Страница 20 из 49
— Вообще-то это все равно воровство, — грустно сказала Сауле. — Если бы ты попросила…
— Нет.
— Что — нет?
— Просить не стану.
Сауле не нашлась что сказать. Если честно, она сама не верила, что баба Нина отдала бы маленькой оборванке злополучную булочку, даже встань та на колени.
— Но и красть больше не буду. — Девочка сердито посмотрела на Сауле. — Ты не веришь, а я — в первый раз.
— Я верю!
— Врешь.
— Но я правда верю!
— Тогда я пойду.
Девочка действительно развернулась и спокойно зашагала в другую сторону. Сауле испуганно ухватила ее за воротник:
— Погоди, ты даже не сказала, как тебя зовут!
— Лизаветой.
— Как?!
— Мамка спьяну Лизкой дразнит, но я не отзываюсь. Всегда ей говорю: «Лизавета я, и точка». — Малышка шмыгнула носом и неохотно призналась: — А она за волосья хватается, пьяная-то, ух и больно ж дерет…
— А я — Сауле.
— Это… имя такое?
— Ну да. Меня так бабушка назвала — Сауле. Тебе не нравится?
— Очень даже нравится. Ни у кого такого имени нет, а у тебя — пожалуйста.
— У меня и сын есть, — похвастала вдруг Сауле, — Никита, только я его Китенышем зову…
— А он большой? — Лизавета смотрела заинтересованно.
— Ну… постарше тебя! Осенью в школу пойдет.
— Подумаешь, мне тоже скоро семь!
— Сколько?! — не поверила Сауле, девочка была почти на голову ниже Никиты.
— Семь. И я тоже пойду в школу, вот!
Лизавета помрачнела. Может быть, вспомнила о пьяной матери? Или о ранце, которого нет?
Сауле торопливо сказала:
— Конечно пойдешь! Осенью. А сейчас — не хочешь зайти ко мне в гости?
— К тебе и твоему Китенышу? — уточнила девочка.
— Да.
— Не, не могу. Разве завтра?
— А почему не сегодня?
— Кеша меня дома ждет, ты забыла? Один. Голодный.
И я ему булочку несу. Вот. — И Лизавета повертела перед носом Сауле своей помятой булкой.
— А если мы и Кешу пригласим в гости?
— Кешу?
— Ну да.
— Но он — собака.
— Я помню.
— Ты нас обоих зовешь, Кешу и меня сразу?
— Точно.
Лизавета задумалась.
Сауле украдкой разглядывала тощее грязное личико, всматривалась в прозрачные светлые глаза и мысленно произносила монологи, обращенные к непутевой матери.
Понимала, что глупо, но слова будто сами нанизывались на длинную нить ее рассуждений, правильные, обличительные и… бесполезные. Не верила Сауле, что эта женщина станет слушать ее или хотя бы пустит на порог.
Сауле хотелось притянуть малышку к себе, приласкать, пожалеть, но она не смела. Чувствовалась в девочке странная независимость, самостоятельность и самодостаточность. Малышка явно желала, чтоб ее принимали всерьез, считала себя взрослой и сама опекала пса Кешу.
Она вдруг напомнила Сауле подругу. Татьяна, помнится, тоже с детства не признавала никаких сокращений своего имени. И держались они примерно одинаково, хотя…
Ну да, Татьяна говорила, что лишь к окончанию школы избавилась от комплексов! А в детстве старалась быть как все, постоянно худела и страдала из-за высокого роста.
«Ну и пусть. Все равно эта забавная малышка похожа на Татьяну сегодняшнюю, — упрямо подумала Сауле. — Но вот что из нее вырастет при такой-то матери…»
Анна Генриховна открыла Тане дверь. Смерила оценивающим взглядом с ног до головы и неодобрительно поджала губы.
— Что на этот раз? — весело поинтересовалась Таня. — Не понравился цвет моей новой губной помады?
— Только мне и дела, твою помаду рассматривать, — проворчала Анна Генриховна. — Просто ты — вылитый придорожный столб!
— Столб?!
Таня жизнерадостно захохотала, уж слишком неожиданным оказалось сравнение. Никита выглянул из-за спины няньки и весело сказал:
— А я понял! Столб, он тоже в красно-белую полосочку, да, Анна Генриховна?
— Ты абсолютно прав, мой мальчик, — важно подтвердила старуха. — Именно в полосочку, и именно в красно-белую, как твоя любимая тетя Таня.
