Страница 84 из 90
Хельман, теперь помощник коменданта по хозяйственным вопросам, изводил Калачникова требованиями на овощи, как будто от Калачникова зависело их досрочное созревание. Хельман сам ходил между грядками, ругался, но овощи от этого не поспевали быстрее. Впрочем, Петр Петрович был доволен этим обстоятельством.
Двадцатого июня Калачникова вызвали в эсэсовский штаб. Это не предвещало ничего хорошего, и Петр Петрович был готов ко всякого рода неожиданностям. В штабе его встретил холеный, упитанный полковник с седыми волосами и золотым пенсне на тонком носу.
— Мне рекомендовал вас майор Мизель, — начал полковник надменно, но корректно. — Нам удалось обнаружить ров, который заполнен жертвами большевистских зверств. Европа требует фактов, доказательств…
«Что они хотят? — ужаснулся Петр Петрович. — Во рву у нас раньше ребятишки играли! Только с приходом гитлеровцев не стали допускать туда жителей. В Шелонске каждый знает, что там фашисты осенью убили много невинных, проклятым местом назвали ров люди!»
— Мы дадим Европе факты, — продолжал полковник. — В Шелонск приезжает комиссия Красного Креста вместе с представителями прессы и кинохроники. Вас, профессор, увидит вся Европа!
— Почему меня? — удивленно спросил Калачников.
— Я немного забежал вперед, — полковник улыбнулся. — Ров будет раскопан, и двадцать второго июня комиссия увидит то, что так жаждет лицезреть Европа! Ко рву прибудут жители города Шелонска с венками. Перед комиссией Красного Креста выступят очевидцы большевистских зверств. Там выступите и вы. А чтобы не затруднять вас подготовкой к выступлению, мы эту миссию взяли на себя. — И полковник протянул Калачникову лист бумаги с отпечатанным на машинке текстом.
«Дорогие господа, представители высокопочитаемого Красного Креста! — читал про себя Петр Петрович. — Ваши сердца содрогнулись, когда вы увидели невинно замученных людей. Они были дедушками внуков и матерями детей. Они были крошками, еще не вкусившими всех прелестей жизни. Они были невестами, готовившими себя к счастливой супружеской жизни…»
«Пока все правильно, — думал Петр Петрович, перечитывая «свою» речь. — Пока все правильно».
«…Вы спросите, за что? За что убили их? За то, что эти люди ждали великую германскую армию, видя в ней избавительницу от большевистских злодеев. Я стар, чтобы обманывать вас, господа члены высокочтимой комиссии, господа представители прессы. То, что я говорю вам, я видел своими глазами. Я видел, как вожак большевиков Шелонска Огнев, который и поныне скрывается в этих лесах, за несколько часов до прихода германской армии собственноручно расстрелял больше полсотни женщин, стариков и детей. Я все видел и выступаю перед вами как живой свидетель с просьбой: пусть через вас мир узнает, на что способны большевики!»
Петр Петрович едва дочитал речь до конца, голова у него кружилась, он еле держался на ногах.
— Не могу, — с трудом выговорил он.
— Почему? — равнодушно спросил полковник.
— Там написано: «Я стар, чтобы обманывать». Я не хочу никого обманывать.
— В чем?
— Этих людей убили немцы! — вырвалось у Калачникова.
Полковник плотнее прижал к носу пенсне.
— Да вы, оказывается, профессор, идейный человек!
— Я честный человек, господин полковник.
— Вы живете отжившими понятиями, профессор.
— Честность и порядочность — вечные понятия.
— У вас есть два пути, — сказал полковник, — или выступить у рва или быть во рву! Берите бумагу и уходите, профессор. Я очень занят!
«Ну вот, Петр Петрович, ты и отжил на этом свете, — подумал Калачников, выходя от полковника. — У тебя, конечно, еще есть выход, ты еще можешь бежать. Но этим ты поставишь под удар Сашка и Таню, провалишь их и спасешь от диверсии господ эсэсовцев. Нельзя так!» И все же ему было очень жаль самого себя: скоро, совсем скоро он не увидит ни цветов, ни старой крепости, ни тихой глади воды в речке, ни голубого неба над Шелонском. И никто уже не узнает, что думал в последние минуты старый честный человек, всю жизнь стремившийся сделать людям только хорошее. Слезы потекли у него из глаз. Он смахнул их рукавом поношенной бархатной толстовки.
