Страница 73 из 101
— Пойдемте, Иваныч, — повторил Казбек приглашение.
Он был лучшим моим пилотом. Плиев был хитрым, пронырливым, ушлым, подчас неспособным на сострадание человеком. Он мог быть кем угодно, но только не был трусом. И, если говорить начистоту, я его подставлял под удар гораздо чаще, чем он меня. Казбек знал об этом. И в то же время многое прощал мне. Не потому, что был великодушным. И не потому, что я был его хозяином. Хозяина всегда можно поменять. Осетин любил полет и риск. Я давал ему и то, и другое. Ну, и, разумеется, платил больше, чем остальным.
— Знаешь, Казбек, я остаюсь, — улыбнулся я, глядя пилоту в глаза.
— Что, Иваныч, что ты несешь?! — Плиев снова перешел на «ты». — У тебя, наверное, сегодня солнечный удар? Железа много таскал по жаре?
— Да нет, Казбек. Все нормально. Просто планы изменились.
— Стоп-стоп-стоп! — замотал головой осетин. — Я получил задание: привезти груз и вывезти человека.
— Ну, так ты его и вывезешь.
Рядом со мной, недоуменно хлопая глазами, стоял Журавлев. Такого поворота событий он не ожидал. Я слегка подтолкнул его ладонью вперед:
— Вот он и полетит вместо меня. Одно место у тебя найдется? — сказал я бодрящимся тоном. Вышло как-то неискренне, а потому глупо.
Плиев посмотрел на меня непонимающим и злым взглядом.
— Да не волнуйся ты. Премию за рейс ты получишь по полной, — я продолжал нести неуместные глупости.
Казбек сначала развел руками, растопырив пальцы, как будто хотел меня порвать на кусочки, а потом бессильно бросил руки вниз, и они повисли, как плети, вдоль его форменных пятнистых штанов. Мол, ну, что ты будешь делать, если начальник у тебя идиот! Экипаж закончил возиться с заглушками и уже убирал колодки из-под шасси.
— Ладно, как знаешь, ты же хозяин, не я, — сказал он, протянув мне открытую ладонь. Я крепко пожал ее. Плиев двинулся к открытой рампе.
— Пошли, пассажир, — кинул он через плечо Сергею. Но журналист продолжал стоять рядом со мной. Я ничего не понимал. Почему он стоит, почему не идет в самолет? От удивления остановился и Плиев.
— Сергей, ты что?
Журналист, странно улыбаясь, потупил глаза, как провинившийся школьник, и тихо сказал:
— Я тоже остаюсь.
— Что? — вырвалось у меня и у Казбека одновременно.
— Я остаюсь, — повторил Сергей потверже.
— Да вы тут все больные! — рявкнул Плиев и от души добавил — Или ебнутые, или обкуренные!
Он повернулся спиной и зашагал к машине. «Ты что,» — зашипел я на Журавлева. — «окончательно свихнулся?! Они тебя убьют! А не они, так малярия. Или гепатит.»
— Тебя же еще не убили! — парировал журналист. — Буду виски бухать каждый день. По полтора литра. И никаких гепатитов.
— Послушай! — торопливо стал убеждать я Сергея. — Это твой единственный шанс. Каждый раз, когда тебе дается шанс, его нужно использовать.
— Но это же и твой шанс, — удивился Журавлев. — А ты остаешься.
Ну, как ему объяснить? Вроде бы, все он знает про меня и Маргарет. И вместе со мной ввязался в неравное сражение с охранниками. Когда нас везли в этой передвижной железной коробке. Все говорило о том, что ему можно доверять, безусловно, можно. И, в то же время, не хотел я раскрывать ему свои планы. Я не знал, почему мне этого так не хочется. Просто полагался на свою интуицию.
— Сережа, послушай, у меня есть очень серьезные мотивы не лететь, — я попытался обойтись без долгих объяснений.
Он шмыгнул носом и дурацки поджал губы. «Совсем, как Мурзилка,» — я вспомнил про себя его первое место работы. А он, сменив глупую гримасу на нагловатую улыбку, сказал мне:
— Андрей Иваныч, у меня есть тоже очень серьезные мотивы не лететь.
Я не стал спрашивать, какие. Просто поверил ему на слово. Мне казалось, он все еще мечтает о гениальном репортаже из Африки, тем более, оказавшись в гуще событий. Но я даже представить себе не мог, насколько иными были мотивы у этого человека. Он остался стоять рядом, на металлической взлетке, глядя, как самолет разворачивается против ветра.
