Страница 29 из 89
— Як мамка?
— Погано. Хворіє…
— Це погано… Ми теж хворів. Особливо бабка, ти вчасно. Ліки є?
— Есть. Що з бабкой?
— Кашель, кров.
— Це погано. В лікарню треба.
— Яка тут лікарня!.. Сами упораємося. Ти навчи тільки як. Я посумею.
Волков сопит.
— Немає. Кровь давно?
— Так з місяць уже.
— Погано… В лікарню треба. Iнакше зими не переживе твоя бабка.
Дед молчит. Я упорно вслушиваюсь в диалог. Понятно, что у бабки Ани туберкулёз. Смотрю в упор на Волкова. Тот думает, шевелит желваками. Потом косится на меня. Решительно скидывает вещмешок. Развязывает. Достаёт фонарь, просит ему подсветить. Расстёгивает свой «Тайвэк», начинает рыться в подкладке. Я тут же помогаю. Машинально говорю:
— Надо что-то делать…
— А я что, по-твоему, делаю?
Я не понимаю. Из-за сарая появляется бабка. На ногах — валенки с галошами. Длинная юбка, ватник, на голове — цветастый платок… Опирается на клюку, тяжело дышит. Смотрит на меня. Потом облокачивается свободной рукой о сарай. Клюкой пытается отогнать резвящегося под ногами Дымка…
— Вот. — Это Волков. Протягивает деду упаковку чего-то белого. — Колоти адже можеш? Чотири рази на добу.
Дед с сомнением глядит на протянутый пакет.
Я вглядываюсь в этикетку. Пенициллин. Так вот почему Волков так нервничал в аэропорту. Он вёз из России лекарства… Мне становится не по себе. Робин Гуд хренов! Мы могли так попасть, как не пожелаешь попасть никому!.. С трудом, но всё же заставляю себя думать, что всё это и впрямь на благо.
По крайней мере, мне теперь ясен истинный смысл сумасбродной прогулки по ночному Киеву…
Дед всё же берёт упаковку.
— Допоможе від хвороби?
— Немає. Шприцы остались?
Дед явно растерян. Косится на бабку. Та шумно дышит. С присвистом. Потом заходится сиплым кашлем. Мне кажется, что мы вот-вот увидим её лёгкие… испещрённые гноем…
Пытаюсь заставить себя думать о чём-нибудь нейтральном. Снова смотрю на Волкова. Тот сосредоточенно роется в подкладке. Извлекает пачку шприцов.
— Ось, тримай. Тримай-тримай, як бачу. — Впихивает в скрюченные пальцы деда. — Допомовжи немає, но продовжить час! Я попереджу своїх. Вони все зроблять!.. Зрозумів?
Дед кивает.
Волков снова застёгивает «Тайвэк». На меня даже не смотрит. Явно предчувствует нелёгкую дискуссию… Хотя мне плевать! Это всё не моё дело. Волков делает так, как считает нужным. Он не дурак, хотя и очень хочется обласкать его именно этим словом… Но если он поступает подобным образом, значит поступить как-то иначе попросту нельзя…
Я заставляю себя думать именно так!
Волков заканчивает облачаться. Закидывает вещмешок за спину.
— Ну всё… Поспішаю я нынче. Виду жуй, бабуся Анюта. Не хворій.
Бабка кивает. Крестит Волкова клюкой. Мне как-то не по себе. Вот он, бог нынешних Полищуков… Он не изображён на иконах, его имя не передаётся от поколения к поколению, его подвиги не упоминаются в приданиях… Он простой сталкер, живущий где-то под Рязанью. У него больная мать в Киеве, которую, скорее всего, уже не спасти… Потому он и занимается контрабандой, чтобы спасти тех немногих, кто не пожелал ютиться на чужбине и добровольно обрёк себя на затворничество в «Зоне»…
А последняя, как известно, просто даёт пристанище и только…
Дед прижимает медицинские дары к груди, будто те ниспосланы ему с небес. Благодарно кивает. Пинком отгоняет неугомонного Дымка. Смотрит слезящимися от мороза глазами то на Волкова, то на меня.
— Як ти в Прип'ять нынче? Тому поспішаєш?
— Да, дед Вано. Товарища обіцяв проводити… — Кивает на меня. — В Копачах заночуємо. Дійти б тільки. Давно по пітьмі не ходив…
— Як знаєш. Я за тебе спокійний… А бабка помолится.
— Вы за себя лучше просите. На мне грехов много уже. Пока не исповедуюсь, нет мне прощения…
Дед дёргается. Мнётся на одном месте. Всё же говорит, что задумал:
— Як, с богом.
