Венера и Адонис

Шекспир Уильям

Венера и Адонис

Дешевка изумляет толпу; пусть же мне рыжеволосый Аполлон доставит чаши, полные кастальской воды.

Vilia miretur vulgus; mihi flavus Apollo

Pocula Casialia plena ministret aqua.

Его милости ГЕНРИ РАЙОТСЛИ,

герцогу СОУТЕМПТОНУ,

барону ТИЧФИЛДУ

Ваша милость,

я сознаю, что поступаю весьма дерзновенно, посвящая мои слабые строки вашей милости, и что свет осудит меня за избрание столь сильной опоры, когда моя ноша столь легковесна; но, если ваша милость удостоит меня своим благоволением, я сочту это высочайшей наградой и клянусь посвятить все свое свободное время и неустанно работать до тех пор, пока не создам в честь вашей милости какое-нибудь более серьезное творение. Но если этот первенец моей фантазии окажется уродом, я буду сокрушаться о том, что у него такой благородный крестный отец, и никогда более не буду возделывать столь неплодородную почву, опасаясь снова собрать такой плохой урожай. Я предоставляю свое детище на рассмотрение вашей милости и желаю вашей милости исполнения всех ваших желаний на благо мира, возлагающего на вас свои надежды.

Как только диска солнечного Швырнул в пространство плачущий восход, Уже Адонис на охоте с псами… Увлекшись ловлей, он любовь клянет. Его Венера мрачная догнала И, словно дерзкий жалобщик, пристала.

"О ты, кто для меня всего милей, Цветок полей и воплощенье грезы, Ты лучше нимф, ты краше всех людей, Белее голубка, алее розы! Ты одарен такою красотой, Что мир погибнет, разлучась с тобой.

Сойди с седла, мой милый, поскорее К стволу уздою привяжи коня! Меня порадуй милостью своею И сотни тайн узнаешь от меня. Приди и сядь, здесь не таятся змеи… Я докажу, как целовать умею!

Пусть губ нам пресыщенье не замкнет, Пусть голодом томятся в изобилье… В них бледность или алость расцветет, Чтоб счет мы поцелуям позабыли… И летний день мелькнет, как быстрый час, В забавах упоительных для нас!"

Она хватает потные ладони Веселого и крепкого юнца И эти руки в исступленном стопе Бальзамом именует без конца… Такая вдруг в ней объявилась сила, Что прочь с коня она его стащила.

Уже в одной руке у ней узда, Другою сжато юноши дыханье… Он покраснел, сгорая от стыда, Но в нем молчит свинцовое желанье. Она, как уголь в пламени, цветет, Он красен от стыда, но в страсти — лед!

Уздечку пеструю на куст колючий Она швырнула… Как любовь быстра! Привязан копь, и вот удобный случай: Ей всадника теперь сковать пора… Ей хочется его отдаться власти, Но он не разделяет пылкой страсти.

На локти и колени опершись, Она тотчас же рядом с ним ложится… Он в гневе, но она ему: "Не злись!" И так и не дает ему сердиться. Целуя, говорит она ему: "Браниться станешь — рот тебе зажму!"

Он от стыда горит… Она слезами Спешит залить невинный пламень щек. И в вихре вздохов над его щеками Волос струится золотой поток. Он тщетно к скромности ее сзывает, Но поцелуй моленье заглушает.

И, как орел голодный, кости, жир, Н даже перья клювом все терзает И до тех пор, пока не кончит пир, Крылами бьет и жертву пожирает, Так и она целует в лоб и в рот И, чуть закончит, сызнова начнет.

Но все ж, под гнетом силы непослушный, Лежит в жару он, тяжело дыша, Ей мил его дыханья воздух душный, Небесной влаги ждет ее душа… Ей хочется, чтоб щеки стали садом, Чтоб дождь росы на них излился градом.

Взгляни на птицу, пойманную в сеть! Так юноша в объятьях стиснут ею… И стыд и гнев в нем начинают тлеть, Но делают его еще милее. Так дождь, из туч пролившись над рекой, Вскипает в ней бушующей волной.

И вновь Венера нежно умоляет, Чтоб в слух ему вошел любви напев… Но он угрюм, досада в нем пылает, В нем бьются алый стыд и бледный гнев. Он, алый, мил ей — но ей щеки эти И бледные милей всего на свете.

Любовь — ей вс_, ему же все равно… Она своим бессмертием клянется, Что вместе быть им вечно суждено… Когда ж ее слезам он улыбнется? Они струятся, щеки затопив, Но им отвергнут пламенный порыв.

