Запах полыни

Евгений озабоченно сдвинул брови: правда, нужна реклама. Не в виде простеньких объявлений — понятно, от них отказываться он тоже не собирается, — а что-то на уровне слухов, эдакое «сарафанное» радио.

Нет, не так, главное — блестящая репутация. В принципе она уже есть у фирмы, а если припомнить последние контракты…

Да, они впечатляют!

Начался дождь, и Евгений пожалел, что пошел домой пешком. Конечно, после целого дня в офисе хотелось проветриться, да и полнеть он начал, мать давно уже ворчит…

Не повезло! Когда выходил, еще не капало. Тучи над городом висят уже несколько дней, но кто знал, что дождь начнется именно сейчас?

Евгений потянул носом воздух и разочарованно отметил, что весной почти не пахнет — а ведь середина апреля, пора. Он неприязненно покосился на островки рыхлого, черного снега под кустами сирени — когда только они растают? Поднял воротник плаща и поежился, чувствуя, как ледяные струйки бегут за шиворот.

Он почти бегом свернул к Первомайской, решив переждать усилившийся дождь на остановке. Нырнул под пластиковый козырек, и вовремя — дождь уже стоял стеной, навес дрожал от напряжения, с трудом сдерживая потоки воды.

Евгений промокнул носовым платком мокрое лицо и вдруг изумленно замер — не может быть! Недоверчиво посмотрел на часы — все правильно, почти девять вечера. Тогда… какого черта в окнах его фирмы горит свет?!

Евгений в сердцах выбросил в урну жалкий комок, недавно бывший отглаженным белоснежным носовым платком.

Рабочий день давно кончился! Ну, пусть здесь не головной офис, пусть один из филиалов — никак он не соберется загнать народ под одну крышу. Это же сколько времени и денег нужно угробить, чтобы построить новое здание (лучше в центре, это престижнее) или арендовать и переоборудовать старое?

Евгений Колыванов не терпел так называемые переработки, нахлебался ими вволю, пока был на практике на металлургическом комбинате. Там то ли пытались выказать таким образом преданность предприятию, то ли руководство комбината прикрывало «трудовым энтузиазмом» собственную низкую квалификацию…

Он работал без выходных три недели подряд! И домой возвращался едва живым чуть ли не в десять вечера, а к восьми утра уже крутился на участке.

За летнюю практику Евгения выжали как лимон, а ведь ему тогда было чуть за двадцать. Как выдерживали подобную нагрузку мастер или начальник смены — оба подбирались к пятидесяти, — Евгений не представлял.

Не сомневался в одном: они просто… боялись потерять работу.

И этим страхом на металлургическом гиганте вовсю пользовались. Переработки не учитывали и не оплачивали, трудовое законодательство превратилось в кипу никому не нужных бумаг и не соблюдалось, «рабочий» профсоюз трусливо помалкивал, прикормленный администрацией.

Большинство рабочих с ностальгией вспоминали о Советском Союзе и проклинали капитализм. Они чувствовали себя рабами если не комбината, то обстоятельств. Но куда податься? Работать где-то нужно, семьи кормить нужно…

«Дикий» капитализм Евгения никак не устраивал. Квалифицированных — тем более талантливых! — программистов в городе можно сосчитать по пальцам, терять их из-за собственной глупости или жадности…

Ну уж нет!

— Кто у меня здесь директор? — раздраженно бормотал Евгений, шаря по карманам в поисках сотового телефона.

Вспомнил, что забыл его в машине, — и чего понесло вдруг пешком, сидел ведь уже за рулем?! — и прорычал, глядя на окна офиса: — Ага — Векшегонов!

И угрюмо подумал: «Интересно, что за ночные смены он у себя устраивает, гонки сейчас никакой, из графика не выбиваемся…»

Евгений высунул из-под навеса руку и поморщился: дождь не только не стих, он, кажется, опять усилился — лужицы на асфальте буквально кипели, давно Евгений такого не видел.

Он честно посмотрел налево — глупо упускать автобус, но город словно вымер: ни редких пешеходов под пестрыми зонтами, ни машин, ни бродячих собак. Только ливень стеной да размытые очертания домов через дорогу.