Костры все еще горели. Большая часть боевиков спала на теплой земле. Ее поверхность вокруг затухающих костров была усеяна черными силуэтами. Совсем, как поле боя павшими героями. Когда пронзительно засвистели реактивные двигатели, силуэты задвигались, закопошились и стали потихоньку подбираться к самой кромке взлетной полосы. Мощный «Ил» развернулся и неторопливо двинулся к дальнему концу металлической дорожки. Концы его крыльев мягко, почти незаметно, пружинили всякий раз, когда шасси попадали на неаккуратный стык шестигранных пластин. В конце полосы самолет развернулся и замер. Обычно в этот момент пилот запрашивает диспетчера о разрешении на взлет. Но здесь спрашивать было не у кого. Я знал, о чем думает Плиев. Наверняка, он молится про себя о том, чтобы шасси самолета успели оторваться от земли до того, как закончится под ней этот металл. Об этом думал и я сам. Но не я один.
Я посмотрел по сторонам и заметил, что уже все боевики поднялись со своих мест и, как один, глядят на «Ил». Они были такие разные. Одни совсем еще дети. Другие беспокойные подростки. Третьи, набрасывая себе век наркотиками и алкоголем, походили на стариков. Но сейчас у всех этих людей на лицах было одно и то же выражение напряженного ожидания. Взлетит? Не взлетит?
То, что самолет разгоняется, я заметил, когда он достиг уже середины полосы. Свист и гул стремительно приближались к нам. Некоторые рэбелы инстинктивно прикрыли лица руками. Но с места не сдвинулись. Продолжали стоять возле взлетки. Только Сергей, повинуясь неведомым позывам, присел на корточки в тот момент, когда «Ил» промчал мимо него.
До края полосы осталось метров сто. Девяносто. Восемьдесят. Передняя стойка уже зависла над полосой. А задние сейчас окажутся как раз на участке, который укладывали повстанцы. Шестьдесят метров осталось. Все, не успеет. Или успеет? Пятьдесят. Нос самолета резко задрался вверх. Если он соскочит на грунт, машине конец. И людям в ней тоже. Тридцать метров! Двадцать! Десять!!!
И в этот миг я заметил, что между шасси и землей есть просвет! Сразу его было не разглядеть. Колеса сливались с темным металлическим фоном. Машина тяжело, с сомнением, поднялась вверх. Набрав примерно километр высоты, «Ильюшин» развернулся и сделал круг над аэродромом. Толпа черных повстанцев истошно и радостно завопила. Самые младшие из боевиков — по возрасту, конечно, — выскочили на полосу и принялись выплясывать на ней, выделывая ногами невероятные кренделя, неведомые балетмейстерам. А кое-кто стал даже от нахлынувших эмоций тузить друг друга. Каждый по-своему переживал восторг. Удивительный восторг, с примесью чувства победы, к которой имели отношение все до одного, собравшиеся на этом клочке земли.
Я тоже кричал. И аплодировал. И плакал. Клянусь, в этот момент мне очень хотелось стать по стойке «смирно» и, вздернув подбородок вверх, поднести правую руку к козырьку. Но, — «к пустой голове руку не прикладывают!» — не было у меня фуражки с козырьком. И никогда уже не будет. Самолет медленно качнул крыльями влево-вправо. Опасный трюк для тяжелого «Ила». Раскачивая самолет, пилот приветствовал нас. Или прощался. Толпа боевиков разразилась невероятно дружным радостным кличем. Кое-кто пальнул даже пару раз в воздух.
Только Сергей молча сидел на корточках и, тихо улыбаясь, глядел, как крылатый силуэт медленно уходит на восток. а затем, поменяв курс, постепенно растворяется в багровых лучах восходящего солнца.
ГЛАВА 37 — ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, ИЮЛЬ 2003. РЕКА СВЯТОГО ПАВЛА
— Вот она, Монровия!
Сергей необычайно возбудился, как только зеленая грузовая «тойота» подъехала к реке Святого Павла. Я неторопливо вылез из кабины, где занимал почетное место рядом с водителем. Журавлев выпрыгнул из кузова. У него в руках была видеокамера. Вот уже несколько часов он сидел в кузове и снимал всех, кто нам попадался по дороге. Боевиков, беженцев, пленных. Сожженные деревни были похожи одна на другую, но Сергей всякий раз просил нас остановиться возле развалин, чем значительно осложнял продвижение к линии фронта. Он просил дать ему на съемки ровно минуточку. Затем исчезал в развалинах на добрые полчаса. Когда он появлялся, мы снова трогались, но, завидев очередные руины, тормозили. Процесс невероятно раздражал водителя, и он страшно ругался на языке мандинго. А я, не зная ни одного слова на мандинго, повторял ругательства на русском. Получался синхронный перевод. Но журналист не обращал на нас внимания.