Услышав это, взор он поднимает… И как, из волн мелькнув на миг, нырок, Замеченный, обратно вглубь ныряет, Так он готов ей дать любви залог… Она у губ его губами бродит, Но он, зажмурясь, губы вновь отводит.

Нет, никогда и путник в летний зной Так не искал воды, томясь в пустыне… Спасенье есть, но путь к нему крутой: Она в воде, но пламя жжет богиню. "О, сжалься, мальчик с сердцем, как кремень! Ужель тебе и целоваться лень?

Меня молил, как ныне я взываю, Сам бог войны суровый о любви… Он был могуч… Над битвами летая, Он побеждал, весь в прахе и крови… Мой раб, он умолял самозабвенно О том, что я отдам тебе мгновенно.

На мой алтарь копье повесил он, И крепкий щит, и шлем непобедимый, И стал учиться, мною покорен, Играть, резвиться и шутить с любимой. В объятьях обретя желанный бой, Расстался он с гремящею войной.

Так властелин склонился предо мною, На цепи розовой он взят в полон… Покорствует ему копье стальное, Но пал перед моим презреньем он. О, не гордись, не хвастай тайной силой, Владея той, кто бога битв пленила.

Губами влажными коснись моих, Мои не так милы, но все же алы, Пусть пламя поцелуев вспыхнет в них… Зачем же никнет голова устало? Взгляни в глаза, в них блеск красы твоей, Н губы, как глаза, с губами слей.

Стыдишься целовать? Сомкни ресницы, И вместо дня настанет в мире ночь… Для двух в любви чудесное таится! Мы здесь одни, отбрось же робость прочь. Фиалки ни нарочно, ни случайно Не разгласят по свету нашей тайны.

Над милыми губами нежный пух Еще незрел! Но ждут тебя услады… Не упускай мгновенья, милый друг, Нет, красоты своей губить не надо. Ведь если роз в расцвете не сорвут, Они в саду увянут и сгниют.

Вот если бы старухою была я: Сухая, хриплая, с кривой спиной, Морщинистая, мерзкая, больная, Костлявая, с седою годовой, Там ты бы мог и не искать блаженства, Но ты ведь ненавидишь совершенство!

На лбу белейшем ни морщинки нет, Глаза лукавым огоньком блистают, Здесь красота не знает грозных бед, А тело нежное, как в зное, тает, И влажная рука — попробуй тронь! Расплавится, скользя в твою ладонь.

Лишь попроси, я слух твой очарую, Как фея, я порхаю по траве, Иль, словно нимфа, на песке танцую Неслышно, с вихрем кос на голове… Любовь взлетает в воздух, словно пламя, Она стремится слиться с небесами!

Взгляни на берег — он похож на сад… Лежу — цветы не мнутся подо мною. Два голубя меня по небу мчат, И жизнь моя весь день полна игрою… Мой милый, мне любовь легка, светла, Ужель тебе она так тяжела?

Но любит ли одна рука другую? Ты разве сам пленен своим лицом? Ну что ж, блаженство у себя воруя, Люби себя в безумии пустом! Так к Нарцисс погиб в одно мгновенье, В ручье свое целуя отраженье.

Для блеска создан факел и алмаз, А девы юные — чтоб их любили, Настой из трав — чтоб хворь прогнать от нас. Как жалки только для себя усилья! Рождать — вот долг зерна и красоты, Ты был рожден, теперь рождай и ты!

Но как ты смеешь брать блага земные, Не одарив ничем земли взамен? Нужны природе существа живые, Они переживут твой прах и тлен. Ты, бросив смерти вызов, будешь вечно В потомстве воскресать и жить, конечно".

Они уже лежали не в тени… Царица, упоенная, вспотела. Заметив, где скрываются они, Сам бог Титан, от зноя разомлелый, Мечтал отдать Адонису коней, А сам к Венере — и улечься с ней.

Адонис ленью тягостной томится, В его глазах унынье, мрак, тоска… И ясный взор в нем постепенно тмится, Так небо застилают облака. Он молвил ей: "Довольно препираться! Лицо пылает, время отправляться!"

Она в ответ: "Так юн и так жесток! Что скажешь ты, скрываясь, в оправданье? Небесных вздохов нежный ветерок Пусть охладит нам зноя колыханье. Из кос густых я тень тебе создам, А если вспыхнут — волю дам слезам!

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.