А собственно, почему не узнают люди, что думал в последние минуты честный советский человек Петр Петрович Калачников? Если не будет иного выхода, он может и выступить… Да, он выступит у рва! Но он останется честным. Он изменит текст своей речи и во всеуслышание назовет тех, кто были подлинными убийцами невинных людей, а там, где утверждается, что люди ждали германскую армию, он заявит, что они ненавидели и презирали эту армию, как банду палачей и убийц.
Он скажет правду! И от этой мысли сразу же стало легче на душе и все предстоящее не казалось таким мрачным и печальным. Вот только клумба, заветная клумба, которую он прикрыл соломенными матами и от которой незаметно протянул за густой куст сирени бечеву; кто завершит на клумбе работу, кто покажет народу творение не только цветовода, но и художника, и прежде всего честного человека Петра Петровича Калачникова?..
Европа хочет знать правду, что творится на оккупированной части России?.. Европа узнает эту правду!
Он проходил мимо празднично украшенного кинотеатра, прочитал афишу на немецком языке, но не придал ей значения. Вернулся и более внимательно прочел:
Впервые 21 июня 1942 года нашумевший в Германии боевик
«Ж е н щ и н а п о м е р к е»!
Начало в 19 часов.
Приглашаются все господа офицеры!
«Так, так, планы-то меняются! — подумал Калачников, вспомнив недавний разговор с Сашком. — Значит, завтра вечером впервые в Шелонске идет боевик. Значит, завтра вечером стрелки на ходиках у Сашка сойдутся — и тогда… Хорошо, Сашок, желаю тебе счастья и удачи, родной ты мой! Тебе и Танюшке!» — У Петра Петровича опять выступили слезы, но он уже не вытирал их.
Итак, завтра… В девятнадцать часов…
— Где ты откопал такого осла, Гельмут? Разыгрывал из себя честного и принципиального человека! Но я с ним мило побеседовал, и, кажется, мы нашли общий язык!..
Штандартенфюрер СС Мизель отложил пенсне в сторону и пристально наблюдал за сыном: ему доставляло удовольствие видеть его рядом с собой — молодого, стройного и умного, сохраненного судьбой от пули и снаряда; пусть он пока сидит в этой дыре Шелонске, здесь куда спокойнее и безопаснее, чем на фронте.
— Профессор селекции Петр Петрович Калачников не мой протеже, его отыскал и вывел в свет бывший военный комендант Шелонска обер-лейтенант Ганс Хельман, — ответил Гельмут Мизель.
— Профессор произнесет красивую речь, я пару дней ее обдумывал и пару часов писал.
— Папа, я немного не понимаю всей этой инсценировки. Не свидетельствует ли она о том, что мы стали кого-то опасаться, что нам очень хочется заручиться поддержкой общественного мнения?
— Ты прав, Гельмут. Умница!
Старший Мизель встал с кресла и подошел к большой стратегической карте, утыканной флажками, с двумя извилистыми линиями: одна обозначала отступающих, пятившихся назад, другая — наступающих, рвущихся вперед. Постоял, подумал, поманил пальцем Гельмута.
— Наступаем? — спросил полковник Мизель.
— Наступаем! И плевать нам на общественное мнение всего мира. Мы победители, а победителей не судят!
— Это так, Гельмут. Победителей не судят, верно. А если?..
— Папа, я не понимаю тебя!
— Представь, что это вдруг случится…
— Но что в таком случае дает раскопанный ров на окраине Шелонска? — удивленно спросил Гельмут.
Старший Мизель ответил не сразу. Он подошел к своему креслу, глубоко уселся в него и какое-то мгновение думал. Потом достал пилочку и начал шлифовать ногти. Покончив с ногтями, он взглянул на молодого Мизеля, уловил его недоуменный взгляд, чуть заметно ухмыльнулся:
— Видишь ли, мой дорогой мальчик, я в Берлине знаю немного больше, чем ты в Шелонске. Да, мы начали большое наступление, и мы поведем его в нарастающих темпах. Мы можем выйти к Волге, занять нефтеносные районы Кавказа. Но наши резервы?