Укрощенный дьявол

Они отвели лошадей в сарай и привязали их там. В помещении пахло сеном и прелым зерном, но эти запахи сейчас заглушал свежий запах дождя. Обри всмотрелась в сумрак, и вдруг рыжая полосатая кошка спрыгнула вниз с верхней балки и, подозрительно косясь на них, прошмыгнула мимо.

Отряхнув шляпу от дождевых капель, Уолрейфен повесил ее на ржавый гвоздь, и Обри последовала его примеру. Дождь теперь гудел и стучал, отскакивая от утрамбованной земли во дворе.

– Это невыносимо! – прокричал граф. – Давайте найдем место потише.

В глубине сарая они нашли кучу чистой соломы, и граф, усевшись, уперся локтем в колено, стараясь показать, что чувствует себя как дома. Обри, приподняв амазонку, тоже села, и некоторое время они просто прислушивались к шуму дождя, теперь более отдаленному и тихому. Сарай неожиданно показался Обри слишком интимным местом, она смутилась и почувствовала, что нужно встать и уйти.

– Не нужно смущаться, Обри, – мягко сказал Уолрейфен, бросив на нее быстрый, немного строгий взгляд. – Вряд ли я могу соблазнить вас в таком людном месте. – Он продолжал смотреть в темноту сарая, а Обри принялась собирать складки на платье, а потом медленно заглаживать их. – Вы сожалеете, что я поцеловал вас? Я должен еще раз извиниться?

Сожалела ли она? Обри задумалась. Конечно, это была ошибка, но она совсем не была уверена, что легко откажется от своих воспоминаний. У нее было не много воспоминаний такого рода, и вряд ли в будущем их будет больше.

– Не буду лгать вам, милорд, и говорить, что ничего не чувствовала. Но то, что мы делали, неразумно.

– Но было ли это так ужасно неразумно, Обри? – Он пристально смотрел на нее пронизывающим взглядом серых глаз. – Вы своим гневом и я своим высокомерием пытались прикрыть жгучую страсть.

– Я ваша служанка, милорд, – напомнила Обри.

– Вы женщина, Обри. – Граф сжал одну руку в кулак, а потом бессильно уронил ее в сено. – Красивая, желанная женщина. Разве так неразумно желать вас?

– Тот поцелуй ничего не значит, милорд, – покачала головой Обри, – но с этим нужно покончить. Мы не... Нас ничто не связывает друг с другом.

– Не связывает? – эхом повторил он в изумлении. – Что вам нужно, Обри, прежде чем переспать со мной? Обручальное кольцо? И хорошенько обдумайте свой ответ.

«Я хочу, чтобы вы смотрели на меня так, как смотрели на леди Делакорт, хочу, чтобы вы втыкали мне в волосы веточки зелени и терлись губами о мой лоб», – чуть не вырвалось у Обри, и она отвернулась, понимая, что этого не будет.

– Я ваша служанка, милорд, – снова сказала она.

– Обри, если вы еще раз употребите слово «милорд», когда мы одни, я вас поцелую, – строго предупредил граф.

– Как же мне тогда называть вас?

– Джайлз.

– Это слишком фамильярно, – покачала головой Обри. Проклятие сорвалось с его уст, и он отвернулся. На этот раз он уперся в колени обоими локтями, словно хотел спрятаться от Обри, и уставился на дождь.

Сейчас Уолрейфен выглядел каким-то более юным. О, у него в глазах еще сохранялось выражение пережитого горя, но со времени приезда в Кардоу он постепенно стал менее напряженным, и его походка стала более раскованной. Обри часто видела, как он, проходя через служебное помещение, обменивался шутливыми замечаниями с кем-либо из встретившихся ему слуг. И он чаще стал одеваться так, как одевались в провинции джентльмены – в куртку коричневого или зеленого цвета и кожаные бриджи, а не в официальную одежду черного или синего цвета, которой, несомненно, требовала его городская жизнь. Но некоторые вещи не изменились – он оставался таким же умопомрачительно красивым и временами бывал таким же невыносимо высокомерным. Обри долго неподвижно сидела на соломе, позволив своему пристальному взгляду скользить по лицу Уолрейфена. Темные волосы графа и его глаза с серебристым отливом великолепно оттеняли друг друга, его резко очерченный подбородок говорил об упрямстве, а прямой тонкий нос придавал его профилю истинный аристократизм. А как он смеялся! При этой мысли что-то внутри у Обри опускалось в самый низ.

