Страница 6 из 75
— Прошу вас, господин Петти, не начинайте, — сказала она. — Вы хотя бы представляете себе, что может случиться, если вы ударите ведьму?
Про себя она подумала: «Таким кулаком, вы легко можете убить меня с одного удара, и лучше мне напугать вас посильнее».
— Это вы завели по мне эту кошмарную музыку, да?
Она вздохнула.
— Ее никто не может контролировать, господин Петти. Она заводится сама, когда у людей лопается терпение. Никто не знает, как она возникает. Люди просто оглядываются вокруг, встречаются взглядами, кивают друг другу, а прочие это замечают. Они тоже переглядываются и так далее. И потихоньку зарождается музыка. Кто-то берет ложку и начинает звякать по тарелке, потом другой берет пивную кружку и отбивает ею ритм по столу, другие люди начинают громче и громче топать ногами по полу. Это музыка гнева, она поет в людях, у которых лопнуло терпение. Вам хочется ее получше расслышать?
— Думаешь, ты такая умная, да? — буркнул Петти. — Помыкаешь тут обычными людьми своим помелом и черной магией.
Она едва не восхитилась этим человеком. Вот он сидит тут один, без единого друга во всем мире, с ног до головы облитый блевотиной и, она принюхалась, да — в описанной ночной рубашке, и у него еще хватает тупости огрызаться подобным образом.
— Нет, я не умная, господин Петти, однако умнее вас. И это совсем не трудно.
— Да? Но ум до добра не доведет. Такие вот скользкие девицы вроде тебя, что суют нос в чужие дела… что ты станешь делать, когда музыка сыграет по твою душу, а?
— Бегите, господин Петти. Убирайтесь подальше. Это ваш последний шанс, — сказала она. И, похоже, так оно и было. Она уже могла расслышать отдельные звуки.
— Что ж, может ваше величество разрешит простому мужику хотя бы надеть сапоги? — спросил он саркастически. Он потянулся было за ними к двери, но господина Петти можно читать словно небольшую книжечку, страницы которой были захватаны пальцами, и вместо закладки был кусочек бекона.
Разогнулся он с ударом кулака.
Она отступила на шаг, перехватила его запястье и отпустила боль. Она позволила ей стечь по своей руке, оставив после себя покалывание, миновать сжатую ладонь и перетечь в Петти. Всю боль его собственной дочери она выпустила в одну секунду. Его отбросило через всю кухню, и выжгло внутри все, кроме животного страха. Словно бык он бросился к шаткой задней двери, сорвал ее с петель и скрылся в темноте.
Тиффани вернулась в амбар, в котором осталась гореть лампа. Если верить Матушке Ветровоск, нельзя почувствовать боль, которую отбираешь у других, но это была ложь. Необходимая ложь. Ты чувствуешь чужую боль, и именнопотому, что она чужая, ты можешь как-то ее перенять, а освободившись от нее, чувствуешь слабость и шок.
Когда прибыла гремящая, яростная толпа, Тиффани тихо сидела внутри амбара рядом со спящей девушкой. Шум гремел снаружи дома, но не забирался внутрь. Таково было неписанное правило.
Было трудно поверить, что у анархичной кошмарной музыки есть свои правила, но это было так. Она могла греметь три ночи подряд или прекратиться на раз. Если за окном звучит она, никто не выходит из дома и не пытается вернуться, если только не хочет попытаться вымолить прощение, объясниться или попросить десять минут форы собрать вещички, чтоб смыться. Кошмарную музыку никто не создавал. Она зарождалась в каждом сама по себе. Она возникала, если в деревне считали, что муж слишком сильно бьет жену, или женатый мужчина с замужней женщиной забывали, на ком именно они женаты. Случались и более темные преступления, но их не обсуждали открыто. Порой людям удавалось избавиться от музыки, улучшив свое поведение, но чаще всего, еще до исхода третьей ночи, они просто паковали вещички и перебирались в другое место.
Петти не внял бы намекам. Он бы пошел напролом. Случилась бы драка, и кто-нибудь сделал что-то по-настоящему глупое. Еще глупее того, что совершил сам Петти. Об этом проведал бы Барон, и люди потеряли бы средства к существованию, что значит, им пришлось бы покинуть Мел и отправиться за десятки миль — искать работу и начинать все с начала среди чужаков.
