Страница 30 из 68
Дверь распахнулась и пропустила Гришаню с очередной находкой. Ухмыльнувшись от уха до уха, он взгромоздил на стол синюю спортивную сумку.
— Во. Нашел. За шторой стояла. Чья это?
— Аленькина, — недоуменно ответила Мария Алексеевна и посмотрела на меня. И Таня посмотрела. И Петров. По его лицу пробежали тени, он нахмурился. А Гришаня сиял. Только Лешка остался неподвижным.
— Ну-с, милая девушка, — обратился ко мне Гришаня, усаживаясь верхом на стуле, поставленном напротив меня, — что скажете?
Я пожала плечами и отвернулась от него. Что я могла сказать? Я напрочь забыла про эту сумку. Мне было не до мыслей о ней. Что теперь они подумают обо мне? Меня объял мгновенный липкий страх, такой сильный, что застучали зубы. Я сама услышала этот стук. Уверена, все его услышали.
— Не хотите разговаривать. Жаль. Я не люблю давить на подследственных, но ваш случай особый — дело на контроле в верхах. Так что придется тебе, милая, колоться.
В любом криминальном романе героиня в этом месте вскидывается с возмущенным:
— Не смейте мне тыкать, Я с вами на брудершафт не пила.
Я не вскинулась, просто посмотрела на Петрова, увидела его постаревшее, чужое лицо и заплакала. Если они хотят увидеть во мне убийцу, я ничего не смогу поделать. Я не смогу доказать свою невиновность. Скрыв, что я заходила в кабинет вечером, я сама загнала себя в первые ряды предполагаемых убийц. Не исключено, что именно я возглавляю список подозреваемых, а со временем стану его единственной строчкой. Мне нечем оправдаться. Я никому не смогу объяснить свое поведение, не раскрыв тайны. Что угодно: суд, приговор, тюрьма — только не правда, известная мне одной.
От этого решения стало еще страшнее, и слезы полились неудержимо. На Гришаню мое слезоизвержение не произвело никакого впечатления. Он протянул руку, не глядя сдернул с гвоздика посудное полотенце и бросил мне на колени. Я крепко вытерла лицо влажным, пахнущим кухней полотенцем и напоследок высморкалась в него.
Таня брезгливо фыркнула и в который раз за сегодняшний день сделала попытку отодвинуться от меня. В глазах Марии Алексеевны застыл ужас, но когда наши глаза встретились, в глубине ее зрачков что-то дрогнуло, и она посмотрела на меня с жалостью и нежностью. Я опять заплакала и ухватилась за полотенце.
Мария Алексеевна тяжело поднялась, обошла Таню и начала втискиваться задом в узкое пространство между нами. Таня наконец получила возможность отодвинуться от меня, а Мария Алексеевна села рядом и обняла меня тяжелой рукой.
Даже Гришаню проняло. Он покачал головой и обернулся к Петрову за поддержкой. Петров смотрел на Истомину со странным выражением почтительного благоговения и благодарности. Довольно долго никто ничего не говорил. Слышались только мои всхлипывания и редкое возмущенное пофыркивание Тани.
Гришаня собрался с силами и завел по новой:
— Объясните, почему вы спрятали сумку за портьерой?
— Я не прятала, — ответила я, и это было последнее честное признание, сделанное мною в этот день.
— Как же она туда попала?
— Очень просто. Я забыла ее в том месте, и кто-то нечаянно задвинул ее за штору.
— Для чего вы собрали сумку и вынесли ее из комнаты? Хотели незаметно улизнуть? Почему? Взяли что-то без спроса?
Даже описывать не берусь, что я почувствовала. Ярость, стыд, боль, возмущение, страх... Я вскочила, пронеслась мимо Гришани, чуть не скинув его со стула. Но он успел увернуться и повернулся на стуле вслед за мной. Я вывернула сумку на пол посередине комнаты и сразу устала.
— Вот, смотрите! — предложила Марии Алексеевне. Она замахала руками:
— Ну что ты, Аленька. Никто из нас не считает тебя воровкой.
— Конечно, нет, — с мрачной иронией подтвердила Таня и зловеще добавила: — Не воровкой, нет...
Стало ясно, что уж она-то твердо уверена в моей виновности в смерти Градова. Стало темно от ужаса. (Кровь застыла в жилах — тоже подходит.)