В конце концов, Уолрейфен, должно быть, почувствовал ее взгляд. Откинувшись назад, он оперся одним локтем о солому и задумчиво посмотрел на Обри.

– Обри, вы очень любили своего мужа? – спросил он словно откуда-то издалека, и она тотчас отвернулась.

– Я... думаю, да.

– Ах, вы не уверены! – пробормотал он. – Но, дорогая, об истинной любви редко говорят с неуверенностью.

– Что вы знаете об этом чувстве? – Обри слишком поздно вспомнила о леди Делакорт. – Простите, – сразу же извинилась она, – мне не следовало этого говорить. Я понимаю, на своем пути вы тоже пережили потерю.

– Я никогда не был женат, – удивленно поднял бровь Уолрейфен.

– Среди слуг ходят разговоры, что вы все еще влюблены в леди Делакорт, – казалось, сам сатана подтолкнул ее в бок, – и что вам не нужен никто другой.

– Черт побери! – выругался граф и, подняв соломинку, принялся жевать ее. – Они действительно так говорят?

– Я случайно подслушала это пару раз.

– Похоже, вам это не доставляет особого удовольствия, дорогая.

– Мое удовольствие или неудовольствие вряд ли касается вас, сэр. – Обри хотелось, чтобы он перестал называть ее «дорогая» этим низким, хрипловатым голосом.

–Но могло бы и касаться. – Уолрейфен посмотрел прямо на нее, и у него в глазах снова заплясали искорки.

– Я сказала не подумав, милорд. Прошу извинить меня.

– О, это что-то новое.

– Прошу прощения... Что новое?

– Ваше извинение, Обри, – рассмеялся граф. – Вы много лет говорили не подумав. – Он немного помолчал, а потом добавил: – А что касается леди Делакорт, то да, я ухаживал за ней в то время, когда мы оба были совсем молодыми. Я считал ее очаровательной и красивой, но не решился сделать последний шаг. А как вы знаете, тот, кто колеблется, теряет все.

– Сочувствую, милорд, что вы потеряли ее, – постаралась быть вежливой Обри.

– Это просто приводит нас к моему первоначальному утверждению, – пожал плечами граф. – В истинной любви редко присутствует неуверенность.

– Вы не любили ее? – «О, чем дальше, тем хуже! Неужели так трудно держать рот закрытым?» – молча выругала себя Обри.

Уолрейфен, казалось, долго размышлял над ответом и наконец сказал:

– Конечно, когда-то я сходил с ума по ней, но теперь мы родственники и близкие друзья.

Это был весьма неопределенный ответ, и Обри внезапно поняла, что не желает неопределенности. В душе ей хотелось, чтобы лорд Уолрейфен опроверг слухи о том, что когда-то питал нежные чувства к своей очаровательной мачехе. И уже одно то, что у нее возникло такое желание, напугало Обри, и, спрятав глаза от Уолрейфена, она снова принялась разглаживать складки на амазонке.

В сумраке сарая Джайлз заметил странные, противоречивые чувства, промелькнувшие на лице Обри, но она сразу же отвернулась и, слегка побледнев и хмуро сжав губы, принялась в сотый раз расправлять свои юбки. «О чем она думает? Уж не ревнует ли она?» – удивился Джайлз. Она противилась всем его попыткам сближения и, казалось, совершенно не проявляла к нему интереса.

Но она могла чувствовать желание к нему – разве он не убедился в этом накануне? В его объятиях она затрепетала, страстно пробудившись к жизни, и для него это было головокружительным, опьяняющим ощущением! Уолрейфен быстро понял, что с Обри чувствует себя более живым, более мужчиной, чем чувствовал себя в двадцать лет, – и все это несмотря на то, что она едва позволяла прикоснуться к себе.

Но в Обри было больше, чем просто страстность, и больше, чем просто уравновешенность, она обладала внешней красотой, которую не могли скрыть ее тусклые одежды, и, как теперь понял Джайлз, внутренней красотой. И эту внутреннюю красоту еще сильнее подчеркивали ее подавленность, добровольная изоляция и окружавшая ее атмосфера печали, которых он не мог понять. Она была полна тайн, и это отнюдь не было плодом его воображения, ее, видимо, никто не знал до конца.