Цветы и железо

— Вот и вся повесть, — взволнованно закончил Николай Петрович Калачников. — Вы хотели, чтобы я рассказал историю клумбы сразу же после вашего приезда, а мы потратили три вечера!

Николай передвинул на столе букет альпийских фиалок, чтобы лучше видеть гостя. Он был еще молод, этот бывший беспризорник, приемный сын селекционера: ни одной морщинки на лице, волосы густые, русые, глаза карие, живые.

— Три вечера! Это и хорошо, Николай Петрович, — горячо произнес Демин. — Я забыл про все на свете, когда слушал вас!.. Скажите, а где Петр Петрович?

Собеседник нахмурил брови, но ничего не ответил. И лишь после раздумья произнес:

— Вот и храним мы как нашу шелонскую традицию эту яркую клумбу с изображением Кремля. Конечно, Петр Петрович не имел столько времени и таких возможностей, как мы, он лишь наметил эскиз, а мы с каждой весной возвращаемся к этой картине и дорисовываем ее сотнями декоративных цветов. И часов со стрелками не было на той клумбе, и звездочка не была такой яркой. Да разве в этом дело! Главное, это была кремлевская звездочка!

— А Поленов Никита Иванович?

— Алексей Осипович Шубин превосходно справился с ролью разведчика. А освободили Шелонск — вернулся сюда, некоторое время работал в исполкоме Совета. Сейчас вышел на пенсию. Любит удить рыбу, ходить за грибами и выращивать цветы. Он слишком прост с виду. О себе рассказывает и плохо, и мало. А почитаешь его документы, посмотришь на его боевые награды — восторгаешься: нет, дорогой друг, ты не так уж прост, ты и умен, и хитер, и смел. Честь тебе и слава!

— А Таня, его нареченная дочка? — осторожно спросил Демин, боясь получить скорбный ответ.

— Татьяна Васильевна Нилина заведует у нас кинотеатром. Любит эту должность. Поругивает иногда деятелей кино за плохие картины. Чувствует себя именинницей, когда показывают удачный фильм. Мечтает о фильме «Взрыв в Шелонске» с главным героем Сашком.

— А Огнев?

— Секретарит. Если к нему зайдете, обязательно спросит: понравился ли наш район? Не вздумайте ответить неопределенно, хитрых он недолюбливает. Но и слишком не критикуйте — он много сделал. От своего он не отступится: сад должен быть в каждом колхозе и у каждого колхозника, цветочные клумбы — у каждой школы, палисадник — у каждого дома колхозника. Через три-четыре года рекомендую прилететь к нам на самолете весной, вся шелонская земля будет в цвету! Если в каждом районе будет так, скоро мы завалим города фруктами: кушайте, дорогие товарищи, на здоровье!

— Скажите, пожалуйста, как удалось восстановить картину тех легендарных дней? Я не найду других слов!

— Как видите, немало героев осталось в живых. Попали к нам и многие фашистские документы. Они и прояснили картину. Из шестисот эсэсовских офицеров — ни одного живого. Фашистский редактор там же нашел себе могилу. А фашистского прислужника — попа действительно повесили верующие — ни партизаны, ни шелонские подпольщики участия в этом деле не принимали.

— А Петр Петрович? — еще раз спросил художник.

— Тяжелая была война, очень тяжелая! — Николай Петрович вздохнул. — Трудно говорить о гибели такого жизнелюбца, каким был Петр Петрович Калачников… Ему почти удалось выбраться: паника у немцев была страшная. Но дежурный гестапо поднял солдат, полицаев и успел прикрыть выходы из города; он приказал никого не выпускать даже с немецкими документами. Петра Петровича солдат-эсэсовец остановил уже на окраине Шелонска. Он и задержал его. Партизаны не смогли прийти старику на помощь. Фашисты посадили его в тюрьму, истязали жутко. А он им с усмешкой: «Никогда не прикоснется фашистская веревка к моей шее!» Накануне казни он проглотил какие-то ядовитые корешки. Пришли палачи, а он мертв. И на этот раз не удалось им поторжествовать! Мы сходим с вами на его могилу, я не хотел вести вас до окончания рассказа. На могиле — мраморная плита. А мне хочется, чтобы поставили памятник: Петр Петрович стоит во весь рост, он поднял полусогнутую руку, глаза у него чуточку прищурены, он что-то рассматривает: или причудливой формы плод, или диковинные цветы; смотрит — не оторваться ему.