Волков кивает. Тут же оглядывается на меня: мол, шевелись!
Я говорю, до свидания…
Только выйдя из Заполья, понимаю, что именно сказал. Неужели я верю, что снова сюда вернусь?..
Мы молча бредём по темноте. Я тщательно всматриваюсь в голубоватую блямбу под ногами, образуемую лучом фонарика. Она скачет по асфальту — это дорога. Я понятия не имею, куда именно она ведёт… Скорее всего, к очередному оплоту уныния… Пустынному, а может населённому такими же еле тлеющими клочками жизни.
Интересно, совместимы ли такие понятия как кладбище и вера?..
А надежда и вера?..
А кладбище и надежда?..
Мне грустно.
Волков сбавляет шаг. Ждёт, пока я его догоню. Говорит в полголоса, освещая фонариком близко подступающие деревья:
— Так ничего и не скажешь?
— На счёт чего?
— На счёт всего.
— Хм… Не знаю. Ты всё правильно сделал. Ей нужно в больницу. С этим не шутят… Нам нужно будет поспешить с возвращением…
— Я не про это.
Я молчу. Я не знаю что сказать. Да, контрабанда, это грубое, уголовно наказуемое преступление, однако… Однако, когда всё именно так… Я не знаю… Не мне рассуждать на счёт правильности или неправильности человеческого поступка, когда тот настолько завуалирован. Тут даже дело ни сколько в манерах и чувствах, сколько в простом восприятии данности. Если вы сможете воспринять её как благой поступок — это хорошо. Если же нет — никто вас не осудит… А вы, в свою очередь, сможете осудить нас… И тоже будете правы.
— Пенициллин?.. А что в этом такого? Ты ведь его не украл…
Он усмехается и светит мне в лицо. Глупо пытаться определить человеческие эмоции именно так. Я просто отворачиваюсь. Он теряет терпение.
— Брось паясничать! Мы ведь оба прекрасно знаем, откуда лекарства и шприцы!
— Ну, знаем. Это что-то меняет? Или ты теперь вынужден закопать меня тут, чтобы избежать огласки и суда?! Или тебя просто похвалить надо?..
Он молчит. Явно не ожидал, что я могу понять и осознать его душевные мотивы. Затем тихо говорит:
— Прости. Погорячился. Просто не ожидал, что ты отреагируешь именно так. Просто…
— Просто нужно смотреть на выхлоп. Точнее, в какую именно сторону он выбрасывается… Если кому-то от него душно, нужно основательно изменить устройство всей жизненной концепции. Хотя бы попытаться заткнуть трубу каким-нибудь дешёвым фильтром… Если же копчение никому не мешает, а даже наоборот несёт, как это ни странно, блага, тогда, я думаю, конструкция движется в нужном направлении…
Волков долго молчит. Смешно раскачивает головой. Потом снова усмехается.
— Здорово ты это, про выхлоп… Надо будет записать и выучить на досуге. Если вдруг решусь писать мемуары, обязательно приведу её, как цитату единственного человека, который всё же меня понял… Точнее не полез сразу же с кулаками, в попытке «размутить».
— Единственный? А как же Василий?
— Не думаю, что он с этой своей гиперреактивностью, способен докопаться до сущих глубин… Знаешь, ты странный человек.
— Странный?
— Да. У тебя какая-то аура… не такая. Не подумай, я не хочу посмеяться или обидеть… И на комплимент тоже не рассчитывай. Но просто, такое ощущение, что ты можешь приспосабливаться к любым ситуациям. Это очевидно… Не знаю только, как это у тебя получается, особенно если учесть, что ты писака… Прости, само как-то вырвалось. Я, если честно, представлял писателей как-то иначе…
— Иначе?.. Этакими бородатыми педантами в очках?
— Вроде того… Ты уж не бери близко к сердцу. Я просто в виду собственной неосведомлённости.
Теперь пришла моя очередь усмехаться.
— Знаешь, Волков, просто в детстве у меня было очень много друзей. И богатое воображение. Порой мне даже кажется, что я сам «подогнал» всё своё детство именно под себя. Вернее сделал его таким, каким хотел видеть… Чтобы потом было что вспомнить… Понять, к чему следует стремиться… И, думается, тогда это у меня получилось… Жаль только, что детство так стремительно растворилось в действительности!.. К сожалению, я так и не успел приспособить на свой лад то, что творится сейчас… Ребёнок в своих фантазиях и впрямь может изменить что угодно… а вот взрослый, лишь приспособить… Я вовсе не понял не тебя… Я просто приспособился к твоей жизненной позиции… и к тому, что царит здесь… Вот и всё.