— Ну и ассоциации у вас! — возмутилась Таня, сбрасывая сапоги. — Сравнивать живого человека с грязным придорожным столбом, на который мочатся все блохастые собаки!
— Вовсе нет, мы тебя сравнили с другим столбом, — фыркнул Никита. — Свежеокрашенным. Еще чистеньким!
— Вот спасибо…
— Господи, как ты ходишь на этих шпильках? — Анна Генриховна кивнула на Танины сапоги. — Это же травмоопасно!
— Зато в них я на голову выше остальных. — Таня надела свои шлепки и взяла с тумбочки коробку с пирожными.
— Ты и без них выше, — сухо заметила Анна Генриховна.
— Без них не настолько!
Никита рассмеялся. Анна Генриховна снова негодующе поджала губы и ушла в комнату, собирать сумку. Таня заговорщицки прошептала:
— Чего это мы сегодня такие добрые?
— Из-за телика, — тоже понизил голос Никита. — Там какие-то девчонки сказали, что мечтают стать манекенщицами, а мальчишки — охранниками в супермаркете…
— Поколение бездельников растим! — с горечью крикнула Анна Генриховна из комнаты, и как услышала? — Раньше дети мечтали стать космонавтами, врачами, учителями, а теперь — модельками и охранниками, лишь бы не работать. Куда катимся…
Она вышла в прихожую и сняла с вешалки плащ.
— Не бойся, я не буду охранником, — утешил ее Никита.
— Очень за тебя рада, — проворчала нянька.
— Может быть, вы с нами чай попьете? — вежливо предложила Таня. — Я классные эклеры сегодня отхватила, с шоколадным кремом!
— Нет, спасибо, мне некогда. — Анна Генриховна укоризненно покачала головой и попеняла: — «Отхватила»!
И что за словарь?! Вроде бы интеллигентная девушка, из хорошей семьи…
— Я хотела сказать — купила.
Но Анна Генриховна не смягчилась и на чай не осталась. Торопилась домой, ее там ждал старый сиамский кот.
Если верить Анне Генриховне, ее Тимоша без хозяйки даже к своим мискам не подходил, так скучал. Одиночества он не любил, предпочитая «неспешную беседу и хорошее общество».
Таня, Сауле и Никита тысячи раз слышали, что «Тимоша — настоящий аристократ, редкий умница и красавец».
Изредка Анна Генриховна скромно добавляла — «как все сиамцы».
Никита с Таней смотрели, как она неспешно обувается. Причесывается у зеркала и повязывает косынку. Прячет старый-престарый зонт, такой большой, что не вмещается в сумку целиком.
И покорно слушали, как Анна Генриховна проклинает современное телевидение, его «разлагающее влияние на неокрепшие умы молодежи».
— «За стеклом», «Дом-1», «Дом-2», «Счастливы вместе» — глупо, пошло, все шутки, что называется, ниже пояса…
— Мы с мамой не смотрим. — Никита широко улыбнулся няньке, демонстрируя передние зубы — новенькие, с зубчатыми марочными краями.
— Я тоже только названия слышала, — поддержала Таня.
— Зато другие у экранов сидят как приклеенные. — Анна Генриховна подняла с пола красный ремень и вернула на вешалку.
— Не все!
Но Анна Генриховна лишь рукой махнула. Сказала, что спорить не собирается, но уверена — расслоение в стране идет не только социальное или по материальному достатку, но и самое страшное — интеллектуальное. Теряется общий язык, углубляется непонимание, появился новый класс — «быдло российское». Это молодые люди со словарным запасом в четыре-пять тысяч и любимейшей передачей «Дом-2». Завтрашние взрослые, не знающие, что такое параллели и меридианы, в каких странах находится Киев, Ташкент или Алма-Ата, что такое холокост, геноцид или адаптация…
На этом Анна Генриховна выдохлась. Перекрестила насупленного Никиту — мальчик пытался переварить услышанное — и ядовито посоветовала Тане не увлекаться красным цветом.
И тем более — не сочетать его с белым, ей не три года!
Таня наблюдала, как Никита ест пирожное, и непроизвольно улыбалась, так «вкусно» у мальчишки это получалось.
Свои три эклера — нет, ей точно пора на диету! — Таня проглотила мгновенно и теперь маялась: и чего не взяла больше, кто мешал? Ведь за весь день съела только яблоко и выпила стакан ряженки, некогда было забежать в кафе или домой.