Отец Тиффани был благоразумным мужчиной, поэтому он тихонько приоткрыл дверь спустя несколько минут после того, как музыка начала стихать. Она знала, что все это было для него немного чересчур. Он был респектабельным мужчиной, но каким-то образом так получилось, что его дочь оказалась важнее его самого. Ведьмы ни у кого не спрашивают советов, и, как она знала, прочие мужчины по этому поводу над ним подшучивали.
Она улыбнулась ему, и он присел рядом. Разбушевавшаяся музыка не нашла кого измутузить, побить камнями или повесить. Господин Болит и в лучшие времена был не особо разговорчивым. Он оглянулся и заметил крохотный сверток, который Тиффани постаралась убрать подальше от глаз девушки, спешно прикрытый соломой и мешком.
— Значит, это правда? Она понесла ребенка, да?
— Да, Папа.
Казалось глаза отца Тиффани смотрят в никуда.
— Будет лучше, если они его не найдут, — после значительной паузы наконец произнес он.
— Да, — ответила Тиффани.
— Кое-кто из ребят подумывал, не вздернуть ли его. Мы бы, конечно, их остановили, но это было бы непросто, особенно если люди примут их сторону. Для деревни это было бы подобно отраве.
— Да.
Они посидели некоторое время в полной тишине. Потом ее отец перевел взгляд на спящую девушку.
— Что ты с ней сделала? — поинтересовался он.
— Все, что смогла. — Ответила Тиффани.
— И ту штуку с отбиранием боли тоже?
Она вздохнула:
— Да, но я не в силах забрать все. Мне нужно позаимствовать у тебя лопату, Папа. Мне придется зарыть бедную крошку подальше в лесу.
Он отвернулся.
— Как бы мне хотелось, чтобы этим занималась не ты, Тифф. Тебе же еще нет и шестнадцати, а ты нянчишься с людьми, перевязываешь их, и помогаешь еще с кучей разных дел. Ты не должна все это делать.
— Да, я знаю, — ответила Тиффани.
— Так, почему? — спросил он в который раз.
— Потому, что другие этого не делают, или не хотят, или не могут. Вот почему.
— Но это же не твоедело, не так ли?
— Я сама сделала его своим. Я — ведьма. Именно так мы и поступаем. Когда никому до этого нет дела, оно становится моим. — Быстро ответила Тиффани.
— Да, но все мы думали, что это скорее летание на метлах и все такое, а не подстригание ногтей старушкам.
— Люди не понимают, что нужно делать, — сказала Тиффани. — И дело не в том, что они плохие.
Просто они не думают. Возьмем к примеру миссис Чулковиц, у которой на всем белом свете никого нет, кроме ее кота и артрита. Верно, люди довольно часто приносят ей еду, но никто даже не заметил, что ногти на ее ногах отросли настолько, что вросли в ботинки и она уже год не может их снять! Что касается окружающих, то все нормально, когда дело доходит до продуктов или букета цветочков, но их никогда не оказывается рядом, когда дело становится беспокойным. Ведьмы же это замечают. О, безусловно, хватает и летания на метлах, что правда, то правда, но в основном для того, чтобы быстро попасть туда, где что-то идет не так.
Отец покачал головой.
— И тебе это нравится?
— Да.
— Но, почему?
Под взглядом отца Тиффани пришлось обдумать ответ.
— Помнишь, Папа, как обычно говорила Бабуля Болит: «накорми голодных, одень голых, и говори за них, если они немые»? Я же обнаружила, что можно добавить: «подбирай, если им трудно нагибаться; тянись, если они не тянутся; и подтирай, если они не могут повернуться», ясно? И порой, когда среди череды плохих дней, оказывается один хороший, чувствуешь, что мир повернулся. – Ответила Тиффани. — И я не могу иначе.
Ее отец посмотрел на ее с выражением озадаченной гордости.
— И ты считаешь, что все это того стоит?
— Да, Папа!
— Тогда я тобой горжусь, джигит! Ты поступаешь по-мужски!
Он воспользовался семейным прозвищем, известным только близким, и за это она поцеловала его, но не стала говорить, что вряд ли он когда-нибудь увидит мужчину, который станет поступать подобно ей.