Лешка не стал топтаться в ожидании окончания телефонных переговоров, а сразу прошел в мою комнату. Я посмотрела на себя в зеркало, установила, что волнение почти не отразилось на лице, и поплелась вслед за Лешкой. То, как по-хозяйски он прошел в комнату, произвело на меня впечатление. Значит, ничего не изменилось и Лешка продолжает считать себя моим женихом. Черт, ну что за дура?! Гнала от себя мысли о проблеме, вместо того чтобы искать ее решение. Ни к чему не готова, ничего не хочу, ничего не могу. Ну какая ему необходимость была являться именно сегодня? Пришел бы через неделю или через две.
Лешка стоял лицом ко мне и рассматривал распечатку. Не выказывая никакого интереса, видимо, совершенно машинально, взял из стаканчика остро отточенный карандаш и, держа листок на ладони, что-то написал. Увидел меня, отложил карандаш и бумагу и протянул ко мне руки.
Я покорно вошла в его объятия и сама обняла его за шею. Правда, не столько притягивая к себе, сколько мешая ему притянуть меня. Но Лешкины мысли были заняты не эротикой. Он выглядел усталым и больным и нуждался в хорошей порции нежности и сочувствия.
Я погладила его по лицу, поцеловала в щеку. Прикосновение к его лицу вызвало волну почти нестерпимой боли, я чувствовала, как ломит в висках и сжимается сердце. Пытаясь ничем не показать, насколько мне плохо, ласково улыбнулась и осторожно высвободилась. Лешка без возражений отпустил меня.
— Хочешь что-нибудь съесть?
— Да нет. Какое есть. Я с поминок. Сегодня девятый день, так в ресторане ВТО устроили банкет на сто человек.
Лешка поморщился и яростно помотал головой:
— Любит творческая интеллигенция халяву. А моя мамаша показуху. Глаза бы не глядели.
— Не надо, Леш. Чего ты злишься? Твоя мама на самом деле горюет. А что прилюдно, ну и ладно, раз ей так легче. Она же не притворяется.
— Может, и правда. Просто я устал как собака. Все эти похороны-поминки. Люди, люди, люди... Разговоры бесконечные. Поверишь, я только сейчас, когда ехал к тебе, понял, что отец на самом деле умер.
Лешка замолчал, сжав челюсти, уставив неподвижный взгляд куда-то мимо меня. По его лицу пробегала судорога. Мне стало страшно. Я потянулась и положила ладонь ему на грудь в вырезе рубашки. Внутри Лешки что-то пискнуло, лишив меня последних сил. Любви и жалости во мне оказалось так много, что я сама себе удивлялась.
Хуже всего было то, что Лешка отчаянно нуждался в моей любви, а я отчаянно нуждалась в возможности излить свою любовь на него. Лешка снял мою руку со своей груди, добавил к ней вторую мою руку и поднес все десять пальцев к горячим влажным губам. Его поцелуи отозвались болью во всем теле, я, стараясь не делать резких движений, освободила свои руки.
— Подожди секундочку, я сейчас.
Лешка кивнул, и я, вся дрожа, выскочила из комнаты. Кастрюля с лимонадом стояла в холодильнике. Я заглянула под крышку и установила, что лимонада достаточно. Выпив одну за другой три чашки, я перевела дух и, почти владея собой, вернулась в комнату с большим бокалом лимонада для Лешки.
Лешка нехотя отпил глоток, потом медленно выцедил все до капли.
— Вот что мне было необходимо. Все время мучился, а не понимал, что просто пить хочу. А ты всегда угадываешь, что мне надо. И не ошибаешься.
— Леш, как ты?
— Даже не знаю. Хреново.
— Мне жаль...
— Я знаю. Если бы только знала, как мне это помогает. Когда уж совсем невтерпеж, вспомню тебя, и легче. Я люблю тебя.
Плакать нельзя, напомнила я себе и не заплакала. Просто села на кушетку подальше от Лешки и стала на него смотреть. Я смотрела впрок и понимала, что никогда не смогу насмотреться. С тоской, отчаянием, нежеланием верить в непоправимое я жадно смотрела в бесконечно дорогое лицо.
Наши глаза встретились, и в Лешкиных отразилось беспокойство. Я выдала себя, и он почувствовал неладное. Сразу подобрался, подозрительно уставился на меня.
Я сморгнула и отвела взгляд. Некоторое время с очевидным интересом рассматривала прикнопленный над столом листок с пометками к программе, над которой сейчас потела. Лешка тоже посмотрел на листок, потом на меня.
— Аль, что случилось? — потребовал ответа мой экс-жених.
Ничего себе вопросик! Что называется, не в бровь, а в глаз. Милый, да разве же я смогу тебе ответить? Я молчала, не в силах придумать историю, устроившую бы нас обоих. Лешка подождал немного и, как всегда, придумал сам.