— Замысел хороший, Николай Петрович, приеду в Москву — поговорю со скульпторами. А вы? Во время войны воевали или цветами занимались?

— Семена цветов я вручил одному старому агроному. А сам ушел на фронт. День Победы со своей будущей женой, а тогда санинструктором, встречали в освобожденной Праге. В июне сорок пятого вернулись в Шелонск, в котором после фашистов осталась, может быть, лишь одна сотая часть зданий. К счастью, старая крепость, питомник и вот этот домик уцелели… — Николай Петрович Калачников поднялся с места и предложил: — Идемте в сад, Владимир Федорович, я вам еще не все показал… — И он потянул Демина в питомник, который занимал теперь не только старую крепость, но и широко раскинулся за ее стенами.

Демин был в восторге от нового плода размером с айву, вкусом напоминавшего и яблоко, и грушу. Понравилась и роза с яркими лепестками: словно небесная лазурь расщедрилась и отдала им часть своих красок. Демин видел необыкновенные цветы и кустарники, знал, что уже есть в Шелонске и что будет в ближайшем будущем. Он ходил, смотрел и думал о том, что этот молодой садовод был прав, когда он не хотел сразу говорить о гибели отца. Старик жил в этих цветах, несших свои чудесные ароматы, жил в каждом дереве, обещавшем большой сбор плодов. Он жил в мечтах молодого агронома колхоза и опытного колхозника-селекционера, пионера, с увлечением бравшегося за посадку деревьев, и школьницы, поливающей в центре колхозного села клумбу с оригинальными цветами. Калачников — с его беззаветной любовью к людям, разве мог он умереть для людей!

Несколько дней Владимир Федорович Демин ездил по району на таратайке (от машины он отказался: несется быстро, мало времени остается для раздумья, впечатлений). Ехал и думал: хороши пришелонские места!..

Земля раскинулась на десятки километров вдоль тихой речки, только ветер изредка рябит полированную водяную поверхность. В тихую погоду она не шелохнется, стоит гладкая, что зеркальное стекло. Изредка прыгнет мелкая рыбешка, пронесется серебром над поверхностью и нырнет в воду: это спасается плотичка, или окунек от прожорливой щуки. Река вьется, как уж, меж заросших берегов. Ивовые прутья щедро раскидали свои ветви, иногда кажется, что вода течет по верхушкам ивняка, не прикасаясь к земле.

В воображении художника Демина вставали далекие картины прошлого. То он остановится на берегу речки, где-нибудь над кручей, и долго смотрит вниз, на гладь воды. Захочется вдруг ему воскресить времена семисотлетней давности, и он уже отчетливо представляет, как шли тогда шелонцы по зову князя Александра Ярославовича — в холщовых портах, подпоясанные поверх льняных рубах кушаками, в шапчонках, надвинутых на ухо, в лаптях, сделанных из бересты. А за спиной — остро отточенная коса или увесистая тяжелая дубина: один раз дашь — добавлять не нужно. Или как в семнадцатом году над господской усадьбой Иоахима Коха поверх позолоченных октябрем верхушек деревьев полощется красное знамя Советской власти, а сам бывший хозяин несется на лошадях в исподнем, он оглядывается назад. Создается впечатление, что его до смерти перепугал красный цвет!

Но клумба!.. Она не давала покоя Владимиру Федоровичу. Подходя к ней, Демин с благоговением снимал шляпу. Творческое воображение уже создало картину… Темный, в сумерках, город. На правом берегу реки — многовековая крепость с бойницами. Над ней повис далекий серп луны. Демин изобразит тот момент, когда город осветило пламя взрыва. Отблеск лег на огромную клумбу. От этого еще ярче загорелась кремлевская звезда из цветов, она очень похожа на настоящую. Под ней, на стене, слова, предупреждающие врагов — и настоящих, и будущих: «А Москве-то стоять вечно» Петр Петрович застыл правее клумбы; он стоит с поднятой над седой головой рукой — торжественный и взволнованный. Рукоплещет народ, озаренный взрывом На будущей картине Демина все сольется воедино: и ковровые цветы большой клумбы, и старик Калачников и люди на площади.