Расстояние в тридцать метров Колыванов преодолел за несколько секунд, жаль, дорогие туфли из тонкой кожи скорость не спасла. Вода по дороге неслась бурным потоком, настоящей рекой, не перепрыгнуть, не обойти. В правом ботинке явственно хлюпало, в левом…

Уже на крыльце, под навесом, Евгений пошевелил пальцами и с досадой признал: в левом хлюпало тоже. Чертыхнулся, поминая недобрым словом коммунальные службы, — ливневая канализация работала безобразно.

Колыванов встряхнулся, как огромный пес — во все стороны полетели брызги, — и неожиданно для себя рассмеялся. Кое-как выжал волосы и пожалел, что выбросил носовой платок. Решительно толкнул дверь и недоуменно нахмурился — закрыто.

Он поискал взглядом звонок, но не нашел. Подумав, постучал. Подождал немного и пожал плечами: вряд ли там слышат, как он скребется. Дверь толстенная, дальше тамбур и вторая дверь.

Евгений в сердцах выругался и едва не свалился с крыльца, услышав серьезный детский голос:

— Анна Генриховна говорит — это неконструктивно. Колыванов осмотрелся, но никого не увидел, улица по-прежнему пуста.

— Я тут, а не там, — подсказали откуда-то сверху. Евгений поднял голову и удивленно хмыкнул: из окна на него с любопытством смотрел темноглазый мальчишка лет шести. Он забрался с ногами на подоконник, распахнул форточку и теперь плющил нос о стекло, рассматривая нежданного гостя.

— Что — неконструктивно? — машинально спросил Евгений.

— Ругаться, — вежливо пояснил мальчик.

Колыванов озадаченно сдвинул брови, пытаясь понять, что происходит и что делает в офисе ребенок, да еще поздно вечером. В голову ничего не приходило, и он раздраженно приказал:

— Дверь открой!

Мальчик не пошевелился, будто и не слышал. По-прежнему стоял на широком подоконнике и таращился на него.

Колыванов протер ладонью лицо и еще раз выжал волосы, с них текло. Тоскливо оглянулся на остановку — от нее отходил автобус. Рассекал воду, как огромный корабль, колес почти не видно.

— Впусти меня, я промок, видишь, какой дождь, — устало попросил он.

— Сейчас ты под навесом, — резонно заметил мальчишка.

— Мне нужно умыться, чаю выпить, наконец, такси по телефону вызвать!

Мальчик отрицательно помотал головой.

— Но почему?! — возмутился Колыванов.

— Ты же взрослый…

— И что?!

— Вы сами каждый день твердите — никогда не открывать чужим, разве не так? — вежливо пояснил мальчик.

— Но… — Аргументов не находилось.

— Может, ты вор. Или бандит, — невинно предположило дитя, темные глаза откровенно смеялись, но личико оставалось серьезным.

Колыванов сел на ступеньку и снова удивился вымершим улицам, он и не помнил город таким тихим и безлюдным. Нащупал в кармане плаща пачку сигарет. С наслаждением закурил и только сейчас почувствовал, насколько замерз.

За спиной сказали:

— А курить вредно.

Колыванов промолчал.

— Это ч… чере… — Мальчик немного помолчал, размышляя, и отчетливо выдал: — Это чревато раком легких.

— Да-а? — мрачно удивился Колыванов.

— Да. Я по телику передачу видел. Как раз на эту тему.

— А ты не знаешь случайно, чем чреваты мокрые ботинки?

— Простудой, — с готовностью сообщил развитой ребенок. — Или даже воспалением легких.

— Спасибо за консультацию, — зло хмыкнул Колыванов.

— Не за что.

Колыванов обернулся: мальчишка сидел на подоконнике, обхватив колени обеими руками. Круглолицый, круглоглазый, короткие темно-русые волосы стоят ежиком, россыпь мелких веснушек сбегает с носа на щеки.

— Ты кто такой? — помедлив, спросил Евгений.

— А ты?

— Я? Я работаю в этой же фирме, только в другом офисе.

— Не врешь?

— Нет. Я… редко вру. Почти никогда.

— Знаю. — Мальчишка усмехнулся. — Анна Генриховна говорит — ложь унижает.

— Твоя Анна Генриховна просто кладезь премудрости, — раздраженно пробормотал Колыванов.