— Но, если вам нечего скрывать, почему вы уходили тайно? — невозмутимо продолжал Гришаня, отвернувшись от кучки вещей на полу.
— Я не уходила тайно, я знала, что Мария Алексеевна в это время обычно на кухне, и собиралась зайти к ней, чтобы поблагодарить и попрощаться.
Говоря все это, я старалась не встретиться глазами с Истоминой. Тут произошло еще одно неожиданное событие. Вдруг зашевелился Лешка, так давно окаменевший, что все привыкли к его неподвижной фигуре и воспринимали ее скорее как деталь интерьера. Лешка соскользнул со скамьи и, опустившись на колени, принялся бережно подбирать мои вещи и складывать в сумку.
Присутствующие в очередной раз онемели и очумело таращились на новое чудо. Гришане тоже понадобилась передышка. Он снова обернулся к Петрову за поддержкой и, видимо, ее получил, потому что откашлялся и довольно бодро спросил:
— Что вам помешало выполнить свой план?
Лиха беда начало. Начав, я дальше врала как по писаному. Да и то сказать, ставка немалая. Моя свобода и честное имя.
— Я спустилась по лестнице, оставила сумку у стены (хорошо ввернула) и намеревалась свернуть в левый коридорчик, но тут услышала голоса. Я заглянула за угол и увидела Марию Алексеевну. Она разговаривала с каким-то мужчиной, и я решила подождать. — Здесь мне потребовалось передохнуть, и я замолчала.
— Ну, дальше... — поторопил меня Гришаня, елозя на своем стуле.
— Дальше... — протянула я. Черт! Что же дальше? Как назло, ничего не приходило в голову. А, ладно.
— Я присела на нижнюю ступеньку и стала ждать. Разговор затягивался, я услышала, что Мария Алексеевна приглашает мужчину в дом. Мне не хотелось прощаться при посторонних. К тому же я весь день неважно себя чувствовала, и голова опять разболелась. Я решила задержаться еще на полчасика и потом уехать. Поднялась к себе, прилегла и неожиданно уснула. Проснулась, пошла умываться, и тогда вы меня нашли.
Я насколько могла твердо взглянула в глаза Гришане, он ответил взглядом, полным сомнения:
— Значит, о произошедшем в доме вам ничего известно не было?
— Нет, ничего.
Я с облегчением вздохнула. И снова тихонько заплакала. Потому что Лешка ласково провел ладонью по аккуратно уложенным в сумке вещам и застегнул молнию. Он отставил сумку и снова сел, ни разу не взглянув ни на кого из окружающих. Почему он не смотрит на меня? Верит, что я убийца? Или он сам?.. Нет, нет, Господи, только не это! Пусть Лешка считает меня убийцей отца, пусть ненавидит, только бы... Господи, не допусти!
Я настолько углубилась в свои мысли, что не сразу услышала Гришаню. Уж, конечно, его не устроили мои объяснения, и он прикопался ко мне с нового места.
— Положим, все так. Но почему вы хотели уехать?
— У меня была причина личного характера.
Я боялась, он спросит о причине. Ответа у меня не было. Правду я сказать не могла, а приемлемая ложь никак не сочинялась. Но Гришаня согласно кивнул, удовлетворившись моим ответом. Я подозревала, что его интерес к этой теме не остыл, а отложился.
Ой, горе-горюшко! Поведут меня в наручниках в тесную сырую камеру. Я представила себе, как тащусь, с трудом передвигая скованные ноги, как позвякивают кандалы, и хотела было опять заплакать. Но сразу чего-то не получилось, потом решила не сдаваться, а бороться за жизнь и свободу. Собралась я с силами очень вовремя. Тут-то коварный Гришаня вполне благожелательно спросил:
— Ну, а рвало тебя чего так?
Снова повисла тишина. Я громко сглотнула, машинально посмотрела на Лешку. Увидела поникшие плечи, опущенную голову, стиснутые подрагивающие руки. У Лешки дрожали руки. Это окончательно добило меня. Леша, Лешенька, что это? Я не знала, что говорить. Конечно, мне хотелось освободить себя от подозрений, доказать собственную невиновность, но с другой стороны... Если моя невиновность повлечет за собой подозрения на Лешку... На хрена мне такая невиновность. Что же делать? Молчание затягивалось, становилось нестерпимым. Плохо было всем. Даже Петрову. Один Гришаня наслаждался. Вот ведь гад какой! Первой не выдержала Мария Алексеевна: